«Россия! Кто смеет учить меня любви к ней?.. Но есть еще нечто, что гораздо больше даже и России… Это — мой Бог и моя душа». Иван БУНИН
Все девяностые годы обсуждали: возможна ли в России новая гражданская война? При этом саму войну ни разу, ни в одну из годовщин не вспомнили. Ни в 90-м, ни в 95-м, ни нынче. Пустословили. Делали вид, что боимся крови, давно привыкнув к ней.
Кажется, никто и ничем всерьез не озабочен.
Прежде, при советской власти, отмечали всегда как праздник, с неизменным выводом: брат пошел на брата, кто убил — тот и прав. Побежденным было отказано в праве любить Родину, нам всем — в праве хотя бы на сочувствие.
В 1995-м русское общество Крыма решило отметить 75-летие со дня окончания Гражданской войны. Не как победу одних над другими, а как всеобщую трагедию. Впервые в истории пригласили из-за рубежа побежденную сторону. Ни Москва, ни Киев помощи не оказали. Киев счел мероприятие прорусским, московские же руководители оказались слишком озабочены собственной судьбой.
Первое организованное массовое появление в России престарелой эмиграции уже было перед тем четыре года назад. Впервые без опасения за свою судьбу они прибыли в Москву 18 августа 1991 года. Многие из них покидали Родину малыми детьми, города были заполнены вооруженными солдатами, стояли в готовности броневики.
В первое же свое российское августовское утро гости глянули из гостиничных окон и увидели — по московским улицам идут танки, город заполнен вооруженными людьми.
Как будто никуда не отлучались на три четверти века.
Систематизированная ярость
В «Известиях» (№ 217 за 17 ноября 2000 года) был опубликован очерк «Принцевы острова». Речь, кроме прочего, шла и о том, как красные командиры развесили объявления с благородным предложением оставшимся белым офицерам сотрудничать с новой, советской властью, а для этого прийти зарегистрироваться.
Молодых белых офицеров схватили и увезли за город, на расстрел.
Из Санкт-Петербурга позвонила мне давняя читательница «Известий» Эмилия Владимировна Коваленко. В среде питерской интеллигенции возник спор, ее знакомые сочли публикацию субъективной: белые тоже проводили свой террор, не менее жестокий.
Да, на войне как на войне. Белые выжигали на лбах у пленных красные звезды, красные вырезали на ногах у белых лампасы.
Но террор — это система, а не насилие само по себе. Не уровень, не изощренность зверств и даже не количество пролитой крови, а, повторяю, — система, нашедшая своих идеологов и пропагандистов, организованное насилие, открытый апофеоз убийства.
Красный террор, как говорил знаменитый дореволюционный депутат Шульгин, — от власти, насилие белых — от безвластия. В актах правительственной политики генерала Деникина, адмирала Колчака или барона Врангеля нет теоретического обоснования террора, никогда не звучали призывы к систематическим официальным убийствам. Даже в публицистике и прозе лагеря белых этого нет.
В своих показаниях перед судом большевиков адмирал Колчак свидетельствовал, что был бессилен в борьбе с «атаманщиной». Отношение Деникина к этой проблеме общеизвестно. Вот его письма Ксении Васильевне, жене: «22.6.18 г. Хотел быть жестоким и не выполнил обещания. Объявил прощение всем глупым вооруженным людям, дерущимся против меня: стекаются сотни и сдают оружие. …Среди жестокой и беспощадной борьбы не черствеет почему-то сердце». «29.4.19 г. Каждый день — картины хищений, грабежей, насилий. Помощи в этом деле ниоткуда не вижу. Не могу же я сам один ловить и вешать мародеров фронта и тыла».
Начальник штаба Врангеля генерал П.С. Махров подготовил своему главному доклад — «Секретно. В собственные руки». В нем есть и такие главы: «Меры для поднятия нравственного уровня офицеров» и «Борьба с растлевающими явлениями (грабежи, пьянство, разврат)».
«Революция и гражданская война, — пишет для Врангеля начштаба, — стерли в сознании многих прежние понятия о чести и воинском долге. Для возрождения этих чувств в офицерстве необходимыми являются следующие меры: восстановление офицерских судов чести… Ввести аттестации… Заняться энергичной очисткой офицерского состава от негодного по безнравственности элемента, пусть будет меньше офицеров, но сильных и чистых».
На полях — пометки Врангеля: «правильно», «верно».
Есть еще одна расхожая версия: красный террор был ответной мерой на убийства Володарского, Урицкого, ранение Ленина. Какая разумная связь между убийством (теперь сказали бы — «заказным») конкретных людей конкретными людьми и местью государства народу, тотальной системой заложничества. В заложниках у красных была вся страна.
Почему-то белым не пришло в голову использовать большевистскую практику заложничества. Когда Владимир Ленин произвел переворот, младший брат вождя Дмитрий стал членом Таврического обкома партии большевиков. В 1918 году принимает участие в установлении Советской власти в Севастополе и Симферополе.
В Крым приходят германские войска, восстанавливается антибольшевистская власть. Расстреляны члены Совнаркома Республики Таврида. А коммунист Ульянов спокойно врачует в Евпаторийской земской больнице, живет открыто под своей фамилией. Почему же не взяли Дмитрия Ильича в заложники? Обменяли бы на адмирала Колчака. Ведь как говорил известный чекист Лацис: «Заложники — капитал для обмена».
Красным принадлежит много изобретений. Например, «институт ответчиков».
После Гражданской войны победители продолжали свирепствовать, и сельское население Украины начало в ответ вооруженное сопротивление. Власть решает разгромить повстанцев руками самого крестьянства. Киевское окружное военное совещание издает «Приказ № 2» о введении на Украине «института особых ответственных лиц».
В населенных пунктах назначаются ответчики — 1 человек на 20 хат. На несчастных возлагается вина за всякое сопротивление в местности. В отличие от заложников, ответчики продолжали жить в своем селе, но за любое сопротивление в округе они расплачивались жизнью. Вопрос, кого расстреливать, решался жребием, который тянули… сами ответчики со всей округи. Пункт № 5 приказа оставлял ответчику шанс выжить: «Избавиться от наказания (расстрела) можно лишь выдачей действительных виновных… или оказанием Соввласти особо ценных услуг». Существовала и инструкция для самих осведомителей — 10 пунктов, которые учили крестьян не пахать и сеять, а доносить.
Самое циничное — «специнструкция» для расстрельщиков: «главной целью создания института ответчиков является отнюдь не немедленный разгром бандитизма, а внесение раздора и расслоения в селе». То есть сюда внесли все главные элементы гражданской войны. Эта вторая, локальная, гражданская война длилась с конца 1920-го до лета 1924-го. О ней и теперь мало кто знает.
И все-то у них «институты» — заложников, ответчиков, осведомителей, палачей. Всюду — система.
Как же быстро мы научились всему этому!
Псевдонимы
Роман Гуль, белый офицер, ставший затем замечательным писателем, отметил: «Подпольщики-большевики, в октябрьские дни захватившие власть над Россией, в большинстве своем носили псевдонимы: …Бронштейн — Троцкий, Джугашвили — Сталин, Радомысльский — Зиновьев, Скрябин — Молотов, Судрайс — Лацис, Баллах — Литвинов, Оболенский — Осинский, Гольдштейн — Володарский и т.д. По-моему, в этом есть что-то неслучайное и страшное. Тут дело не в конспирации при «царизме». Псевдонимы прикрывали полулюдей. Все эти заговорщики-захватчики были природно лишены естественных человеческих чувств… Жизни псевдонимов были вовсе не жизнью людей. Их жизнью была исключительно — партия. В партии интриги, склока, борьба, но главное — власть, власть, власть, власть над людьми».
Псевдонимы, по мнению Романа Гуля, несли и физическую смерть людям, и духовную смерть России.
Добавлю еще псевдоним — Землячка. Ее настоящее имя — Розалия Самойловна Залкинд. Именно она и Бела Кун, возглавлявшие всевластный Крымревком, руководили акциями уничтожения в Крыму.
Еще один, главный псевдоним: Ульянов-Ленин. 11 ноября 1920 г. командующий Южным фронтом Фрунзе обратился к Врангелю с призывом сложить оружие. Всем сдавшимся была обещана амнистия, гарантировалась возможность выезда за границу при отказе под честное слово от дальнейшей борьбы с Советами. В тот же день Реввоенсовет фронта обратился к офицерам, солдатам и матросам врангелевской армии: «…Мы не стремимся к мести. Всякому, кто положит оружие, будет дана возможность искупить свою вину перед народом честным трудом».
Врангель получил предложение Фрунзе по радио и — не ответил на него. «Я приказал закрыть все радиостанции за исключением одной, обслуживаемой офицерами».
И правильно сделал. Ленин в телеграмме Реввоенсовету фронта выразил жесткое и нервное удивление «непомерной уступчивостью условий…». «Если противник примет их, — приказал он дальше, — то надо реально обеспечить взятие флота и невыпуск ни одного судна; если же противник не примет этих условий, то, по-моему, нельзя больше повторять их и нужно расправиться беспощадно».
Ленин же лично и определил: «…Сейчас в Крыму 300 000 буржуазии. Это источник будущей спекуляции, шпионства, всяческой помощи капиталистам». Знак подан.
Массовый расстрел белых офицеров в Феодосии — далеко не первый и не последний.
Пожалуй, первый (или один из первых) — в Севастополе 27 ноября, т.е. вслед за уходом войск Врангеля. Сценарий — тот же. Объявления по всему Севастополю с просьбой бывшим белым офицерам прийти в цирк Труцци для получения продовольственных карточек. Отправился туда и бывший штабс-капитан таможенной стражи Е. Кулик.
У дверей цирка стояли матросы. Не на посту, а так — курили. (Их задачей было — впускать и не выпускать.) Один из них оказался знакомым штабс-капитана.
— Дядя Женя, — шепнул он, — не ходи сюда…
— Почему?
— Не знаю. Но лучше — иди домой.
Евгений Кулик послушался и остался жив. Других же увели под конвоем на Максимову дачу и там расстреляли из пулеметов — 1634 человека.
Расстреливали в Симферополе, Ялте, Керчи, других городах. Всего, по разным данным, уничтожили от 30 до 60 тысяч людей, в том числе женщин, детей.
Кровавая эпопея ужасает тем, что война была уже позади и убийства не имели «профилактического» смысла.
Поражается даже член Крымревкома Ю. Гавен. 14 декабря 1920 г. «…Я лично тоже стою за проведение массового красного террора в Крыму. Так, например, в январе 1918 года я, пользуясь властью пред. Севаст. Военно-Револ. Комитета, приказал расстрелять более пятисот офицеров-контрреволюционеров. Но у нас от красн. террора гибнут не только много случайного элемента, но и люди, оказывавшие всяческую поддержку нашим подпольным работникам, спасавшим их от петли».
Помните циничную «специнструкцию»: главная цель — не уничтожение врага, а внесение раздора и расслоения. Расколовшимся и испуганным народом легче управлять. К вопросам смерти стали подходить просто с точки зрения политической целесообразности. Расстрельщиков награждали высокими боевыми орденами, как за участие в победных операциях.
…Бела Кун и Землячка оказались по-своему принципиальны. Они выдворили из Крыма брата Ленина, который после ухода белых возглавил было Центральное управление курортов Крыма. Постановление Крымского Областкома партии гласило: ходатайствовать об отозвании из Крыма Дмитрия Ильича Ульянова за «непартийное поведение».
Ильич-младший пил. Дружил с директором винного завода.
Не в пример старшему брату был человек мягкий.
* * *
Так и остается загадкой: почему же, несмотря на приказ Ленина не выпускать из Крыма ни одного судна, Врангелю удалось уйти — на 126 судах были вывезены 145 693 человека. Версии разные. У меня — своя.
Для взятия Крыма Нестор Махно, объявленный перед этим вне закона, снова понадобился уставшей, измученной боями Красной Армии. Фрунзе лично подписал соглашение, по которому Махно был обещан «вольный район», или — по-нынешнему — автономия Гуляйполя. Он снова поверил большевикам, после штурма Перекопа кавалерия Махно первой ворвалась в столицу Таврии Симферополь. Тут же махновцев опять объявили вне закона, хотели прижать к морю и арестовать, но они, снова через Перекоп, вырвались из капкана. Отпугнув Махно, красные остались без свежих сил, штурмовать Севастополь оказалось некому. 12 ноября. По сводке Фрунзе после штурма Перекопа: «Некоторые дивизии потеряли до 3/4 своего состава… Убитых и раненых не менее 10 тыс. человек». 13 ноября. Суточная задержка красных в районе Джанкоя по приказу Фрунзе «для отдыха». 14 ноября. На подступах к Севастополю снова остановка. Только махновская тачанка ворвалась в город, сделала круг на площади и исчезла. 15 ноября. Лишь когда последний пароход с белыми покинул Севастополь, красные войска вошли в город. Эти почти три дня передышки позволили белым уйти.
Вероломство на этот раз подвело красных.
Другие берега
Народ наш податлив, его легко натравить на кого угодно — снаружи, внутри. Враги и друзья при этом часто менялись местами. Лишь русские белые офицеры так и остались злодеями. Красные — рыцари, белые — отщепенцы. Простым советским людям оказались очень по душе пролетарская культура и социалистический реализм — карикатурные доходчивые частушки Демьяна Бедного, знаменитые плакаты Владимира Маяковского: толстопузые белые генералы с отвислыми щеками поднимают ручонки вверх, а молодые красавцы с красными звездами на шлемах втыкают им штык в сытое брюхо.
Вот вам скупая суть, более чем проза. Справочник-словарь имен генералов и высших чинов русской белой армии — около 200 имен. Вещь редкая.
Павличенко Иван Дмитриевич, генерал-майор.
Рядовой казачий урядник. Во время Первой мировой войны — в Запорожском полку на Кавказском фронте, за боевые заслуги получил все четыре степени солдатского Георгиевского креста и был произведен в офицеры.
После фронта в начале 1918 г. красное командование назначило его командиром конного казачьего полка. Вместе с полком — в полном составе перешел на сторону белых. У генерала Врангеля возглавил дивизию. 19 раз ранен.
Скончался в Бразилии, в Сан-Паоло, в 1961 году.
Ренненкампф Павел Карлович, фон генерал от кавалерии и генерал-адъютант.
В начале Первой мировой войны под его командованием 1-я армия Северо-Западного фронта нанесла поражение 8-й армии немцев в Восточной Пруссии.
Ранен. Георгиевский кавалер 4-й и 3-й степеней.
После октября 1917-го 63-летний генерал уехал доживать в Таганрог. 3 марта 1918 г. (по старому стилю) арестован по приказу Антонова-Овсеенко, который предложил Ренненкампфу высокий пост в Красной Армии. Генерал отказался — и в ночь с 31 марта на 1 апреля 1918 года был зверски казнен (изрублен).
Экк Эдуард Владимирович, генерал от инфантерии.
Участник Русско-турецкой (1877—1878 гг.), Русско-японской, Первой мировой и Гражданской войн. После боев в Галиции, когда генералу было далеко за 60, он стал Георгиевским кавалером 4-й и 3-й степеней. В 1919-м он, почти 70-летний, возглавляет Военно-полевой суд при штабе Деникина.
Скончался в Белграде в 1937 году.
Не худшие люди России. Я хотел бы пожить среди них.
Давным-давно, во времена запретов я откололся от туристической группы в Париже и тайно поехал на русское кладбище. Мощные кресты, лампадки, могучие запретные имена. На участке Дроздовской дивизии пустовала аккуратно вырытая могила, тяжелая мраморная плита лежала рядом. Значит, кто-то из дроздовцев еще жив, объяснили мне, яма дожидается его, последнего.
Но если они так сильны духовно и так едины даже после смерти, как же они уступили в той войне?
Было и единство, был и раскол. Все было. Именно на этом уровне — военная элита, цвет офицерства — особенно трагически нелепо и непоправимо выглядит раскол.
Генерал-лейтенант Тихменев Николай Михайлович (1872 г.р.) и генерал-майор Тихменев Георгий Михайлович (1873 г.р.) — родные братья. Оба закончили Николаевскую академию Генерального штаба, оба воевали в Русско-японской и Первой мировой. Вместе работали в Генеральном штабе. Николай Михайлович стал ближайшим сподвижником Деникина, а Георгий Михайлович ушел в Красную Армию. Один скончался в Париже 12 июня 1954 года и похоронен на русском кладбище в Сент-Женевьев де Буа. Другой в мае 1918-го назначен начальником штаба Уральского военного округа, далее следы теряются.
Кто из них был прав?
И у генерала Петра Семеновича Махрова — начальника штаба Вооруженных сил Юга России, автора упомянутого секретного доклада Врангелю, тоже был родной брат, Николай. Оба закончили все ту же Николаевскую академию Генерального штаба, оба воевали в Русско-японской и Первой мировой. Разница в возрасте, как и у Тихменевых, — тоже один год, и тоже младший встал на сторону красных. Николай Семенович, генерал-майор, дослужился в СССР до комбрига. Скончался в 1936 году.
Белый генерал Махров пережил красного генерала Махрова почти на 30 лет. Вот что он написал много позже, 12 мая 1953 года, своему тезке и соратнику по белому движению полковнику Колтышеву. «День объявления войны немцами России, 22 июня 1941 года, так сильно подействовал на все мое существо, что на другой день, 23-го (22-е было воскресенье), я послал заказное письмо Богомолову (советскому послу во Франции. — Авт.), прося его отправить меня в Россию для зачисления в армию — хотя бы рядовым.
Несомненно, мое письмо было процензурировано… и вот 19 августа 1941г. меня сперва засадили в тюрьму в Ницце, а потом отправили в лагерь Вернэ».
Кто, скажите, из двух братьев Махровых любил Россию больше?
Один скончался в Каннах, другой — в Москве и похоронен на Новодевичьем.
Другого белого генерала Павла Алексеевича Кусонского именно 22 июня 1941 года гестаповцы схватили в Бельгии, отправили в концлагерь Брейндонк. Через два месяца, 22 августа, генерал скончался там от жестоких побоев.
…Нелепость, дикость — с немцами помирились, за могилами захватчиков ухаживаем, а своим, русским белым офицерам на всей огромной земле бывшего СССР — ни памятника, ни могилы, ни креста.
Последний приют
Декабрь 1917-го. «Во мне жили два чувства: дневное и ночное, — вспоминал Роман Гуль. — Дневное говорило: единственный путь — ехать на Дон и оттуда силой, железом подавлять всеобщий развал и бунт, дабы ввести страну в берега законности, правопорядка».
Но наступала ночь, и молодого офицера охватывало другое пронзительное чувство. Он видел, до безумия, до остановки сердца, как Россия летит в пропасть, и он с Россией вместе стремительно летит вниз, и что «дна у этой пропасти нет и никогда не будет, что страна гибнет навсегда, навеки».
И все-таки в Сочельник 1917 года Роман Гуль вместе с братом Сергеем едут на Дон, к Корнилову. Участвует в знаменитом губительном «ледяном походе». Романа ранило тяжело, но не смертельно. «Попади красная пуля на полвершка правее — и меня бы оставили умирать на чужом, темневшем вечернем поле».
Ранило и Сергея.
Несчастная мать двух сыновей бросила в Пензе дом и отправилась на поиски сыновей — через всю горящую Россию. Добралась до Волги, потом вниз, через Северный Кавказ вышла на Дон и — чудо, отыскала сыновей в Ново-черкасском лазарете.
«Как добровольно я вступил в Добрармию, так же добровольно и ушел. …Я почувствовал, что убить русского человека мне трудно. Не могу. Да и за что я буду вразумлять его пулями?»
Сыновья с матерью осели было в Киеве. Но братьев-офицеров призвал гетман Скоропадский, они попадают в плен к Петлюре и, случайно уцелев, раздетые, голодные, вшивые, под немецким конвоем отправляются в Германию. Там братья прошли через пять лагерей.
Судьба этого человека кажется неким символом России XX века. Дело не в многострадальности, тут семье даже повезло: брат не пошел на брата, остались живы. В его судьбе зеркально отразились мачеха-Родина, родная мать как высшее земное существо, что-то еще.
О судьбе сыновей мать узнала из газет. Она снова бросает дом, теперь уже в Киеве, и вместе со старой няней снова отправляется на поиски детей — в Германию. Опять пешком — через разоренную, полубандитскую Россию, через пол-Европы. «…Дорогие, родные мои, — написала она детям, — в субботу, 15-го по старому стилю, я двигаюсь в путь к вам вместе с Анной Григорьевной. Не предпринимайте ничего — вот моя к вам просьба. Если что-нибудь случится по дороге, не горюйте: ваша мать видела много счастья».
Наверное, только в России есть такие безумные матери. Две старые женщины шли несколько месяцев. И опять — чудо! — мать разыскала сыновей.
Чужая Германия, чужая Франция. Последний приют.
«В груди пустота и остро пронизывающее чувство бездомности, — напишет потом Роман Гуль. — Сейчас тело матери уйдет в эту гасконскую землю. Как часто в предчувствии смерти мать говорила, что хотела бы умереть в России, где похоронен муж, дети, отец, мать, родные…
Я и брат закапываем мать…»
Неприкаянность, безбытность — вот, пожалуй, то главное, что делает судьбу этой семьи символом России всего XX века.
На закате жизни, в 1977 году, по-прежнему вдали от России, он продолжал чувствовать ее — как ясновидящий.
«Признаюсь, и теперь, через 60 лет, ко мне то и дело возвращается это ночное чувство. Кажется, что стремительный лет России в бездонную пропасть не кончился и через 60 лет, что Россия все еще куда-то летит и летит, не достигая дна».
Запрет на память
Кто и что везет через границу — кто цветы, кто фрукты, кто марочное вино. Я везу в мешке человеческие останки. На экспертизу.
Граница — украинско-российская. Странно, что удалось пересечь таможню. Ведь я по сути вел противозаконные раскопки на территории другого государства.
Перед этим вместе с архитектором Феодосии Валерием Замиховским и молодым коммерсантом Олегом Павловым мы в поисках точного места расстрела белых офицеров отправились на окраину города — знаменитый район Карантина. Там с утра и до позднего вечера копались в овраге, по которому вдоль склона горы когда-то стекала в море кровь.
Жутковатое занятие. Среди камыша под кустом густой полыни блеснули тревожные глаза: меньше чем в метре от нас сидела, спрятавшись, куропатка, мы чудом не зацепили ее. Не шелохнувшись, она с мольбой смотрела на нас. Наверное, она приняла нас, с киркой и лопатой, за красных.
Она сидела на яйцах и не шевельнулась бы, даже если бы ее пришли убивать.
Замиховский и Павлов решили на этом месте, на вершине горы, поставить большой белый крест в память о белых офицерах. Крест подсветить так, чтобы он и ночью был виден с моря, даже с нейтральных вод.
Затея прекрасная, Валерий Замиховский нарисовал проект сооружения. Олег Павлов — далеко не самый богатый и удачливый коммерсант, но те деньги, которые у него были, готов был вложить в святое дело.
Однако других спонсоров не нашлось. Шесть лет минуло — дело ни с места.
Но почему этим занимаются в частном порядке? Ведь расстреливали, убивали людей от имени государства?
Гражданская война в Испании закончилась гораздо позже нашей. И все же Франко давно успел примирить непримиримых — огромный крест в Долине мертвых возводили и вчерашние солдаты Франко, и бывшие пленные воины-республиканцы.
В Испании погибло в гражданскую войну до 1 миллиона человек.
У нас погибло с двух сторон 13 миллионов.
И в США давно стоят монументы воинам Юга и Севера.
Мы же последнее десятилетие так много говорили о примирении, что по существу заболтали само это понятие и в итоге нашли эфемерные символы примирения в государственной символике.
Мы и сегодня — красные, не коммунисты даже, а те самые большевики. Взгляните на названия проспектов, улиц и площадей, по которым мы ходим, на названия городов, в которых живем. На памятники и монументы.
В начале девяностых в Феодосии обезглавили памятник Ивану Федько, большевику, устанавливавшему в Крыму Советскую власть. Несколько лет памятник стоял без головы, а потом убрали и остатки.
Варварство. Пусть бы стоял. Но пусть где-то неподалеку стоял бы и памятник Врангелю. Вот это и означало бы для потомков, что была когда-то Гражданская война.
Пусть будут проспекты Буденного и Ворошилова, не надо трогать эти имена. Но пусть рядом будут и проспект генерала Деникина, и набережная адмирала Колчака, которые любили Россию никак не меньше. Улица Романа Гуля.
Вот тогда потомки усвоили бы, как непросто было когда-то уцелеть на Родине.
Это было бы началом истинного примирения.
* * *
В свое время в римском праве закон предусматривал особого рода запрет — запрет на память. Он мог касаться не только предшествующего правителя или неудачного полководца, но и целого народа, оказавшегося ненужным.
Кажется, мы продолжаем пока жить по этому древнему праву.
2000 г.
Последушки
- Принцевы острова (2000)
- Век-волкодав (2000)