«Считать главной задачей садоводческих товариществ, каждого садовода-любителя создание коллективного сада…»
Из постановления Крымской конференции садоводов-любителей.
Цель ясна — коллективное счастье на Коллективной земле.
Объединение так и называется — товарищество.
Тут, за единым забором, своя державная власть — правление. Свои выборы, перевыборы. И желанная свобода — граждане все независимые, на пенсии. Конечно, своя конституция — устав.
Садоводческая держава под названием «Труд» задумывалась святее всех прочих в округе, ее предназначение — в самом названии: «Устав садоводческого товарищества инвалидов Отечественной войны, труда, пенсионеров, семей погибших воинов Отечественной войны».
Товарищество, можно сказать, было создано для Журавлева. Иван Михайлович рос в севастопольском детдоме. Бежал. Работать начал с двенадцати лет, а воевать — с шестнадцати. Когда война началась, пошел в военно-морское училище. Учился мало, отправили в пулеметную роту.
— Дали саблю и пустую кобуру. Отступали мы до Балаклавы, моряки бежали… Ну, какие это моряки — пацаны, месяц-два службу прошли. Они когда в строю-то шли — спотыкались. Кирзовые сапоги, винтовка на двоих.
Журавлева вначале контузило. Оглох, но воевал. Потом ранило и контузило. Потом было ранение в ноги, семнадцатилетнего инвалида отправили в тыл. Он снова сел в обратный поезд, сказал, что отстал от эшелона.
В августе 1944 года в Польше сержанта Журавлева ранило в последний раз. Он был помощником командира пехотного взвода. Брали немецкий штаб, рядом разорвалась мина. Осколки прошили ноги, руки, позвоночник, челюсть, легкие.
В конце сороковых инвалид Журавлев женился на сестре фронтового друга. Лия Мироновна тоже вскоре получила инвалидность: несчастный случай на производстве.
Пенсия у Ивана Михайловича была маленькая. Садоводческое товарищество оказалось для них большим подспорьем. Вступили одними из первых. Год шел 1957-й, юбилейный, как всякий седьмой год любого десятилетия.
* * *
Зарождалось все подлинно, по уставу. Ежегодные взносы были невелики, власть (правление то есть) — с остальными малоимущими наравне, руководили на общественных началах. Сажали, окучивали, поливали, строились.
У здания, которое они возводили для прекрасного будущего, оказался, видимо, не тот фундамент. В товарищество стали вступать другие люди — высокооплачиваемые пенсионеры. К ним и перешла власть. Члены нового правления — председатель, казначей, а также «обслуга» стали получать зарплату. Понятно, что у членов товарищества увеличились ежегодные взносы. До 1980 года они еще равнялись 8 рублям, а с 1983 года уже — 20. А как же устав — основной закон садоводческого товарищества? А в него вносили поправки и дополнения. Их было столько, что самый первый устав давно забыли, его теперь нигде не отыскать. Росли разовые сборы: на электрификацию, на строительство дороги, на бурение скважин, на телефонизацию. И хотя суммы чаще всего устанавливались довольно произвольно, так как предварительно заключенных договоров не было, нанимали леваков, послушное большинство голосовало «за». Низкооплачиваемых инвалидов войны с годами становилось все меньше, состоятельных пенсионеров, из «бывших», все больше.
Низкооплачиваемые восстали. Не только в состоятельности дело. Журавлев, например, человек сверхкритичный, прямой, даже простоватый, он всякие комбинации, «левые» дела не переносит.
Образовались две непримиримые группировки. С одной стороны, И. Журавлев, В. Ярошов, Н. Лесик и прочие. С другой — бывший зам. начальника ГАИ Симферополя, подполковник МВД В. Пучков, бывший политработник, майор МВД В. Корешков, капитан МВД в отставке П. Белозерцев, майор вооруженных сил в отставке А. Пашуков, бывший следователь линейной прокуратуры И. Широков.
Новое правление умело создавало славу самим себе: в других хозяйствах и ближних, и дальних все дороже и живут там хуже, и только благодаря нам, нашему правлению…
Кто такие, например, Пучков или Широков, и что такое рядом с ними Лесик или Журавлев, жалующиеся на беспорядки. Подполковник МВД Пучков держал в руках все ГАИ Симферополя. Широков — «важняк», его приглашали распутывать сложные дела в большие города.
А у Лесика — два класса образования, у Журавлева — шесть.
После жалоб и бесконечных комиссий «строго указали» председателю райисполкома, «обратили внимание» заместителя председателя горисполкома, председателю правления товарищества объявили строгий выговор «за нарушения финансовой дисциплины» и т. д., правлению предписали «принять меры».
«Меры» принимались — встречные, суровые. Лесика после жалоб исключают из товарищества. За него вступается Ярошов, исключают и его. Всего около десяти человек были исключены. Нет смысла касаться официальных мотивов исключения (конечно, не за жалобы), после вмешательства облисполкома, людей восстановили.
Над Журавлевым же меч опустился настолько, что заволновались даже в горисполкоме. Сохранилась записка на фирменном бланке заведующего отделом коммунального хозяйства горисполкома: «Убедительно прошу Вас, не трогайте Журавлева И. М. Никаких мер и притеснений не принимайте. Я Вас очень прошу». Кто же из руководителей так умоляет, вместо того, чтобы призвать к порядку? Подпись малоразборчива.
…Розы, тюльпаны, астры.
Заговоры, угрозы, война.
И в первых рядах на брустверах — Широков и Журавлев. Два инвалида войны.
Впрочем, Журавлев никакой не предводитель, просто он жаловался больше других и был обречен.
* * *
Коли товарищество живет по образу и подобию государства — со своими институтами управления и подчинения, должен быть и аппарат подавления. На 29 сентября 1985 года назначено было отчетно-выборное собрание. А 19 сентября вечером в квартире Журавлевых раздался звонок. Ивана Михайловича попросили явиться завтра с утра в Киевское РУВД. «По какому вопросу?» — «Завтра узнаете».
Рано утром, задолго до обозначенного часа, загодя шел он в милицию вместе с женой. Темно-синий костюм, старенький, поношенный — единственный. Орден Отечественной войны I степени на лацкане. Алюминиевая полая тросточка, без нее он ходить не может, в очках — видит плохо.
— Пришли. Я доложил дежурному, он говорит: ждите. Я вдруг увидел тогдашнего председателя нашего правления Пашукова, еще и девяти не было. Он показал на меня милиционеру, участковому Ермилову, тот подошел ко мне: «Журавлев?» — «Я. Вызывали?». Участковый ушел. И Пашуков исчез. Мы с женой стоим. И тут я увидел, как вошли двое — врачи… И милиционер Ермилов с ними. Я все понял и кинулся к заму, к Крутю, в кабинет. Жена за мной. Там народ был, видно, планерка. Они меня стали хватать, но осторожно, при Круте-то. Я — трость в сторону, руки крест-на-крест, чтобы не схватили. Их трое — Ермилов, врач и фельдшер. Руки мне разомкнуть они не могут. Была борьба, очки упали на пол, кто-то бросил их на стол Крутю, он рассердился: «Убирайте его быстро!» Тут на меня кинулись. Я голову опустил, чтоб лицо закрыть. Били и по спине, и по голове, зубной протез сломался. Жена кричала — да, это я слышал. Руки мне вывернули назад и в стороны, как крылья, я согнулся. Одну руку выкручивал Ермилов, другую — фельдшер. Так и поволокли… Привезли меня на Розу Люксембург, в психбольницу. Врач посмотрела на документы, на меня, сказала, спасибо ей: «Мы его брать не будем». — «А куда его девать?» — «Куда хотите». И я сразу успокоился. Только температура поднялась. У меня осколки, если я даже похожу — температура!
Напрасно Иван Михайлович успокоился, его повезли в Строгановку, загородную психиатрическую больницу.
А. Ермилов — высокий плотный парень. В разговоре — обаятельный, интеллигентный. «Да, в психбольницу звонил я»,— честно говорит он. (Но ведь прежде долго, категорически отрицал, пока не приперли к стене). «Я взял у Пашукова папку и передал врачам. Там были жалобы на Журавлева за последние месяцы». (Но я-то знаю, что жалобы эти даже не зарегистрированы в милиции). «В больницу позвонить я был вынужден, потому что Журавлев в милиции разбушевался».
В. Круть: «Я ничего не видел. В это время меня вызвал начальник». (Ложь. Прибывший по вызову врач-психиатр А. Савенко показывает: Круть никуда не уходил…)
* * *
Слышал я немало обвинений в личной корысти членов правления. Не знаю, у меня доказательств нет. То, что все условия для махинаций они себе создали, — это факт. А был ли у них другой-то выход? Областной совет садоводов, существующий на членские взносы товариществ, превратился в чиновничий аппарат не для садоводов, а над садоводами.
И Советы — раздав землю, посчитали миссию выполненной.
А какой клочок земли можно обустроить без блата?
Тяжело? Да. Но у меня ощущение: постоянная борьба с трудностями правление вполне устраивает. Не было бы трудностей, не было бы и такой безграничной, бесконтрольной власти над коллективом, нет проблем — и все равны. Им Журавлев, Лесик и другие — о деле, а они в ответ — компромат.
«Председателю Киевского райсовета… А сейчас посмотрим, кто такой Журавлев? Участник войны в ее последний год. Инвалидом войны стал не в 1945 году, а в 1960 г. после автодорожного происшествия… На участке работает, как ломовая лошадь, а в город идет с инвалидной палочкой… Создал группу и является ее руководителем…» Автор доноса П. Белозерцев, если помните, — капитан МВД в отставке. Иван Михайлович в оправдание хранит нынешние рентгеновские снимки: левая стопа — 8 осколков, правая — 4 осколка, в левой голени — 4 осколка, позвоночник — один осколок.
Уже и Лесику приходится собирать справки и свидетельства, что в войну он с фашистами заодно не был, наоборот, работал на железной дороге, помогал подпольщикам.
Председатель комиссии партийного контроля при обкоме партии С. Чистов подготовил записку: «О беспринципном реагировании должностных лиц на факты злоупотреблений в садоводческом товариществе «Труд» и преследовании за критику члена КПСС, инвалида войны тов. Журавлева И. М.» В ответ и на Чистова «нашли» компромат: «Имеется факт, требующий проверки…» Чистов, сообщалось далее, приобрел в Киеве мебель и гонял за ней государственную машину — «КамАЗ». Кто же пишет? Все тот же капитан МВД в отставке. Прокуратура проверила — ложь. Белозерцева вызвали в прокуратуру, вынесли предостережение. А что ему, он ведь лишь сигнализирует, а дело других проверять, как того «требует факт».
* * *
Вернемся к Журавлеву, оставленному на полпути.
— В приемный покой вошли санитар и санитарка: «Раздевайтесь!» Я сдался, сзади же Ермилов… Таблеток давали штук по двадцать в день, я их все выбрасывал. От уколов, правда, не отвертелся. Отпустили меня в город, к стоматологу. Мне же протез сломали, я есть не мог. Снял мерку, и сразу — в райисполком к Подопригоре, председателю комитета народного контроля. Он уже знал обстановку. Позвонил в милицию. Куда он еще звонил — не знаю, но меня выпустили… Двадцать четыре дня я там пробыл…
При выписке из психиатрической больницы ВКК под председательством главврача Л. Чикуровой дала короткое, уникальное в мировой практике медицинское заключение: «Проведена беседа. Обещает не вмешиваться в действия управления садоводческого товарищества».
В лоб, без затей.
Председатель Симферопольского горисполкома В. Лавриненко оказался гибче. Когда история получила огласку, он отрапортовал областному руководству: «После проведенного лечения состояние больного улучшилось. По его настоянию выписан через ВКК, по заключению которой оснований для принудительного содержания больного в условиях стационара не было. При выписке были даны рекомендации».
Наконец мнение главного психиатра области С. Дымшиц:
— Журавлев состоял в психдиспансере на учете и неоднократно лечился. — Светлана Михайловна держала в обеих руках выписки из его истории болезни и внимательно читала: «В 1970 году лежал у нас 99 дней, в 1971-м — 51 день, в 1972-м — более двух месяцев, в 1974-м — аж 163 дня, полгода».
Журавлев эту информацию выслушал от меня как-то устало, покорно даже: «Не лежал я нигде, ни одного дня».
Я позвонил Дымшиц, сказал, чтобы запросили из архива амбулаторную карту на Журавлева, попросил подержать ее в собственных руках. Она ответила через паузу:
— Вы знаете, он действительно не лечился. Это был другой Журавлев, я перепутала.
Поскольку С. Дымшиц подтвердила, что Иван Михайлович психически здоровый человек, я во избежание дальнейших недоразумений взял у нее справку: «…показаний для неотложного направления Журавлева И. М. в психиатрическую больницу 20.09.85 года не было».
Прокуратуре пришлось отвечать на жалобы. Спустя месяц (в ноябре 1985 года) прокурор Симферополя Г. Пауков пишет: «Противоправных действий в отношении Журавлева И. М. со стороны медперсонала «скорой помощи» и работников милиции не установлено». Уже в этом году первым заместитель прокурора области Г. Скворцов отвечает: «Нарушений со стороны работников Киевского РОВД, врачей… не имелось».
А между этими ответами прокурор области З. Тесак пишет представление начальнику УВД облисполкома генерал-майору милиции Ф. Руснаку: «Объективных данных, свидетельствующих о том, что до появления бригады «скорой помощи» Журавлев вел себя вызывающе, агрессивно, не имеется… Прошу провести тщательное служебное расследование…»
Первые две прокурорские отписки — для всяких прочих со стороны. «Представление» — для внутреннего употребления.
Ермилову объявили выговор.
* * *
Газета «Крымская правда» 27 января прошлого года опубликовала статью о садоводческом товариществе «Труд» (автор О. Пронина). Чуть не треть статьи посвящена Журавлеву. Интересы критикуемых — и нынешних работников правоохранительных органов (по преимуществу милицейских), и бывших, тех, кто возглавил товарищество «Труд»,— сомкнулись.
Широков, Белозерцев, Корешков, Пашуков, Еркин обратились в суд с иском к газете о защите чести и достоинства.
Иск рассматривался в Центральном районном суде. Председательствовала молоденькая О. Перескокова, судейский стаж — полтора года. Муж — милиционер, ждут квартиру. Нехорошо намекать? Я и не намекаю, прямо говорю: сложное это и редкостное дело (подобной практики в Крыму, кажется, не было) по первой инстанции должно было бы слушаться в областном суде под председательством опытного судьи.
Судья позволяла Широкову встревать в чужие выступления, перебивать свидетелей, подсказывать кому надо, давать указания суду и даже кричать…
В выводах суда есть моменты бесспорные. Так, в записку комиссии партийного контроля, например, вкрались ошибки, которые повторила и газета. Есть моменты весьма спорные и совсем сомнительные. Суд выносит решение о непричастности Пашукова к помещению Журавлева в психбольницу (очевидно, председатель правления садоводческого товарищества совершенно случайно оказался в то утро в милиции и случайно передал папку с жалобами милиционеру). Но в принципе-то: законно или нет поместили Журавлева в психбольницу? Ведь именно законность этой акции обосновывал Широков и в исковом заявлении, и в выступлении на суде. Судью эта история не заинтересовала. Кто такой Журавлев? Кому он нужен, Журавлев?
Суд вынес решение: газете перед истцами извиниться.
Газета извинилась. Но одновременно она вернулась и к тем моментам, в которых считает себя правой. Журавлеву посвящена уже половина статьи, проблемы в садоводческом товариществе остались, все те же.
Сдав окопы, газета оставила за собой рубежи.
«Крымская правда» все это время не только защищалась, но и атаковала по всему правоохранительному фронту. Она публикует в течение года серию разоблачительных статей под рубрикой «Перед лицом закона». Правоохранительные органы реагируют нервно.
Вся область следит за откровенной затяжной войной «Крымской правды» и правоохранительных органов.
А что же областной комитет партии? А там разные секретари — кто-то курирует газету, кто-то эти самые органы.
Молодой секретарь обкома партии Л. Грач собрал тех и других. Журналисты — его подопечные, он сказал: «Прекратите пикироваться! Виновата газета — накажем газету. Но прежде поставьте точку в истории с Журавлевым». И правда, какая может быть истина, если человека забыли.
Прошло немного времени, и уже другой секретарь обкома партии сказал редактору «Крымской правды» В. Бобашинскому: «Извиняйтесь перед истцами. Еще раз извиняйтесь».
Владимир Александрович работает уже при пятом «первом», достоинства не терял. Он ответил: «Нет». А что другое он мог ответить, если до сих пор никому даже в голову не пришло извиниться перед Журавлевым.
Ну, кто такой Журавлев. Кому он нужен, этот Журавлев. Он маленький заложник в этой большой войне. Да и правление «Труда» тоже стало заложником по ту, другую сторону.
* * *
Жили, работали. Ушли на покой, обрели желанную свободу и землю. И как они всем этим распорядились… Они начали все сначала, как при прежней жизни, соорудив, воссоздав все прежние опоры и стальной каркас. Прав был поэт: «Не первый раз мечтая о свободе, мы строим новую тюрьму».
Самое печальное, что это было неизбежно. Так они жили прежде, всегда, всю жизнь, и когда им сказали: живите иначе — они не смогли. Их связывала с прошлым вся старая система ценностей, где истинное и мнимое так часто было перевернуто. Они — и творцы, и жертвы прошлой несуразной жизни.
И те, в правлении,— тоже жертвы. Только они не понимают этого, потому что — у власти.
Инвалиду Журавлеву помочь нельзя — в этом его трагедия.
* * *
Кого опаснее всего критиковать? Принято думать — начальство, и чем крупнее, тем опаснее. Нет. Крупное начальство, если оно умное, критику поймет. Если обидится, у него других забот полно, чтобы долго мстить. Но главное — крупное начальство само живет не без опаски, потому что над ним есть другое начальство.
Опаснее всего критиковать пенсионеров, которые прежде испытали власть. Им на пенсии кулаком стучать — наслаждение. Возможности остались: бывшие связи, влияние. И сил, и энергии еще полно. Времени свободного — 24 часа в сутки. И никакого начальства над головой, никаких границ. Удовольствие: как бы продляешь бывшую свою кипучую жизнь.
Правы — не правы, ничем не рискуют.
Для Широкова писать опровержения, заявления, справки — словно физзарядка для поддержания формы, он чувствует упоение в бою. Извинение «Крымской правды» ему не нравится, он собственноручно составил текст извинения для газеты и отправил в редакцию с требованием опубликовать. Газета от услуг отказалась. Широков (естественно, с компанией) планирует новый суд.
Но почему? Почему так? Широков с группой открывает двери руководителей области, а Журавлеву до них как до Бога. Иван Михайлович дал большую телеграмму на имя президиума Съезда народных депутатов, этот Съезд недавний очень его обнадежил, и он описал все свои мытарства. Телеграмма вернулась в Крымский облисполком, оттуда ее — в горисполком, дальше — в райисполком. А потом?
В один из поздних вечеров я из гостиницы, как условились, позвонил Журавлеву.
— У меня как раз комиссия из райисполкома — двое,— сказал он. Странной показалась мне комиссия в такой час. Попросил проверяющего к телефону. Представился. Отвечал молодой человек, фамилию назвал не сразу, со смущением.
— Бутейко. Мой телефон? Нет телефона… И кабинета нет… Да я вас сам найду. Кто второй со мной? Потом скажу…
Не нашел меня, не позвонил. И я его найти не смог. Но в центральном райисполкоме города выяснил. Оказывается, буквально накануне, вчера, в Симферополь приехал из Киева студент-практикант. Ему и поручили проверять жалобу Журавлева. Мальчику, только что одолевшему второй курс юридического факультета Киевского университета, поручили поставить точку в деле, которое не могли распутать обком партии и облисполком, областная прокуратура и областная милиция во главе с генерал-майором.
В одиннадцатом часу вечера мальчик и отправился к Журавлеву, для интереса прихватив с собой знакомую девочку.
* * *
За эти четыре года, минувшие со дня пребывания его в психиатрической больнице, многое изменилось. Крутя перевели в другой район города: был зам. начальника райуправления милиции, стал — начальником, к нему вскоре перешел и Ермилов. Обоих повысили в званиях.
Жена Журавлева в прошлом году умерла. Он один остался на всем свете.
Открытки поздравительные по праздникам ему никто теперь не посылает. И школьники перестали его навещать. А кто их к нему, к «психу», пустит?
…Мы стоим с Иваном Михайловичем на кладбище, у могилы Лии Мироновны. Последнее время она замкнулась, у нее начался склероз. Ирония судьбы: в городе достаточно бригад «скорой помощи», но за ней приехала как раз та, которая забирала когда-то Журавлева. И Журавлев, и врач друг друга узнали.
…Все-таки они победили Журавлева — те, кто в правлении его товарищества, они доказали ему, что — правы.
Старик заплатил за памятник жене и за ограду 196 рублей и стал ждать — неделю, другую, месяц, два, три… Он ходил в облкоммунхоз, в мастерские комбината. Старику отвечали: «выполним». И он опять бесконечно ждал, и опять ходил со своей палочкой.
И не выдержал. Сдался. Левакам, которых всю жизнь презирал заплатил унизительно 250 рублей за памятник. А на ограду денег не хватило.
— Я ограду уже и ставить не буду. Их все равно автогеном срезают, воруют.
…Что же за общество мы построили, к чему пришли — ни пожить, ни отдохнуть в конце, ни в землю лечь как надо. Мы гибнем на собственных глазах, мы уже почти погибли… Долго ли еще все это, и за что все это? Чем мы в мире хуже других — глупее что ли, ленивее, или Родину меньше других любим? За что?
Мы стоим у могилы жены. Справа огромное поле лаванды. Такая голубизна — душа замирает. Сразу за полем — садоводческое товарищество «Труд». Они оказались соседями: будущий коллективный цветущий сад и кладбище.
Иван Михайлович Журавлев из товарищества ушел, совсем недавно, буквально за две недели до моего приезда.
— Хотите посмотреть, как меня похоронят?— Журавлев показывает на могилу рядом. Я даже не понял, что это могила. Захоронение прошлогоднее, холм затоптан, зарос бурьяном, завален отбросами. Валяется дощечка с фамилией и пыльный граненый стакан. Ни имени, ни отчества.
Я думаю о том, что, наверное, в то время, когда Журавлева с пустой кобурой бросали на минометы, то страшное, чудовищное время, когда его могли убить каждую минуту, когда пацаном он стал инвалидом, то время и было самым счастливым в его жизни: Родина нуждалась в нем, и он понимал, что он — нужен.
В самом деле жизнь возможна, посильна, терпима, если ты нужен хоть кому-нибудь, хотя бы единственному человеку.
Крымская область
1989 г.
Последушки:
- Журавлев и другие (1989)
- Плачьте о себе (1990)