В четверг, 29 августа, с Леонидом Ивановичем Грачем, жителем Симферополя, случился приступ. У него уже было недавно два инфаркта, и этот вечер мог стать последним. Приехала «скорая», но он отказался ехать в городскую больницу, в чем и расписался, чтобы не подводить врачей. Дотянул до утра, на счастье, освободилось место в одной из сельских больниц, и он уехал подальше от Симферополя.
— Если бы я лег в городскую, ко мне в палату ворвались бы…
Что за тяжкий неискупимый грех совершил этот человек?
Леонид Иванович Грач был первым секретарем Крымского республиканского комитета коммунистической партии.
* * *
Конечно, не мне бы писать эти строки. От вступления в партию избавлялся четырежды. Ни одного имени Генерального, от Хрущева до последнего, недавнего, не поминал, ни единого самодержавного изречения не процитировал. Старался избегать и обязательных в командировках встреч с местными партийными лидерами. Правда, это не облегчало дело, наоборот — усугубляло. В конце шестидесятых приехал в Кисловодск, там председатель горисполкома замешан был в распродаже квартир, в итоге судили «стрелочника», дали, кажется, восемь лет, а председателя отправили на пенсию, вручили при этом цветы и поблагодарили за все, что он сделал для города. Я не успел еще приземлиться в Москве, еще был в пути, а секретарь Ставропольского крайкома партии уже позвонил в редакцию: журналист не соизволил зайти, материал прошу не публиковать.
В чем-то они все были одинаковы, лидеры на местах,— с широкими щеками, сытые, уверенные. Говорили блоками.
Однако в могучем клане встречались и люди прямо противоположные. В Киеве директор института «Гипрохиммаш» за невинное обращение в газету (за справкой) поселил в подвал четырех сотрудниц. Директор-самодур — недавний работник ЦК КП Украины сохранил все связи, секретарь райкома партии заискивал перед ним. Все поломал и заставил выдать женщинам новые ордера на квартиры заведующий промышленным отделом Киевского горкома партии В. Кочерга. «Будете писать об этом?» — спросил он, и сам же ответил: «Что ж, вы очень нам поможете». Он имел в виду гласность. Год шел, заметьте, 1979-й.
Несколько лет назад пути пересеклись с секретарем парткома огромного Крымского объединения «Интурист» Николаем Николаевичем Терещенко. Молодой, интеллигентнейший, классических немецких поэтов читает в подлиннике.
Наверное, таких было не так уж много. Но и они, немногие, дают право думать: есть должности, нами проклятые и изъятые; и есть все же люди. Эти двое, кстати, свои партийные кресла давно оставили.
С крымскими партийными руководителями заставила сойтись нужда: советские работники, от инструкторов до первого зама председателя облисполкома, встречаться со мной отказались, убереглись — история-то удручающая. Под Симферополем, на месте массового расстрела в годы войны (12 тысяч жертв), устанавливали обелиск. Это была инсценировка памяти, потому что одновременно, по ночам, мародеры раскапывали могилы, искали золото, а единственная, чудом спасшаяся жертва — старая женщина доживала дни в ужасных условиях. После публикации, как принято говорить, были «приняты меры». В частности, старушке буквально в течение месяца предоставили новую квартиру. Занимался этим Грач, в ту пору заведовавший идеологическим отделом обкома партии. Он же отправился со мной в Керчь, где, по сведениям, обидели Героя Советского Союза.
После другой критической публикации были сняты с работы могущественный первый и второй секретари Ялтинского горкома партии.
Можно ли по однократным примерам судить о стиле работы? Частично — да. Как не вспомнить ту самую каплю воды, в которой отражается…
Когда в стране начались межнациональные распри, я был убежден, что одним из самых кровавых мест станет Крым. Тревога усилилась, когда Рафик Нишанович Нишанов, отвечающий за национальные дела, вернувшись из Средней Азии, объяснил депутатам и заодно всей стране местные распри: на базаре в цене на клубнику не сошлись. Народных депутатов такое объяснение вполне устроило. Это было начало, потом в цене на клубнику не сошлись в Армении, в Грузии, Азербайджане, Молдове…
Еще до всяких решений и согласований хлынуло в Крым татарское население — тысячами. Как удалось избежать крови, я и теперь не знаю. Всеми делами ведал Грач, сначала в качестве зав. отделом, а затем секретаря обкома партии. Образовали еженедельное приложение к областной газете на крымскотатарском языке, выделили время для радиотрансляции, воссоздали крымскотатарский музыкально-драматический театр. Но главные хлопоты — прописка, земли, постройки.
Тогда-то и заработал он первый приступ. В районном городке, года три назад, сидел в президиуме. Стало плохо. Вышел во двор, прилег на скамейку, снова вернулся в президиум. Даже не понял, что произошло, недомогание перенес на ногах.
Чуть позже Леонид Иванович возглавил работу по подготовке референдума «О государственном и правовом статусе Крыма». Это был первый в стране референдум, опытный — перед союзным. Крымчане раньше всех высказались за сохранение Союза, то есть за «воссоздание Крымской АССР, как субъекта Союза ССР и участника Союзного договора». Шел январь нынешнего 1991-го.
Первые два года молодой секретарь обкома работал без передышек. После успешно проведенного референдума отправился в отпуск. Вдали от дома и случился крупноочаговый тяжелейший инфаркт. Как выяснилось — повторный.
Надо было бы выходить на инвалидность, но ему, юристу и историку (кандидат наук), поручили возглавить рабочую группу по подготовке проекта Конституции Крымской АССР.
Пленум республиканского комитета партии избрал его первым секретарем.
* * *
Он не похож на своих единоверцев. Квартира с низеньким потолком — 52 кв. м. на семерых. И внешне не похож. Молодой, модно одетый. Врагов не было, завистников — хватало. «Ему бы ленточки перерезать на торжествах». Раздражали именно молодость и лоск. И то еще, что должности не высиживал, стремительно, даже легко поднимался по ступеням.
Неужели в считанные часы все рухнуло, жизнь остановилась на полпути, и это — конец?
В те августовские дни у каждой республики, у каждого города и каждого человека был свой Белый дом.
Над Крымом две столицы. Из Москвы, из секретариата ЦК КПСС, пришла секретная шифрограмма. «Получена 19 августа в 11 час. 41 мин., расшифрована 19 августа в 11 час. 55 мин. В связи с введением чрезвычайного положения примите меры по участию коммунистов в содействии Государственному комитету по чрезвычайному положению в СССР…» Из украинской столицы секретариат Компартии Украины предписывал более решительно: «…Важнейшей задачей партийных комитетов является содействие…»
Многие из тех, кто перед этим сдавал партийные билеты, громко хлопая дверью, теперь, 19 августа, спешили обратно в ту же дверь, просили партбилеты вернуть; те, кто месяцами не платил взносы, очень просили принять деньги.
Открыто встать поперек путча? Грач и теперь считает, что это было невозможно. Крым легко блокировать, Президент оказался бы в двойном кольце, отрезаны были бы и другие руководители страны, отдыхавшие на побережье. 20 августа, в первой половине дня, он сказал на Президиуме Верховного Совета республики: конституционность новой власти можно признать при двух условиях — если будут предъявлены доказательства болезни Президента и если сессия Верховного Совета СССР примет соответствующее решение.
…Через три дня, после провала путча, те же люди снова открывали те же массивные двери и снова, в очередной раз, бросали партийные билеты.
Как все внезапно и скоротечно. В начале августа партийные и государственные деятели из Москвы и Киева приветствовали Президента под Севастополем. Здравицы, по сути, мало отличались от прежних, давних, правда, вместе с тостами за партию звучали и тосты за единый обновленный Союз. И Грач, младший в высокой компании, предложил тост — за спутницу и единомышленницу, усталый Президент оживился, обкатанные слова сменились человеческими, вспомнил студенчество, свадьбу. Через несколько дней он: Президент — без страны, главнокомандующий — без войска, генеральный секретарь — без партии. Еще через несколько дней Генеральный призвал Центральный Комитет самораспуститься, не созвав пленума, не объяснившись с единомышленниками, словно знал их заочно. Столь же быстро Л. Кравчук провозгласил независимость Украины. Деятельность компартии в республике была приостановлена, затем запрещена.
Из тех, кто под Севастополем, перед Форосом, поднимал бокалы за партию и единый Союз, он, Грач, оказался не только самым молодым, но и как бы крайним. Если старшие наставники, сильные, опытные, крепко стоящие на ногах, развернулись в обратную сторону, то ему, по сути ими брошенному, с полугодовым стажем первого секретаря, сорокалетнему, больному, как говорится, сам Бог велел.
— …Нет, я так не могу, — Грач полусидит на больничной койке. — Я людей не брошу. Сто тридцать тысяч коммунистов, это что, шутка? Оставить их ортодоксам, Нине Андреевой? Ее посланцев в Крыму достаточно. Запрет, конечно, противозаконен, орган власти не должен брать на себя судебные функции. Уходить надо достойно. И я буду уходить последним с этого корабля. В Верховный Совет Крыма мы направили письмо с просьбой разрешить провести пленум, и пусть будет как будет. Может быть, вместо этой будет другая политическая партия или новое движение с другими целями. А может быть, вполне вероятно, мы признаем себя банкротами и объявим о самороспуске.
И с партийной собственностью неладно. Надо, считает Грач, национализировать ее. Но прежде изучить потребности и нужды людей. Часть зданий — под школы, больницы, дома престарелых. Санатории — детям, ветеранам. Часть имущества, может быть, продать на аукционе и создать фонд помощи малоимущим. А что происходит? Верховный Совет Крыма требует все партийное имущество перевести на свой баланс, да еще оформить эту передачу как добровольную. Но в Верховном Совете сидят в большинстве те же бывшие партийные функционеры, сюда перешедшие. Опять все в их руках. Что меняется по сути?
А Грачу пересесть в смежное кресло нельзя, мешают эти самые полгода.
— Я — меченый. Меня теперь даже преподавателем в наш университет не возьмут. В школу если только. Начну с нуля. Через биржу труда, видимо. Это не страшно, здоровье бы вернуть.
* * *
Бывшие коллеги его, единомышленники рангом пониже, знают, конечно, адрес этой сельской больницы, но приезжать к нему опасаются: они на новую работу устраиваются, как бы себя не скомпрометировать. Бывший заведующий административными органами обкома партии теперь — член Крымской коллегии адвокатов, преподает в университете. Устроен. Этому человеку я дважды назначал встречу, но он обманул, не пришел. Он знал, что речь пойдет о бывшем первом секретаре. Другой коллега приехал к больнице, но из машины не вышел, чтобы не узнали его медсестры и врачи, хотел вызвать Грача, но тот лежал под капельницей.
Эти разочарования самые тяжелые.
— Неужели я заслужил, чтобы вот так, тайно… Да если бы я даже в тюрьме оказался, в камере, и то…
Меченый.
А рядовые его не бросили. Бывший заместитель командующего партизанским движением в Крыму 80-летний Георгий Леонидович Северский интересовался: «Действительно Грачу какая-то опасность угрожает? А то я своих орлов соберу». Навестил его редактор, теперь уже никому не подчиненной, независимой «Крымской правды» Владимир Бобашинский. Что особенно дорого, приехали люди из Керчи, где когда-то он начинал работать, звали к себе. Он был там председателем профкома более чем десятитысячного объединения «Керчьрыбпром». При нем начали строить кооперативные квартиры, детские сады, ясли, стадион. Его уже тогда звали все по имени-отчеству, а было ему 24 года.
* * *
Свободу недостаточно завоевать, ее надо заслужить. Теперь, когда рухнуло крепостное право партии и все рванулись в первые ряды, стремясь перекричать друг друга, хочется попросить: говорите тише, вас не слышно.
Крикливее других профессиональные трусы и завистники.
Профессиональные трусы отличаются от обычных жадной потребностью в безопасный рассчитанный момент оказаться на плаву, впереди. Что до зависти, ее хватало всегда с избытком, зависти не только к открытым достоинствам — уму, таланту, чести, но и к неизобличенным порокам — умелому обману, угодничеству, чужому процветанию во лжи.
Время раздрызганной свободы для всяких самоутверждений, как ночь для воровства. Самое неизбывное стремление — к господству. В мире, где истинное и мнимое давно и прочно перевернуто, мерилом ценностей всегда была Власть. Не ум, не талант, не совесть, не деньги даже — Власть.
Время повального сведения счетов, даже с самим собой прежним. Кто вчера более других пресмыкался перед Властью, тот сегодня кричит яростнее других, мстя бывшим самодержцам за собственные унижения, беря реванш у себя самого, самому себе возвращая собственные долги. Независимые же — и сегодня независимые.
Время мести. Сбрасываются с пьедесталов памятники. «Разборки», говоря языком уголовного мира, охватили всю страну.
Может быть, я перехвалил его, не сказал о каких-то ошибках, недостатках, пороках? Может быть. Но это не имеет ровным счетом никакого значения, потому что, если бы даже был он посредственным работником, если бы даже провинился в дни путча,— я повторяю: «Если бы», — то и тогда он не заслуживал бы казни на больничной койке.
Это в крови у нас. Всю жизнь, каждый день кого-нибудь преследовали — меньшевиков, эсеров, крестьян, интеллигенцию, церковь, науку, воинство, правых, левых. Вспомните, кого у нас не преследовали?
Мы не можем без врагов. Как же так, живем — и вдруг некого гнать…
В Крыму — то же буйство, весь спектр: русское общество, социал-демократы, партия возрождения Украины, демократическая партия Украины и прочие, прочие победители.
Неужто возможен был самосуд в городской больнице, переспрашиваю я Грача, который теперь, на втором месяце, стал двигаться.
— Убивать бы не стали. Но кто-нибудь обязательно бы ворвался в палату, плюнул в лицо — и я бы умер.
…Неужели от этих людей зависит спасение страны?
Крымская область
1991 г.