Садоводческое объединение так и называлось — товарищество. Маленькое, как теперь модно говорить, — суверенное, государство: за единым забором своя державная власть — правление. Свои выборы, перевыборы. Желанная свобода — граждане независимые, на пенсии. Конечно, своя конституция — устав, в названии которого — предназначение: «Устав садоводческого товарищества инвалидов Отечественной войны, труда, пенсионеров, семей погибших воинов Отечественной войны».
Товарищество было создано для Журавлева. Иван Михайлович вырос в детдоме. Бежал. Работать начал с двенадцати лет, а воевать — с шестнадцати.
Журавлева вначале контузило под Балаклавой. Потом ранило и контузило. Потом опять ранило — в ноги, семнадцатилетнего инвалида отправили в тыл. Но он пересел в обратный поезд, снова на фронт.
В августе 1944 года в Польше сержанта Журавлева ранило в последний раз. Он был помощником командира пехотного взвода. Брали немецкий штаб, рядом разорвалась мина. Осколки прошили ноги, руки, позвоночник, челюсть, легкие.
В конце сороковых инвалид Журавлев женился на сестре фронтового друга. Лия Мироновна тоже вскоре стала инвалидом: несчастный случай на производстве.
Садоводческое товарищество оказалось для них большим подспорьем. Вступили в 1957-м, одними из первых.
Прошу прощения за подробный пересказ. Я хочу, чтобы Журавлев стал близок тебе, читатель, как он стал близок мне. И к недругам его прошу отнестись повнимательнее.
Минуло время. В товарищество стали вступать другие люди — высокооплачиваемые пенсионеры КГБ, МВД и прочие. В. Пучков — бывший зам. начальника ГАИ Симферополя, подполковник МВД. В. Корешков — бывший политработник, майор МВД, П. Белозерцев — капитан МВД в отставке, А. Пашуков — майор вооруженных сил в отставке, И. Широков — бывший следователь линейной прокуратуры. К ним и перешла власть. Новое руководство правления и «обслуга» начали получать зарплату. На обустройство участков стали приглашать «леваков». В результате увеличились ежегодные взносы, выросли разовые сборы.
Низкооплачиваемые восстали.
Сравните, с одной стороны, скажем, старый Лесик с двумя классами образования или Журавлев — с шестью. С другой, Пучков, державший в руках все ГАИ Симферополя, или Широков — «важняк», которого приглашали в большие города распутывать самые сложные дела.
После жалоб и бесконечных комиссий председателю правления товарищества объявили строгий выговор «за нарушения финансовой дисциплины», правлению предписали «принять меры».
С могучего правления как с гуся вода. Около десятка недовольных просто исключаются из товарищества.
Журавлев шел в наступление впереди всех и был обречен.
Даже в горисполкоме опасались этой братии. Сохранилась записка на бланке заведующего отделом коммунального хозяйства горисполкома: «Убедительно прошу Вас, не трогайте Журавлева И. М. Никаких мер… Я Вас очень прошу».
В ответ на нижайшую мольбу Журавлеву звонят из милиции с требованием явиться. Иван Михайлович послушно пришел — в костюме, стареньком, единственном, с орденом Отечественной войны I степени на лацкане. Здесь, в РУВД, его избивают прямо в кабинете зам. начальника РУВД Крутя и увозят в психиатрическую больницу.
Спустя 24 дня после «лечения» ВКК под председательством главврача Л. Чикуровой дает короткое, уникальное в мировой практике медицинское заключение: «Проведена беседа. Обещает не вмешиваться в действия правления садоводческого товарищества».
После этих событий зам. начальника райуправления милиции Круть стал начальником. И его, и участкового Ермилова повысили в званиях.
Они, стая, победили. Но не тогда победили, когда измученный Журавлев из садоводческого товарищества ушел.
Нет, раньше. После выхода из психбольницы стала чахнуть и скончалась жена, он остался один. Старик заплатил за памятник жене и за ограду 196 рублей и стал ждать — неделю, другую, месяц, два, три… Он ходил в облкоммунхоз, в мастерские комбината. Старику отвечали: «Выполним». И он опять ждал, и опять ходил со своей палочкой.
И не выдержал. Сдался. Левакам, с которыми всю жизнь боролся, заплатил унизительно 250 рублей. За памятник. А на ограду уже денег не хватило.
В конце жизни он принял условия этой жизни.
Они, стая, доказали Журавлеву, что — правы.
* * *
Со дня публикации минул год плюс четыре коротких осенних дня. Хрестоматийно говоря — «Известия» № 301 за 1989 год.
Редакция ждала ответа. Ждала, тем более что разговор вышел далеко за пределы личной судьбы Журавлева. Перед этим «Крымская правда» заступилась за Журавлева, но, обратясь за справкой в комиссию партийного контроля, вслед за ней, комиссией, повторила некоторые частные ошибки. Широков и К° подали на газету в суд. Газета за частности извинилась, но в комментарии вернулась к принципиальным моментам — и к проблемам садоводческого товарищества, и к Журавлеву. Всемогущим пенсионерам это не понравилось, они потребовали нового извинения, «важняк» Широков даже сочинил текст нового извинения.
«Крымская правда», возмутившись, сама переходит в атаку по всему правоохранительному фронту. В течение более года газета публикует серию разоблачительных статей под рубрикой «Перед лицом закона». Правоохранительные органы реагируют нервно. Тут уже и не до Журавлева, он маленький заложник и жертва в большой войне. Да и правление садоводческого товарищества тоже стало заложником по ту, другую сторону. Но они не понимают этого, потому что — у власти.
Вся область следит за откровенной затяжной войной «Крымской правды» и правоохранительных органов. А что же обком партии? А там разные секретари — кто-то курирует газету, кто-то эти самые органы. Один секретарь сказал: хватит, пора ставить точку, но прежде всего надо извиниться перед Журавлевым. Другой сказал: нет, пусть газета второй раз извиняется перед Широковым и его товарищами.
С грустью и даже отчаянием я думал о том, чем же эти люди заняты. В такое-то время…
Когда я был в командировке, при мне почти каждый день что-нибудь происходило. Одна из симферопольских мафий сама себя подорвала. Мстили другим, подогнали к дому непослушных соперников машину, когда стали выносить взрывное устройство, оно, в руках, взорвалось. В центре Симферополя машину – «Жигули», семерку, — разорвало, половинки разлетелись. Обшивки сиденья болтались вдали на верхушках акаций, резиновые дверные уплотнители висели на ветках, как лианы, никто их даже не снимал, уже при мне две недели висели. Останки преступников рассеяло по округе, извините за натурализм, уши валялись на соседнем угольном складе, никто не нагнулся.
В эти же дни в Саках прорвало городскую канализацию, нечистоты хлынули в море, их понесло к Евпатории.
В воскресенье татарское население устроило огромный митинг.
Это все, повторяю, при мне. Крым — слепок всей страны, проблемы те же — правоохранительные, экологические, национальные. «Знаете, сколько у нас скопилось реабилитационных дел, начиная с 1930 года?» — сказал председатель комиссии партийного контроля при обкоме партии С. Чистов. И назвал цифру — 15.650. — «Чуть не шестая часть этих людей были приговорены к высшей мере. Не успеваем разобраться…»
Сколько забот, сколько дел для всех — невпроворот.
* * *
Редакция ждала ответа на статью.
В середине декабря прошлого года состоялось бюро обкома партии, на которое я был приглашен. «Готовил вопрос» секретарь обкома Л. Грач, вел бюро первый секретарь Н. Багров. «Первый» только что вернулся в Крым после работы в ЦК, на исходе всех событий. Он вел бюро сурово, жестко. Все было названо своими именами. Действия милиции в отношении Журавлева были означены как произвол. Бюро приняло постановление «О фактах неправильного и несвоевременного реагирования отдельных коммунистов, руководителей на критические выступления в прессе». Вот выдержки:
«Бюро обкома партии строго указало коммунистам, прокурору области З. Д. Тесаку, начальнику УВД Ф. Г. Руснаку, начальнику управления юстиции облисполкома В. П. Хандоге, председателю облсуда М. С. Тютюннику… Бюро потребовало от них добиться своевременного и полного реагирования на критику.
Коллегии, политотделу и парткому УВД области рекомендовано рассмотреть вопрос об ответственности должностных лиц за допущенные нарушения закона, указанные в статье «Журавлев и др.» в газете «Известия». Наметить и осуществить дополнительные меры по повышению профессионального мастерства работников органов внутренних дел, воспитанию верности присяге и преданности служебному долгу, нетерпимости к нарушениям социалистической законности, посягательствам на права граждан».
После бюро ко мне подошел секретарь обкома Л. Грач:
— Завтра же я сам поеду к Журавлеву извиняться, возьму с собой генерала, начальника УВД.
Постановление бюро обком партии направил в свою местную газету. «Крымская правда» опубликовала его.
«Известиям» ничего не сообщили. Минул почти год.
Не в том ли разгадка, что лишь два секретаря обкома партии взвалили на свои плечи всю ношу ответственности — Н. Багров и Л. Грач. Остальные на бюро упорно молчали. Отмолчался и второй секретарь обкома партии, ведающий правоохранительными органами, П. Федуличев (ремарки и реплики не в счет). А из других членов бюро поддержал двух секретарей, по существу, лишь В. Желудковский, генеральный директор объединения «Крымстройматериалы».
То есть принципиальное постановление отстояли и приняли в неравных условиях.
Противостояние продолжалось.
В этой ситуации, видимо, сочли «Известиям» ничего не направлять.
Правоохранительные органы области ситуацию уловили чутко. Теперь Широков и его друзья уже и с «Известиями» пытаются затеять то же, что с «Крымской правдой». Одно письмо с угрозой: требуем извиниться, иначе подадим в суд: другое письмо — с угрозой, зам. прокурора области В. Белогуров, выждав время, направляет «Известиям» письмо: «В статье Э. Поляновского искажен текст ответа на жалобу, подписанного 12.05.89 первым заместителем прокурора области Скворцовым Г. А. В этом ответе не содержится приведенного в статье текста — «нарушений со стороны работников Киевского РОВД, врачей не имелось». Напротив, в ответе указано буквально следующее: «Проверкой было установлено, что оснований для помещения Журавлева в психиатрическую больницу не имелось».
В. Белогуров, видимо, после долгих поисков решил, что хоть на чем-то поймал журналиста. На самом деле он поймал на совершенно противоположных ответах… своего начальника. Я-то имел в виду ответ первого заместителя прокурора области Г. Скворцова от 10.01.1989 года, исходящий номер 7-58/88, там он вступается и за милицию, и за врачей. Сообщив о втором письме, где Скворцов пишет прямо противоположное, В. Белогуров своего начальника просто «засветил».
Ну а с Журавлевым-то как? Никак. Кому он нужен, этот маленький человек. Перед ним так никто и не извинился. Генерал тогда отказался ехать с секретарем обкома, сослался на занятость, отправил извиняться милиционера. А. Журавлев, наученный горьким опытом, дверь милиционеру не открыл.
Я с трудом дозвонился до Ивана Михайловича. «Здравствуйте». — «А кто это?» — «Здравствуйте еще раз». — «А кто это?» Голос был глухой, настороженный. «Я трубку не снимаю. Мне и днем, и ночью звонят с угрозами. Я устал, не могу. Боюсь…».
История взяла новый разбег.
* * *
Недавно, 19 сентября, «Крымская правда» опубликовала заметку Р. Лазаревой «Взрыв на улице Аральской».
«По 02 помощник дежурного УВД Симферополя старшина милиции А. В. Марков принял сообщение гражданки Шильской: «В доме № 55 на Аральской в квартире 28 произошел взрыв, начался пожар». Тревожное сообщение сразу было продублировано по 01, 03, в другие связанные с такими чрезвычайными ситуациями службы.
Когда произошел взрыв, мимо проезжал наряд Центрального РОВД в составе старшего сержанта милиции А. С. Цомпеля, сержанта А. Р. Зинатулина, милиционера-кинолога младшего сержанта Ю. А. Крамарева, милиционера-водителя сержанта милиции П. П. Беловола. Они включились в работу.
А через считанные минуты на место происшествия уже прибыли начальник городского управления милиции подполковник Б. В. Бабюк, караул пожарной части № 14 в составе двух отделений, руководил которым и. о. начальника караула старший сержант В. Н. Базь. На место происшествия прибыл начальник пожарной части № 14 майор внутренней службы В. И. Грузин.
Вот что он рассказал нашему корреспонденту:
— Квартира, где все произошло, находится на третьем этаже. Когда подъехали пожарные, с балконов третьего и четвертого этажей уже виднелось пламя. Огонь грозил распространиться на пятый этаж. Сразу проложили рукавную линию от машины, установили трехколенную лестницу и подали воду для тушения горящей квартиры и балкона четвертого этажа. На этом участке работал старший сержант П. Г. Сыч. А старший сержант В. Н. Базь и пожарный Н. С. Варфоломеев пошли в разведку, пытаясь проникнуть в горящую квартиру через входную дверь. Но она была заперта изнутри. С помощью соседей удалось взломать и войти в помещение. Через окно третьего этажа соседней квартиры сюда подали второй ствол, с помощью которого огонь ликвидировали.
— Сколько это заняло времени?
— 42 минуты.
— Причина пожара установлена?
— Да. В 28-й квартире жил психически больной пожилой человек. Чтобы покончить жизнь самоубийством, он разлил в трех местах бензин, связал себе ноги и поджег горючую жидкость. Раздался взрыв, начался пожар».
Вот сколько имен упомянуто, а некоторые, как, например, старший сержант В. Базь, даже дважды, это все — с подачи милиции.
Одного только имени нет — погибшего. Милиция о нем не упомянула, а газета не поинтересовалась. Сочли за пустяк.
Это был Журавлев.
Да, это был он, Журавлев мой, мой Иван Михайлович. Он лежал на кровати со связанными ногами, и боевые ордена его были прикручены к груди проволокой.
* * *
Так просто теперь, так легко лгать. «Известия» не без труда, но доказали, что Журавлев был психически здоров. Теперь вот снова мертвому во след лихой майор внутренней службы В. Грузин поставил прежний диагноз — «психически больной». И главное, до следствия, до судебно-медицинской экспертизы срочно объявил через газету: самоубийство…
Собственно, ни следствия как такового, ни судебно-медицинской и пожарно-технической экспертиз не было. И быть не могло, поскольку следователь прокуратуры Центрального района Симферополя В. Гайворонский вынес постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. Версию об убийстве, как он сам признался, не разрабатывал. Самоубийство, на худой конец,— несчастный случай. Поэтому в первую очередь следователь обратился в спасительный для таких историй психдиспансер, но там дали справку: Журавлев на учете не состоит. Плана осмотра места происшествия составлено не было, замки, запоры для экспертизы не изъяли, химический анализ горючего вещества не сделали. Следователь не взял ни единого объяснения у соседей, а на место происшествия прибыл спустя почти полторы недели.
Старший мастер ЖЭУ А. Милованова:
— Уже на второй или на третий день, еще пыль не осела, кто-то разворовал все вещи у Журавлева. У него оставались швейная машинка, холодильник, другие вещи — все подобрали. Ну как опечатано? — бумажка была приклеена к косяку двери, ребенок сорвет.
Как рядовой обыватель я легко докажу, что Журавлев был убит. Согласно техническому заключению работника управления пожарной охраны Ю. Абросимова, «наиболее вероятно, что Журавлев разлил в квартире бензин. Взрыв паров мог произойти при срабатывании реле холодильника…». Далее: «место возникновения пожара — кухня». Значит, что же, Журавлев разлил бензин, потом сам себя связал — ноги, ордена к груди, лег в комнате на кровать и стал ждать, когда на кухне сработает реле холодильника? Разве не проще для самоубийцы, разлив бензин, бросить спичку?
Судмедэксперты показали: Журавлев погиб не от взрыва на кухне и не от ожогов (около 10%). Он скончался в результате отравления угарным газом. Смертельны 40% карбоксигемоглобина в крови, а у него обнаружено 92%. Чтобы наглотаться такого количества угарного газа, надо лежать очень и очень долго, а к нему милиция прибыла тотчас. Был ли в его организме яд или снотворное, это не исследовали.
Версия? Пожалуйста. Могли задушить газом в любом гараже, мертвого внести в дом. Запертые изнутри замки? Это семечки для специалистов. По нынешним временам убить человека проще, чем трамвайную остановку зайцем проехать.
А теперь с еще большей легкостью, в качестве того же обывателя, я докажу, что это было самоубийство. Он неважно себя чувствовал, в роковой день вызывал «скорую».
Анна Сергеевна Солнцева, соседка:
— Его дважды оперировали — предстательная железа. И собирались снова в больницу положить, но он сказал: «Нет. Оттуда я не вернусь». Вещи жены он накануне отправил на Урал, сестре жены. Он с ней не общался раньше, а тут сказал: «Пусть будет на память». Он, конечно, был человек резкий иногда, но очень честный. Я его жалела. Он выглядел подавленным в последние дни. Все говорил, что в Москве у него человек есть, который заступится, поможет. Так это были вы?..
А. Коткин, врач «скорой помощи», последний, кто в тот день разговаривал с Журавлевым:
— Я приехал по вызову. Ну что… Ему нужен был просто собеседник, а не врач. Поток слов — о неустроенности нашей, о несправедливостях, безнадежности. В аккуратной рамке под стеклом я увидел газетную вырезку: «Журавлев и др.»…
Минуло больше недели, когда приехали грузчики и стали вывозить мусор, все, что обвалилось. Набралось три больших самосвала. Грузчики и нашли случайно в самодельном сейфе, в стене, записку: меня, мою семью убила партийная и советская мафия. Правды на свете нет.
Его ли записка? Разберутся.
* * *
Даже если это и самоубийство, все равно — убийство.
Почему так? Широков с группой открывает двери любых руководителей области, а Журавлеву до них, как до Бога.
Кто занимался им, Журавлевым?
Когда Широков с группой обратился в суд с иском к «Крымской правде», председательствовала О. Перескокова — молоденькая, полтора года судейского стажа, жена милиционера (а ведь речь-то шла о произволе милиции, и среди истцов — недавние работники МВД). Она не постеснялась сесть в машину истцов, и они кавалькадой, в машинах отправились на разбор в садоводческое товарищество.
Когда Журавлев, вконец измученный, дал большую телеграмму на имя президиума Съезда народных депутатов, где описал свои мытарства, включая психбольницу, телеграмма вернулась в Крымский облисполком, оттуда ее спустили в горисполком, дальше в райисполком. А потом поручили разбираться во всем студенту-практиканту, который буквально накануне, вчера, приехал в Симферополь. Мальчику, только что одолевшему второй курс юридического факультета Киевского университета, поручили поставить точку в деле, которое не могли распутать обком партии и облисполком, областная прокуратура и областная милиция во главе с генерал-майором.
Теперь, когда Журавлев скончался (погиб? убит?), когда после вмешательства «Известий» уголовное дело все-таки было возбуждено, кому же поручили расследовать все это? М. Белоусову — стажеру…
На живом практиковались, теперь — на мертвом.
Хочу спросить второго секретаря обкома партии товарища Федуличева, правоохранительные органы — его епархия: это что — вызов? Как же надо презирать своих сограждан…
Нет, нельзя было помочь Журавлеву. Ведь инвалид войны не квартиру просил, не телефон, не садовый участок. Его просто нужно было защитить от окружения, от общества, которое он сам защитил когда-то и в котором жил, а это невозможно.
М. Соколин, секретарь территориальной партийной организации:
— Я звонил следователю Гайворонскому. Спрашивал, цел ли партийный билет Журавлева. Я же должен отчитываться об утрате партбилета. Он говорит: «Цел. Паспорт сгорел, а партбилет цел». Хорошо, говорю, сами его и сдайте. Еще я спросил, надо ли нам на партийные деньги венок и одежду Журавлеву купить. Следователь говорит: «Не надо, за счет госбюджета». Видимо, имел в виду, что самоубийца.
Госбюджет — копейки. Значит, будет Иван Михайлович неодетый, фанерный гроб даже кумачом не покроют.
Бывало, правда, и иначе, но то были великие самоубийцы. А кто такой Журавлев?
Вспоминаю, как год назад, в холодноватый день мы стояли с ним на кладбище возле могилы жены. Справа — огромное синее поле лаванды, и сразу за ним — его бывшее садоводческое товарищество. Я уже знал тогда, что в левой стопе у него по сей день восемь осколков, в правой — четыре осколка, в левой голени — четыре осколка, в позвоночнике осколок, в руках…
— Хотите посмотреть, как меня похоронят? — Журавлев показал на могилу рядом. Я даже не понял, что это могила. Захоронение прошлогоднее, холм затоптан, зарос бурьяном, завален отбросами. Валяются дощечка с фамилией и пыльный граненый стакан. Ни имени, ни отчества.
Не знал, не ведал Иван Михайлович, что и это для него слишком большая честь — просто лечь в землю, как угодно.
Когда я приехал в Симферополь, с момента его смерти прошло более полутора месяцев. А он, Журавлев, так и не был похоронен. Сначала следователи попридержали, потом, уже несколько недель, предавали земле тех, у кого есть родственники и кого надо хоронить по ритуалу. Полтора месяца, теперь уже и больше, он лежит в морге, заваленный, как бревнами на складе, такими же, как он, безродными, на которых пока не хватает ни досок, ни кумача.
* * *
Как сказал Христос, шедший на распятие: Не плачьте обо мне. Но плачьте о себе и о детях ваших.
Симферополь. Гостиница «Украина». Журавлев сидит рядом, в номере. «Я знаю, вы не возьмете, но все-таки… — он неловко лезет в старенький портфель и достает банку с вареньем. — Это еще жена готовила, осталось. Очень прошу». Я знаю, что его нельзя обижать, но и взять нельзя. Завтра придет могучая, мстительная стая, и эта банка будет мешать мне.
Глаза у Журавлева под очками большие и виноватые. Он еще более неловко засовывает банку обратно в портфель, быстро прощается и уходит.
Через секунду хлынул ливень. Хочу окликнуть Журавлева, чтобы задержался и переждал. Но через окно вижу, как он, уже весь мокрый, пересекает большой гостиничный двор, сутулясь, неуклюже опираясь на палочку, быстро скрывается за углом.
Я еще не знаю, что вижу его последний раз.
1990 г.
Последушки:
- Журавлев и другие (1989)
- Плачьте о себе (1990)