«Ну, Жуков! Родина тебя не забудет!» — из напутствия комиссара 79-й морской стрелковой бригады С.Костяхина перед боем.
По статистике солдат выдерживал до трех рукопашных боев. Никифор Жуков, богатырь — 130 килограммов, только за пять дней жестоких боев на Алексеевском пятачке под Ленинградом прошел шесть штыковых атак.
Из семидесяти человек уцелело тринадцать.
После Балтики — Севастополь. Снова — рукопашные.
Из сорока пяти человек десантной группы, которую возглавлял Жуков, остались в живых пятеро. Последнюю связку гранат Никифор бросил под танк, подбил. И тут же пуля настигла его.
Кровь на голове смешалась с песком, и, когда их, пленных, гнали через жаркий степной Крым, голову сдавило плотным каменным панцирем. Начался нестерпимый зуд. «Это — черви,— подсказали моряки,— раз кровь и грязь — они. Гнездо свили».
— Я рвал волосы. Черви грызли голову — ужас.
В Джанкойском лагере мучили голод и жажда.
— Около туалетной ямы, ну… куда люди оправляются, немцы бросили объедки. Голодная толпа пленных кинулась и сбросила меня в эту яму. Я был болен и слаб. И я оказался по горло — в дерьме. Ладно, что почувствовал дно. Немцы остановились, один вытащил пистолет, но подошли наши трое: «Не надо, мы его вытянем». Бросили мне два ремня. Дерьмо на жаре стало сохнуть и тело лопаться — до крови. В этот день, самый унизительный за войну, я рванул на себе волосы, и каменная шапка с червями слетела с головы. Рванул — и стал лысый.
Несчастный Жуков перенес еще и тиф, и дизентерию.
Из концлагеря он бежал.
Зимой, в снегопады, вьюги и морозы, по лесам и болотам, он шел по Днепропетровской, Полтавской, Сумской, Курской областям. За два месяца прошагал около тысячи километров по оккупированной земле. Пять раз попадал в руки полицейских, бежал, трижды натыкался на немцев.
Вот итоги войны Никифора Жукова:
Два концлагеря и штрафной батальон. Четыре контузии и пять ранений (левая сторона вся перебита — нога, бок, спина).
Последнее ранение было самым тяжелым. В Житомирской области, под Коростенем, на их взвод пошли тяжелые «тигры». Никифор Жуков очнулся ночью, заваленный землей. Земля была мокрая от крови. Снова потерял сознание. Утром танкисты заметили торчавшую из земли руку с двумя оторванными пальцами. Остановились, откопали. Санинструктор Иван Фесенко отвез Жукова в медсанбат.
В 1943-м Никифор Жуков вернулся домой глухонемым. Перенес четыре сложные операции. В 1947-м вернулся слух. Но говорить не мог — мычал.
Еще через полтора года, в 1948-м, заговорил.
Закончил воевать он в том же звании, которое получил в первые недели войны, — младший сержант.
И — ни одной награды за войну. Ни единой.
Из писем-свидетельств однополчан:
«В одном из жестоких боев Жуков Н.А. поднял Красное Знамя и, увлекая за собой защитников Севастополя, прорвался к Херсонесскому мысу. Это знамя сыграло исключительную роль в организации последнего сопротивления врагу. Жуков Никифор Андреевич заслуживает высокой правительственной награды и повышенной пенсии.
И.Глущенко, бывший командир первой роты отдельного батальона 79-й морской стрелковой бригады»,
«…Достоин правительственной награды, ордена Красного Знамени, а также высокой персональной пенсии.
В.Калмыков, бывший начальник штаба ВВС Черноморского флота, генерал-лейтенант в отставке».
«…Жуков Никифор Андреевич — Герой обороны Севастополя. К сожалению, в той сложной боевой обстановке получить награды он не смог…
В.Мингардо, бывший помощник командира 4-го батальона 7-й бригады морской пехоты».
После плена — те же мотивы ненаграждения.
«Жуков Н.А. совершил подвиг при взятии г. Коростеня: поймал на лету немецкую гранату и обратно бросил ее в немцев, тем самым спас товарищей и поразил врага. По причине тяжелых частых боев за г. Коростень Жуков Н.А. не был отмечен высокой правительственной наградой…
М.Налеев, бывший начальник артиллерии 800-го стрелкового полка».
Так получается, что, участвовал бы Никифор Жуков в боях менее тяжелых и не очень частых, хватило бы времени и на награды.
Поздновато Жуков решил заняться восстановлением своего боевого прошлого. Лишь спустя 20 лет после войны он получает медаль «За отвагу» — первую и последнюю награду за участие в войне. Юбилейные — не в счет.
Но не о военных подвигах и мытарствах речь и даже не о забвении, хотя без солдата Жукова не было бы маршала Жукова, на горбу таких, как Никифор Жуков, мы вытащили Победу.
Предмет разговора другой, неожиданный: когда труднее было выжить солдату — в войну или после войны?
* * *
В Коростене Жукова оценили как освободителя, и он переехал с семьей сюда на жительство.
«Житомирскому областному комитету партии.
За пройденный боевой путь от гор. Конотопа до гор. Коростень тов. Жуков Н.А. проявил себя как настоящий герой-патриот. В бою он не щадил своей крови и самой жизни. Я очень прошу Вас, тов. Демченко, сделайте все, что от Вас зависит, чтобы обеспечить тов. Жукову повышенную пенсию вплоть до персональной и представить его к правительственной награде ордена Красного Знамени.
Бывший командир 143-й Краснознаменной стрелковой дивизии, Герой Советского Союза, гвардии генерал-майор М.Заикин».
Никифор Жуков получил трехкомнатную квартиру и персональную пенсию, правда, небольшую, местного значения. Он с удовольствием выступал с воспоминаниями перед местными школьниками. И хоть награда оставалась все та же, единственная,— «Медаль за отвагу», он был доволен, кажется, сбылось наконец напутствие комиссара Костяхина о том, что Родина его не забудет.
Но в Коростене провозгласил себя героем полковник Алексей Андреевич Житник, бывший начальник штаба 143-й стрелковой дивизии. «Почетный гражданин Конотопа». Именно Житник, по его словам, разрабатывал и осуществлял операцию по освобождению Конотопа.
В один из приездов Житника в Конотоп ему рассказали о герое-солдате. Полковник отреагировал резко и нервно:
— Не знаю никакого Жукова.
Командир дивизии Заикин знает Жукова и хлопочет за него перед обкомом партии, а начальник штаба этой же дивизии — не хочет знать.
Тут были и ревность, и зависть пустого, бесславного человека.
В восьмидесятых годах журналистка В.Боровицкая исследовала фронтовой путь Житника.
В начале войны лейтенант Житник в учебном батальоне в глубоком тылу отличается «организацией блока питания и досрочным выполнением работы по устройству кухни, столовой». В сентябре 41-го представлен к внеочередному званию — капитана.
В конце декабря 41-го капитан Житник — при штабе 44-й армии. В середине мая он, уже майор, …бежит из Крыма. За самовольный выезд его снижают в должности и тут же награждают орденом Красного Знамени. Генерал-майор Дубинин, подписывая приказ о понижении, добавляет, что «т. Житника целесообразно направить на учебу в военную академию».
В начале 43-го подполковник Житник — в штабе 77-го стрелкового корпуса 60-й армии. Из его жалобы начальнику политуправления 1-го Белорусского фронта генерал-лейтенанту Галаджеву: «Мне выражено недоверие. Командир 77 с. к. генерал-майор Позняк предъявил мне серию невероятных обвинений (сожительство, ложь в докладах, критиканство, зазнайство и др.)… Я стал не успевать расписываться в очередных приказах с взысканиями».
Много мест службы сменил Алексей Андреевич Житник, прежде чем пути-дороги его и Никифора Жукова сошлись — в 143-й стрелковой дивизии. Полковник Житник — начальник штаба. Командир дивизии с первых дней недоволен им: не имеет военной практики, недобросовестный человек. Через несколько месяцев военный совет 60-й армии рекомендовал убрать Житника из дивизии. Просто так Житник уезжать не хочет и заявляет: «Я был представлен еще к ордену Ленина и к ордену Красного Знамени». Член военного совета армии генерал Королев эти наградные материалы разорвал в клочки на глазах у Житника.
Алексей Андреевич стремится попасть к генералу Батову, с которым знаком еще с начала тридцатых годов. Лишь в 1946-м, в Германии, он попадает наконец под командование Батова.
1946-й год, в Германии, на станции Шпротау, полковник Житник для себя лично загружает в поезд мебель, прочее имущество — 24 места. Кроме того, отправляет своим ходом грузовик с подобными же трофеями, сопровождающие документы подписаны «Генерал-майором Житником». Грузовик на границе был задержан прокуратурой. Конец? Трибунал? Выручает Батов: «Полковника Житника оставить в кадрах КА. Направить в Академию им. Ворошилова в первую очередь». Опять — на учебу? Лучшие военные академии страны, куда должны направляться перспективные офицерские кадры, служат и неким штрафбатом для элиты.
В декабре 1952 года командующий войсками Белорусского военного округа маршал С.Тимошенко дает убийственную характеристику Житнику: «Ведет себя в должности начальника штаба дивизии, как будто только что взят со сцены опереточный артист. Очень легкомысленный и высокомерный. Наглый врун, доверять важные дела нельзя. Должности не соответствует».
Уволили из армии — за дискредитацию звания офицера.
Валентина Боровицкая, занимаясь историей Житника, в 1987 году повстречалась с ним, и он пригрозил журналистке:
— Я надеюсь, вы не посмеете встать у меня на дороге…
В.Боровицкая опубликовала в «Красной звезде» презрительные строки о штабном полковнике.
* * *
Не только банальная ревность и зависть к истинному герою двигали Житником. Была тут и угроза разоблачения. Командир взвода противотанковых ружей Никифор Жуков, конечно, был не в курсе штабных дел, но имена командира дивизии М.Заикина и начальника штаба Я.Цвинтарного были ему хорошо известны. Именно под руководством Цвинтарного, а не Житника и была разработана операция по освобождению Конотопа. Житник пришел в дивизию позже, лишь 30 октября 1943 года. Жуков — человек прямой, и кое-какие наводящие вопросы о действительной роли Житника в истории дивизии направил самому Житнику.
В ответ Алексей Андреевич, возглавлявший Совет ветеранов дивизии, объявил Никифора Жукова проходимцем и стал требовать от ветеранов отказаться от своих свидетельств по поводу Жукова. На одном из собраний Житник подошел к санинструктору И.Фесенко, который после последнего тяжелейшего ранения отвозил Никифора в медсанбат. «Откажись, этого не было!..» — потребовал Житник. «Пошел вон, негодяй!» — ответил Фесенко.
И Жуков, и Фесенко были исключены из числа ветеранов дивизии. Жукова объявили самозванцем, полицаем, старостой, спекулянтом. С него сняли персональную пенсию, назначили 33 рубля. (После проволочек вмешалась прокуратура, и пенсию все же восстановили). В этот период генерал армии П.Батов являлся председателем Советского комитета ветеранов войны. Именем Павла Ивановича Житник мог пользоваться безоглядно.
Несмотря на давление, ни один из однополчан не отказался от своих свидетельств в пользу Никифора Жукова. Зато объявился некий бывший политрук А.Вилор, который объявил, что никакого Жукова Никифора Андреевича под Севастополем не было, а был героический матрос Жуков Николай Александрович. То есть, воспользовавшись сходством инициалов, один Жуков присвоил заслуги другого.
Жуков — уже в обороне, нервной и унизительной. Он запрашивает все местные КГБ, милицию, прокуратуру всех когда-то оккупированных районов, по которым пробирался после плена. «В органах полиции при немецкой власти не был и не работал старостой»,— отвечают ему. «Спекуляцией не занимался…». Своими объяснительными письмами, протестами, резкими, жесткими требованиями помочь защитить свое имя Жуков раздражает партийные и советские органы области.
Развязало руки Житнику и то, что ушли из жизни те военачальники, которые знали ему цену. Однажды он в сопровождении двух крепких мужчин заявился к Жукову домой с угрозами.
Военком Коростени, по-прежнему очень хорошо относящийся к Жукову, сказал ему:
— Я вам помочь не могу. Уезжайте отсюда…
Жуков уехал с семьей в Херсонскую область, в Асканию-Нова. Борьбу за свое имя, однако, не прекратил.
* * *
Ах, какая благодать, какой рай здесь, в Аскании-Нова, на прикрымской земле, среди уличных роз и жасмина, акации и сирени, голубых елей и кипарисов. Воздух — животворящий, чудодейственный. Инвалиду войны Никифору Жукову благодатнее места на всей земле не найти, чтобы жить-поживать.
Если б не эта война после войны.
Уже на новом месте в районное управление КГБ от Житника пришло письмо: «Товарищ начальник управления! Неужели у нас: у общественности, партийных и советских органов, органов надзора, у вас недостает сил и возможности утихомирить двух бандитствующих граждан».
Второй «бандитствующий» — все тот же санинструктор Фесенко.
Одному обкому партии — Херсонскому ничего не стоит прояснить ситуацию у другого обкома партии — Житомирского. Партийные секретари областей в одном регионе — как близнецы-братья. Все, что накопилось против Жукова на прежнем месте, перетекло сюда.
И ему житья не давали, и он — не молчал. Что делать властям, надо ведь как-то реагировать — вот он просит, например, прибавку к местной персональной пенсии.
Реагируют.
— Я работал в Ботаническом саду охранником. Смотрю, идут ко мне. Шестеро. Начальник политотдела Херсонского облвоенкомата Шацкий, райвоенком, остальных не знаю. Один из незнакомых представляется: «Я — из генерального штаба. Вы Жуков?» — «Я». Смотрят, разглядывают меня, как экспонат: «Да-а, действительно, здоров!» Спрашивают: «Вы писали письмо в Генштаб?» — «Писал». Я сразу понял, зачем они приехали, и пригласил в дом посмотреть документы. Они говорят: «Нет, нам это не надо». Постояли и пошли осматривать Ботанический парк. Даже не попрощались… Они были немножко выпивши.
В результате этой «проверки» появляется документ — Херсонский облисполком отвечает Москве: «Установлено, что гр. Жуков Н.А… сдался в плен противнику и проживал на оккупированной территории. …В мае 1943 г. осужден за дезертирство и направлен в штрафной батальон.* …Уволен из рядов армии по диагнозу «истерическая глухонемота». В материалах проверки имеются данные о том, что глухонемота Жукова вскоре прошла, но он несколько лет ее продолжал инсценировать. …За период с 1944 г. по 1948 г. Жуков не работал, разъезжал по городам страны и занимался спекуляцией. …Гр. Жуков выехал из г.Геленджика в г.Коростень, где обманным путем добивается получения трехкомнатной квартиры.
Председатель (так написано вместо «представитель». — Авт.) Генерального штаба Министерства обороны СССР подполковник Ахлонов В.В. совместно с представителем облвоенкомата подполковником Шацким Н.А. знакомились с делом Жукова Н.А., беседовали с ним на дому и подтвердили, что никаких официальных документов, подтверждающих выдающиеся заслуги гр.Жукова в годы войны, нет ни в деле Жукова в облсобесе, ни у него дома. По заключению врача-психиатра, Жуков является психопатической личностью, склонной к сутяжничеству.
Никифор Андреевич объявлен Москве психически больным, значит, теперь, задним числом, надо как-то провести его через психиатрическую больницу. И с документами — неувязка, они у него есть, и, значит, хорошо бы их как-то изъять.
* * *
Никифора Жукова вызвали в обком партии — со всеми документами. Он собрал все ответы из военных архивов, свидетельства однополчан — 120 документов с печатями и подписями — и отправился в Херсон.
— Я постучался в кабинет зав. административным отделом обкома. «Здравствуйте».— «Вы кто будете?» — «Жуков». — «А-а, это вы. Документы привезли?» Повел меня на 4-й этаж. Входим. Я говорю: «Здравствуйте», а мне в ответ — на ты: «Документы привез?» Я начинаю соображать, что не я им нужен — документы. А рядом с хозяином кабинета — Деревянко, зам. зав. облсобесом. Я документы отдал. Хозяин кабинета звонит начальнику КГБ: «Никифор Андреевич здесь». Потом прокурору, потом начальнику областной милиции: «Никифор Андреевич здесь». Как будто Брежнев прибыл. Последний звонок: «Облпсихбольница? Главврач? Почему опаздываете, вам сказано на 10 часов! Жуков — здесь». Тут мозги мои стали крутиться на 360°. И главное — документы у него, он даже не взглянул на них, к груди прижимает. Он повернулся к Деревянко, и тут я, как Челкаш, бросился через стол и вырвал эту пачку. Он озверел: «Какого ты х..?» — «А вы — какого?» — я отвечаю и кидаюсь на выход. Он вслед: «Ты отсюда не уйдешь» — и кому-то по телефону: «Жуков выходит!»
Они знали, что я сильный. Спускаюсь, и со второго этажа вижу — милиция, девять человек стоят на выходе цепью и держат друг друга за руки. …И я врезался в середину, они повалились, я выскочил на улицу. Следом — старший лейтенант: «Стой, Жуков, стрелять буду!». А тут уже — люди, народ. Я быстро на автостанцию. Ехал с пересадками. А вечером, к прямому рейсу на Асканию, милиция собралась, меня искали.
Дома стало мне плохо. Лидия Степановна вызвала «скорую». Давление 260 на 130. Сделали уколы. Наверное, было предынфарктное состояние. Поздно вечером еще раз приехала «скорая»…
21 ноября 1979 года, Жуков возвращался домой с продуктовой сумкой, нес кефир, молоко, творог. У подъезда сидели соседи, они кивнули ему на угол дома, за которым он увидел троих в одинаковых демисезонных пальто. Никифор Андреевич стал подниматься к себе на второй этаж, и на повороте лестницы на него вдруг обрушились сверху удары по голове. Били двое. Выскочили с улицы те трое и дулами пистолетов начали бить его по ребрам. Инвалид войны Жуков, который еще под Севастополем был ранен в голову, почувствовал себя плохо. Как в тумане, он увидел три пистолета, направленные ему в грудь, и вдруг понял, что эти бандиты могут его убить — просто и безнаказанно.
И он сказал то, что не говорил за всю войну фашистам:
— Я сдаюсь.
Покорно двинулся к машине «скорой помощи».
Всю картину избиения и захвата наблюдала с верхней лестничной площадки семья Смолы — он, она и дочь. И те соседи, что сидели на скамеечке, подтвердили, как инвалида войны Жукова выводили из подъезда пятеро, все — с пистолетами в руках.
«Скорая» заехала сначала в райотдел милиции, на крыльцо вышел капитан и с улыбкой спросил:
— Ну что, Жуков? Не били тебя?
— Нет, — ответил он.
Сказал бы «били», в дороге добавили бы еще, благо ехать до Херсона, до психиатрической больницы, почти три часа.
* * *
Поместили Жукова в самое тяжелое отделение для потенциально опасных больных — «для буйных».
Лидия Степановна:
— На другой день в шесть утра мы с Наташей поехали в Херсон, в психбольницу. Заведующая отделением предупредила нас, что когда приведут Никифора Андреевича, чтобы мы не плакали — ему же сделаем хуже. Привели мужа — о-о. Боже мой, какой он был! Губы высохшие, язык заплетается, обрюзгший, ногами еле передвигает, за стенку держится. Наташа расплакалась…
Как только Жукова уложили в психбольницу, секретарь райкома партии по идеологии Вера Ивановна Деменникова прибыла в Асканию-Нова, чтобы провести в школе партбюро. Она рассказала, что муж директора школы засыпал все инстанции письмами, в которых унижает и оскорбляет достоинство заслуженных людей, участников войны. Речь шла все о тех же Житнике и Вилоре. Секретарь райкома поставила вопрос о пребывании директора на своем посту. Несмотря на то, что половина школы уже поверила в то, что Жуков — аферист, староста и полицай, все до одного встали на защиту Лидии Степановны: «Это дело мужа: хочет — пусть пишет, не хочет — пусть не пишет».
Кстати сказать, школа была на хорошем счету в районе.
Спустя почти месяц Жукову разрешили выписаться из больницы при единственном непременном условии: он никуда никаких писем больше писать не будет, семья должна дать расписку…
Произошла тяжелая сцена. Когда Наташа увидела совершенно изменившегося отца, она упала перед ним на колени — при матери, при врачах. Дочь плакала и умоляла отца ни с кем больше не связываться и никуда не писать, ни одного письма — «ради мамы, ради меня, пожалей нас и себя». Никифор Андреевич, похудевший, заторможенный, отвечал:
— Не буду… Не буду.
С этого дня, впрочем, его письма — о пенсии, о Житнике с Вилором, о местном самоуправстве, о том, что он не дезертир и не полицай — не имели уже никакого значения! В истории болезни я видел запросы партийных и советских органов, прокуратуры, милиции, Министерства обороны и т.д.: стоит ли Жуков на учете в психоневрологической больнице? Больница отвечала: «Стойкое паранойяльное развитие личности с сутяжными тенденциями, агрессивность, склонность к насильственным действиям».
Теперь ни один орган, ни один человек не обязан был отвечать «больному» Никифору Жукову. Он затих, стал писать военные воспоминания.
* * *
И вдруг — гром среди ясного неба! Журнал «Знамя» (№10, 1982 г.) выходит с большой документальной повестью Владимира Еременко, имя героя вынесено в название — «Солдат Никифор Жуков». Главная ценность — приведенные в повести архивные документы, свидетельства подвигов и мытарств.
В районе, в области — шок.
— Сижу дома, стук в дверь: «Никифор Андреевич, к вам можно?». Входит Вера Ивановна Деменникова, секретарь райкома по идеологии. «Никифор Андреевич, я к вам по поручению обкома и райкома партии — вы, оказывается, действительно герой. Заведующий идеологическим отделом ЦК партии Украины товарищ Кравчук звонил в наш обком товарищу Мозговому, а товарищ Мозговой — в наш райком, товарищу Яценко. Есть мнение о присвоении вам высокой награды». — «Так я ведь дезертир, староста и полицай. Вы же недавно из-за меня жену выгоняли с работы». Она жмет мне руку, обнимает: «Ну что вы, что вы. Не обижайтесь, время было такое». А какое время — три года прошло.
Счастливые наступили дни. Со всего Союза Никифору Жукову шли письма: «На Жуковых Россия держится!»
В судьбе Жукова могла быть наконец поставлена точка. Увы.
Когда шок прошел, на писателя Еременко свалилось все, что накопилось у партийных органов против «психически больного» Жукова, обрушились с ругательствами Житник и Вилор.
Как надо было реагировать писателю Еременко? Спокойно перепроверить каждый факт! Уточнить детали и события.
Но слишком легко досталась Владимиру Николаевичу эта повесть, чтобы заниматься черновой работой, — и рукопись, и документы были доставлены прямо на стол его высокого кабинета.
Владимир Николаевич Еременко являлся членом правления Союза писателей СССР, директором издательства «Советский писатель». Слишком занят он был для этой черновой работы, которая, в общем, и составляет суть документальной прозы.
Писатель нашел выход.
В том же «Знамени» (№ 8 за 1983 год) он опубликовал «Письмо в редакцию»: «…Моя повесть является художественным произведением. Мною допущены определенные обобщения. Образ главного героя повести шире конкретной личности, которая послужила основой повествования. …Ряд упомянутых в повести фактов не имеет прямого отношения к Н.А.Жукову…»
Теперь шок — у Жукова. Вся родня названа по имени, однополчане — по именам, события обозначены по дням, а образ Жукова — не конкретный, собирательный. «Ряд фактов не имеет прямого отношения» — каких? Не названо, значит — любых, на выбор оппонентов.
Писатель Еременко лишил солдата Жукова всего фронтового прошлого — всех подвигов и мытарств.
С Владимиром Николаевичем Еременко я разговаривал.
— Все факты в книге — правильные, все достоверно. Просто обстановка была тогда накалена, и я ее разрядил. Я выручил Кожевникова, главного редактора «Знамени»,— ругательные письма в журнал прекратились. Это было и для блага Жукова, чтобы страсти улеглись.
…Теперь Жукова стали добивать.
Лидия Степановна:
— Приходит ко мне в школу Саша Крамаренко — милиционер, недавний мой выпускник. «Ваш муж в такие вот дни — был дома?» — «Он все время дома. А что случилось?». — «Припомните, может быть, он куда-то ездил?» — «Да нет, — говорю, — ты скажи, в чем дело-то?» Он сказал, что в нескольких областях — в Днепропетровской, Саратовской, еще где-то совершены кражи, орудует банда психически больных. Подозрение падает и на Жукова. Я говорю: «Саша-Саша, как же ты смог с этим подойти к своей учительнице, ты же нашу семью хорошо знаешь». — «Меня начальник райотдела послал».
Никифор Жуков снова садится за письма. Запрашивает Днепропетровскую, Саратовскую, другие области. Из Херсона, из Управления внутренних дел, пришло письмо: «Среди сотрудников… проведена разъяснительная работа, они предупреждены о недопустимости действий, которые были совершены в отношении Вас».
Одновременно к Лидии Степановне в школу пришел районный психиатр Данченко и предупредил:
— Ваш муж снова начал писать. Предупреждаю.
…В той зловонной яме, в плену, он нащупал дно, и немец не пристрелил его, пощадил. Партийно-советский котлован был бездонен.
Снова Лидию Степановну вызывала к себе в райком Вера Ивановна Деменникова, разговаривала жестко, зло.
* * *
В 1992 году Никифор Андреевич Жуков отдыхал в Одессе в санатории. Лечащий врач сказал ему:
— У вас атрофия мозжечка. Если будете нервничать и напрягать мозг, проживете года три.
Первый инсульт случился, когда он оставался дома один — Лидия Степановна, забрав Наташу, уехала в Минск, к сыну. Никифор Андреевич вышел из квартиры и тут же, на лестничной площадке, упал. Очнувшись, развернулся головой к дверям и пополз обратно. Отлежавшись два дня, вечером пошел искать машину, чтобы встретить жену и дочь, и снова упал — возле базара, в центре поселка. Шатаясь, падая и вставая, добрел до подъезда, где его подхватили соседи.
— В больнице я слышал разговор врачей: «Он умрет…». А я думаю: «Черта с два я умру».
Левую часть тела парализовало.
Анохин Александр Митрофанович, зам. председателя поселкового Совета:
— Мы с Жуковым в одном доме живем. Врачи строго запретили ему вставать с кровати. Я как-то иду, смотрю, Жуков вокруг дома на четвереньках ползает. Голову ко мне повернул: «Я все равно буду ходить!». Сила воли, жажда жизни — поразительные!
Второй инсульт случился 1 мая прошлого года. 9 мая он уже встал и, опираясь на палку, упрямо поплелся во двор.
Наша встреча была спустя месяц после второго инсульта.
— Я — крепкий, сильный, думал, 150 лет проживу. А я бы и согласился. А иногда думаю: зачем? Стыдно становится жить. Я — не инвалид, я — калека.
Еще говорил, что не может жить на Украине, хочет в Россию.
— Здесь жаловаться некому…
И в России — некому.
* * *
Судьба солдата Никифора Жукова типична. Конечно, не каждого травили, били, сажали в психушку. Типична — по беспомощности солдата после войны, где он оказался неприспособленным, неустроенным, необеспеченным, даже лишним, чужим.
Наверное, нигде в мире не было в войну таких беззаветных солдат, как в России. И таких бесприютных после войны — тоже нигде не было. Это касается и бесприютных павших с останками поверх земли.
Да нет, конечно, типичный.
Сейчас отгремят юбилейные майские салюты, героические солдаты, дежурно отметившись на телеэкране, снова уйдут в тень, юнцы будут торговать дедовскими наградами, а героями телепередач снова станут отечественные фашисты.
Впрочем, и праздники, и будни пройдут без Жукова.
Наступил 1995-й год, последний, третий год жизни, предсказанный ему одесским врачом.
22 января 1995 года он упал прямо посреди комнаты.
До 30 января пролежал без сознания.
30-го — скончался.
Последние слова его были:
— Справедливости — нет.
Аскания-Нова — Херсон
1995 г.
* Даже тут — ложь. Жуков не был «осужден» военным трибуналом. В штрафной батальон он был направлен по решению комиссии Военного Совета Центрального фронта 11.05.1943 г.