Действенность публикации, за которую борется любая газета,— понятие относительное. Одно дело — борьба против фактов. Другое — против явлений, и третье — против системы. Последнее занятие для газетчика — почти безнадежное, раскачиваем ее, систему, не более. А она — как Ванька-Встанька.
Кажется, теперь наконец-то начинает что-то меняться. Но для этого понадобилась кровь.
Выговоры, благодарности. Кого — сняли, кого — восстановили. Кого — к суду, кого — на свободу. Действенность газетных публикаций в привычном понимании опрощена до финала русских сказок: зло наказано, добродетель торжествует. Но между этими наглядными крайностями целый мир. Есть поражения и победы, может быть, главные — внутри человека, невидимые миру. Разочарования, надежды, вера.
«Известия» спасли человеку жизнь. Эту действенность как измерить?
«Пишет вам из далекого Владивостока Комарова Галина Леонтьевна, я содержалась под стражей во Владивостокской и Уссурийской тюрьмах 18 месяцев. Я решила покончить с собой… Сокамерники вынули меня ночью из петли. Я бы все равно ушла из жизни, но на глаза мне попались «Известия» — статья «После анонимки». Я поняла — с Озерчуком можно бороться».
Озерчук… Фамилия этого следователя редакции более чем знакома.
Пришлось снова лететь во Владивосток.
Вот что рассказала Галина Леонтьевна Комарова:
— 20 августа 1984 года открывается дверь — из ОБХСС. Всю квартиру перевернули, все забрали, описали… Меня увезли, посадили в камеру-клоповник, тут же, в УВД. Я три дня ничего не говорила, плакала, отправили меня этапом в Уссурийскую тюрьму. Обвиняли, что дала завскладом тысячу рублей, чтоб списали 30 тонн арбузов. Что украла 500 кг яблок. Я была весовщицей на складе. У меня и ишемическая болезнь, и давление, и почки. А в камере — около тридцати человек, все курят, я задыхаюсь. Допрашивала Умарова. Перед тем как она приезжала в Уссурийск, меня переводили в «стаканчик» — маленькая цементная камера, сесть нельзя, и я стояла по нескольку часов. Хотели сломать. Приезжает: «Какая хоть недостача, скажите?» — «Миллион». Меня гоняли по камерам. Я прошла 29 камер. 3 месяца жила в страшной одиночке вместе с огромной крысой. Звали Лариска, известная была, там же, в камере, она, крыса, и родила.
…В ту ночь я переоделась во все чистое, написала предсмертную записку сестре: «Забери отсюда, похорони возле отца. Не переодевайте меня, я чистая». Было два часа ночи… Если б не девушка одна, она перед этим долго читала… Меня из петли — в больницу, тюремный врач кричал, как фашист, и Умарова кричала. Тут мне и попалась статья — «После анонимки». Я решила бороться. Ведь Озерчук жаждал моей смерти, меня никто в этом не переубедит. Умерла бы — и все на меня списали. Он уже знал, что все у него рушится, и меня вызвал: «Вот мой партбилет, я клянусь, что выпущу вас по амнистии, она скоро будет, только признайтесь по одному эпизоду — по 1.000 рублям». — «Нет, не давала и не брала». — «Ну и подыхай в тюрьме». Я объявила голодовку. Как тень была, все пугались. Вся камера кричала: «Заберите, она же здесь умрет». Вот тогда меня и выпустили. 28 ноября. Муж уже болел тяжело — гангрена. Он плакал: «Галя, прости, солгал без тебя, что жил с тобой раздельно. Умарова сказала, что тебе 15 лет дадут, и соседи подсказали… чтоб имущество сохранить. Я не хотел, чтоб ты из тюрьмы пришла раздетая… Прости».
Он работал шофером, возил первых секретарей крайкома партии, три поколения — Чернышева, Ломакина и немного Гагарова. Они менялись, а он оставался, все его ценили.
Я, конечно, оплошала… Умарова меня пригласила, и я не удержалась, зашла к Озерчуку. Он вдвоем с кем-то сидел. «Вот видите, — говорю,— вы обещали, что подохну в тюрьме, а я жива и на свободе». Он глянул на меня и сказал: «Ты, сука, будешь опять там». Да, так и сказал, почему вы мне не верите? Я успела мужа в железнодорожную больницу определить, сама легла — в городскую. 1 апреля, когда «воронок» подъехал, у меня давление было 210. Когда меня уводили из палаты, я цеплялась за кровати, за все… По дороге в тюрьму я уговорила милиционера заехать к Леониду Ивановичу. Проститься. Только вы, говорю, спрячьтесь, со мной в больницу не заходите, я не убегу. Зашла: «Леня, я еще в больнице, навещать тебя не могу». — «Меня хотят завтра выписать, — отвечает, — потому что я безнадежный. Если я, Галя, потеряю сознание, ты не давай согласия, чтоб ногу отрезали».
Как же я просила 1-го секретаря крайкома, писала, чтобы меня под подписку выпустили с мужем последние дни побыть! И муж просил, звонил. Ни-кто, ни-че-го. Тут еще Умарова всем говорила, что с мужем я всех обманываю, что Леонид Иванович всех нас переживет. И вот в день суда в зал вбежала невестка и крикнула: «Леонид Иванович умер». И я закричала, чтоб отпустили под конвоем мужа похоронить. Потом ничего не помню. Суд прервали…
Зав. складом Чернякова сказала в прокуратуре: «Отпустите вы ее хоть на похороны. Она не виновата, я ее оговорила». Она потом извинялась передо мной и рассказывала, как Озерчук выписывал фамилии и диктовал ей, на кого что говорить… Озерчука, когда дело стало разваливаться, успели отстранить. Опять спасли. Но он все равно появлялся…
Неужели «опять спасли»?
* * *
Дотошный читатель, может быть, вспомнит этот заголовок. Очерк с таким названием был опубликован осенью 1985 года в «Известиях» № 291. Суть. В Приморском крае отстающий Шумнинский леспромхоз возглавил новый директор — молодой Павел Нефедов. Леспромхоз вышел в передовые, директора наградили орденом Трудового Красного Знамени, избрали депутатом райсовета. Однако по анонимке районный прокурор И. Синегубов назначил ревизию. А потом возбудил против Нефедова уголовное дело, которое поручили вести старшему следователю краевой прокуратуры С. Озерчуку.
Следствие длилось семь с половиной лет. Уголовное дело составило 48 томов. Около девяти месяцев заседали два суда. Работа следователей, экспертов-ревизоров, судей, вызовы свидетелей — все это обошлось государству в 43.000 рублей. Наконец, по два года и семь месяцев провели в тюрьме реабилитированные впоследствии директор леспромхоза П. Нефедов и главный инженер М. Хомченко… 400 томов первичных документов, подтверждавших их невиновность, собранных по крупицам и самим П. Нефедовым, и адвокатом В. Любарским, и мастерами лесоучастков, один из работников прокуратуры сдал… в макулатуру. В обмен на остросюжетные романы.
История беспримерная. Редакция получила около 2.500 читательских откликов. Военный летчик майор Ю. Федоров прислал в «Известия» перевод — 1.000 рублей. «Убедительно прошу вас,— писал он,— перевести эти деньги Павлу Александровичу Нефедову. Если ему неудобно, пусть возьмет хотя бы в долг на любой срок».
Читатели беспокоились о Нефедове, государство — об Озерчуке.
* * *
В редакцию явилась делегация руководства Прокуратуры СССР во главе с тогдашним первым заместителем Генерального прокурора Н. Баженовым. В течение трех с половиной часов высокие представители защищали главного виновника. Гости показывали хвалебные письма в адрес Озерчука, шантажировали якобы неизвестными «Известиям» разоблачительными документами, угрожали заново возбудить против Нефедова уголовное дело, настаивая на том, что Нефедов — преступник, просто следствие не сумело доказать его виновность.
Главный редактор «Известий», в ту пору И. Лаптев, уведомил тогдашнего Генерального прокурора А. Рекункова: официальный ответ Прокуратуры Союза публикуем со своим комментарием. Буквально через два часа Прокуратура СССР за тем же исходящим номером и за подписью того же Н. Баженова доставила с нарочным другой ответ, в котором выступление газеты было признано правильным!
Узнав, что Прокуратура Союза «сдалась», уже и Приморский крайком КПСС соответственно исправляет свой первоначальный ответ.
И все-таки первый заместитель Генерального прокурора Н. Баженов обманул газету. Сообщил в официальном ответе, что против бывшего следователя Озерчука возбуждено уголовное дело, однако, как удалось выяснить, буквально за день до ответа Прокуратура РСФСР это дело прекратила. К тому же оказалось, Озерчук, которого перед окончательным развалом дела успели перевести из прокуратуры в милицию, продолжает работать следователем в системе МВД.
Теперь уже и Министерство внутренних дел пытается неуклюже оправдать своего подопечного. Повторяется та же история, что и с прокуратурой, и с крайкомом партии: «Известия» хотят опубликовать официальный ответ МВД со своим комментарием, министерство шлет в редакцию новое письмо, а старое отзывает…
Об этих закулисных маневрах «Известия» прежде не сообщали. Теперь, на финише можно сказать, как достигалась «действенность» очерка, чего стоила правда. Газета еще дважды возвращалась к этой истории, все под тем же заголовком — «После анонимки».
Сам Озерчук все это долгое время не подавал голоса, на газету не жаловался в надежде, что могучие ведомства не дадут его в обиду. Надеялся, как видим, не без основания. Затянувшаяся борьба позволила следователю писать впоследствии по всем адресам: «газета нажала», а ведомства уступили.
Лишь через три года Озерчук подал на газету в суд, требуя опровержений. Его иск о защите чести и достоинства рассматривался народным судом Фрунзенского района Москвы в составе председательствующей народного судьи М. Головановой, народных заседателей Н. Абрамовой и П. Бобровой при участии адвоката Б. Змойро и представителя «Известий» Г. Ни-Ли. 31 октября 1989 г. в иске С. И. Озерчуку было отказано.
Сергей Иванович решение суда обжаловал.
Московский городской суд оставил решение в силе. Шел уже декабрь, заканчивался 1990 год.
Редакция не спешила сообщать об этом, ожидая новых действий Озерчука.
…Борьба «Известий» за Павла Нефедова, борьба с рядовым следователем продолжалась шесть лет. Первая мировая война длилась меньше.
За это время утекло столько воды! Океан. Пресса стала мыслить широкими категориями и — парадокс перестройки,— обнаружив закономерности в судьбах целых общественных категорий — партий, движений, структур — почти перестала писать об отдельных людях. Хотя: грош цена любой партии, любому движению, любому устремлению, если забудем отдельного человека, пусть самого никудышного.
* * *
Прежде, когда жили по директивам и инструкциям, когда печать тоже была прислугой, это устраивало все государственные структуры, партийный аппарат. Теперь пресса пытается вырваться на волю, а правоохранительные органы еще во многом остаются придатком административной системы. Пресса искупает свое прежнее унизительное молчание или еще более унизительную ложь, и коли не прислуга более, значит — враг. «Печать», «пресса», «средства массовой информации» — для партийного и административного аппарата стали словами ругательными.
Выиграть процесс — дело по нынешним дням не рядовое. Нынче чуть не все газеты пересудились.
С кем тяжелее бороться: с могущественным крепколобым ведомством или с безвластным упрямым человеком?
В ведомстве всегда может найтись умный специалист. Или тот, кто служит за совесть. Или за страх. Начальство живет не без опаски, потому что над ним всегда есть другое начальство.
А человек, лишенный веры и страха? Вкусивший неограниченную власть над людьми и ее потерявший? Он ничем не рискует, он свободен от всего.
Если борьба с могучими ведомствами длилась долгие месяцы, то с Озерчуком — годы. Он жалуется в Комитет партийного контроля при ЦК КПСС, пишет на имя 19-й партийной конференции, в одной только редакции «Известий» он находит нескольких адресатов для жалоб на автора очерка «После анонимки» — главный редактор, партком, редколлегия.
«…Ложная, клеветническая статья, фактический пасквиль на нашу советскую действительность». «…Сразу становится ясно, кто такой есть Поляновский… Он вредитель». «Автор статьи — это замаскировавшийся враг».
В тридцатых годах этим строкам следователя цены бы не было.
Письма идут густым потоком. Бывший следователь не защищается, он яростно атакует — газету, крайком партии, суды, громит Прокуратуру СССР, не сумевшую его до конца защитить.
Во Владивосток, к Озерчуку, по поручению редакции вылетает спец. корр. «Известий» Ирина Дементьева. Цель — выслушать, попытаться понять этого человека, для надежности записать его доводы на диктофон, затем предоставить ему слово в газете, оставив, естественно, за собою право для возражения там, где это необходимо.
Но Сергей Иванович, решив почему-то, что представительница редакции приехала извиняться, записываться на диктофон решительно отказался, заявив: «Это — проверка…»
Короткая беседа все-таки состоялась. В результате появилась еще одна статья, четвертая по счету, «Гражданин следователь или следователь — гражданин?»
Бороться за себя — право любого человека, однако — не любой же ценой. Нефедов реабилитирован, восстановлен в партии, возвращен в лесную промышленность, работает на руководящей должности. Главный инженер М. Хомченко также реабилитирован и вырос за это время до директора леспромхоза. Сегодня ни один человек в мире не имеет права называть их «преступниками», как это постоянно делает профессиональный законник Озерчук.
Анализируя ситуацию, журналистка пишет не об Озерчуке — об озерчуках, об уровне следствия, отданного в их руки, первопричине мелких и крупных судебных ошибок.
Среди откликов на нефедовскую эпопею были письма и от следственных, прокурорских работников. Соглашаясь с газетой в том, что большая часть судебных ошибок происходила на стадии следствия, они справедливо полагают возлагать надежды не на нравственное совершенствование следователей, а на совершенно иной механизм управления следствием. Если он останется прежним, то будет продолжаться производство чиновников, заинтересованных только в формальных показателях, придут новые озерчуки, и умножатся нефедовы.
Сегодня создается новый хозяйственный механизм, предоставление предприятиям большей самостоятельности, внедрение самоокупаемости и хозрасчета значительно поуменьшило количество хозяйственных дел в судах (чего, впрочем, не скажешь о делах кооператоров), механизм же управления следствием не изменился, следственный аппарат по-прежнему в кризисе, и кризис этот углубляется. Низкая оплата, перегрузки, несамостоятельность, многоподчиненность заставляет следователя милиции мечтать о должности начальника райотдела, следователи прокуратуры охотно вырастают до прокурора или, по меньшей мере, до помощника прокурора. Важнейшее звено в правоохранительной цепочке по-прежнему не укреплено и ничем не защищено.
Сколько уже говорилось, в том числе и нашими парламентариями, о необходимости создания единого следственного комитета, объединяющего под своей крышей следователей МВД, прокуратуры и КГБ (последнее — особенно актуально). Разговор уперся в проблему, при ком должен быть этот комитет. Наиболее прогрессивные юристы предлагают подчинить его непосредственно Верховному Совету республики, его Президиуму. Есть сторонники того, чтобы все следователи были переданы Министерству внутренних дел. Но пока вся энергия уходит в разговоры, и люди стали уже забывать, что вся наша перестройка началась с мечты о правовом государстве, где во главу пирамиды будут подняты права человека. Каждого! Любого, самого никудышного.
* * *
Что же это мы создали за государство, в котором способный, инициативный, желающий работать Нефедов остался без защиты, а стандартный следователь Озерчук (не лучше и не хуже других) оказался под мощным покровительством системы? Вероятно, потому что вполне ей соответствовал, совпадал с ней.
Сколько их, нефедовых, по стране, «Известия» писали и о других руководителях с более трагическими судьбами: «Он пытался создать систему хозяйствования, которая позволила бы сберечь миллионы, а его обвинили в покушении на хищение государственных средств». Это о Худенко.
Иван Никифорович Худенко умер в тюремной больнице.
Я давно знаком с этой системой. Не с отдельными недостатками в работе прокуратуры, а именно с системой. Одна из закономерностей — страдают именно передовые, лучшие. Властям легче управлять, когда у народа меньше свободы, воли, когда все одинаковы. Прокуратура как раз и производит для Власти одинаковых, покорных людей.
Результаты работы прокуратуры долгосрочны. Теперь уже дети сподвижников Худенко хотят вернуться к его системе хозяйствования. Новое поколение. На той же земле. И хотят, и боятся. Про Нефедова, когда-то смелого, энергичного, мне рассказывали его товарищи, когда он после тюрьмы работал в Уссурийске главным технологом в «Приморсклесе»: «Не тот стал Паша-то: где бы инициативу проявить, настойчивость, хозяйственников замшелых расшевелить, а он — молчит. С каждой бумажки копию снимает, все — под копирку».
В конце концов, Павел Нефедов выпрямился. Однако у него остались другие последствия. В тот год, когда готовилась статья «Гражданин следователь…», когда Озерчук жаловался, что из-за «Известий», вцепившихся в него мертвой хваткой, ему не дали квартиру в новом доме УВД, в тот самый год Павел Нефедов, бывший уже давно на свободе, проболел, провалялся в больницах Владивостока и Москвы 11 месяцев. 11 месяцев в году!
Мне уже приходилось говорить об этом, повторю. Все останется, как есть, до тех пор, пока следствие не обретет полную независимость от любых государственных структур, пока суды перестанут быть придатком административной системы и обретут самостоятельную власть, судебную власть.
Прокуратура по-прежнему остается едва ли не единственным в стране органом, который сам себя курирует.
* * *
Перейдя из прокуратуры в милицию, Озерчук и здесь, не теряя даром времени, затеял новое громкое дело «о хищении государственного имущества в особо крупных размерах и взяточничестве в системе Владивостокского горплодоовощторга». Еще далеко было до суда, еще только шло следствие, а профессиональный законник, старший следователь по особо важным делам следственного управления УВД Приморского крайисполкома майор внутренней службы С. Озерчук уже составил справку: «Следствие по делу еще не закончено, однако уже сейчас можно утверждать, что одной из причин, способствовавшей совершению хищения…» Эпизоды, фамилии, цифры. 16 человек привлечены к уголовной ответственности.
…Их всех освободили. Не виноваты.
Принялись выплачивать деньги — «возмещение». Начали с тех, кто выстоял и себя не оговорил. Петренко А. В., директору горплодоовощторга, — 14.000 рублей; Цыплаковой Л. Т., гл. бухгалтеру торга,— 10.600; Науменко Л. Ф., гл. товароведу овощебазы, — 10.400.
Вернемся к рассказу Галины Леонтьевны Комаровой:
— Потом, позже, выплатили Падчерову две или три тысячи. Недавно выплатили Веревкину, зам. директора овощебазы, около десяти тысяч, Рыбакову, кладовщику, — около восьми тысяч. Мне одной из первых выплатили.
«Справка. Финансовым отделом Фрунзенского райисполкома… возмещен из бюджета ущерб, причиненный незаконными действиями следственных органов, гр-ке Комаровой Галине Леонтьевне в сумме 5.946 руб. 41 коп».
— Что, я на эти деньги здоровье куплю, мужа верну? Около тысячи осталось, на похороны мне хватит. Это я. А другие?
У Веревкина умер отец, он только через полгода об этом узнал, когда из тюрьмы вышел. Петрыкина, директора овощебазы, в тюрьме избивали уголовники. Брюхачева Светлана в камере заболела туберкулезом…
Это все жертвы Сергея Ивановича Озерчука. Не временные, на срок заключения, а пожизненные.
В конце восьмидесятых годов редакция запросила Минфин и получила цифру — разумеется, заниженную, не отражающую истинного положения дел и все-таки выразительную: 2,5 миллиона рублей в год государство выплачивает жертвам следственно-судебных ошибок, и то только тем, кто сам обращается за компенсацией. Многие рады уже тому, что вырвались из лап правосудия, и ничего не требуют, другие не знают закон, который умышленно замалчивается. (Указ Президиума Верховного Совета СССР).
Та же Умарова, следователь, пыталась занизить среднемесячный заработок Комаровой, чтобы уменьшить компенсацию.
* * *
После настойчивых усилий «Известий» Озерчука отстранили от следственной работы. Но в органах МВД оставили. Он, видимо, по-прежнему был нужен им, органам. Его перевели… в тюрьму. Охранником. Его, майора. Начальник Озерчука — дежурный помощник начальника следственного изолятора — младше его по званию.
Ирония судьбы. Он, творец несуразной, жестокой, изломанной, перемолотой жизни, теперь с утра до вечера находился среди жертв. Мог видеть, наблюдать результаты своего существования. Человеку, сохранившему остатки чувств и совести, можно сойти с ума.
Но он по-прежнему был лишь служащим. А все, что окружало его, — человеческий материал.
Случилось ЧП. Как раз в смену Озерчука из тюрьмы сбежал заключенный. Именно в тот день, когда в Первореченском райсуде Владивостока должно было слушаться его дело. Суд — днем в три, а он сбежал утром в 8.45. Был срочно создан штаб по поиску, оперативные группы. Рассчитали, как далеко он мог умчаться, начали розыск.
Такого ЧП не было в правоохранительном мире. Не было, если иметь в виду и последствия. Этот заключенный, Мирошниченко, как сказали потом уязвленные тюремные работники, немножко «с прибабахом». Он не кинулся в аэропорт или на вокзал, не перехватил машину. Он просто отправился не спеша к себе домой, здесь же, во Владивостоке. Помылся, побрился, позавтракал, поспал. И к трем часам в цивильной одежде и на городском транспорте явился в суд.
Как сбежал? Да он, собственно, и не сбегал в том смысле, что не рыл подкопы, не лез через проволоку. Мирошниченко вышел на «режимную территорию», увидел: час «пик», контролеры не у всех спрашивают документы. Он спокойно, с достоинством миновал два КП и оказался на свободе.
Озерчуку объявили строгий выговор. По своей привычке никакой своей вины никогда не признавать он этот выговор обжаловал, затеялась война между своими. Собкор «Известий» Ю. Балакирев держал газету в курсе событий.
Телетайпограммы:
26 марта 1991 года: «Озерчук по-прежнему в следственном изоляторе, но понижен в должности в порядке дисциплинарного взыскания. Руководство подразделения, где работает Озерчук, возбудило ходатайство об увольнении его на пенсию».
9 августа 1991 г.: «Приказом по управлению от 5 августа Озерчук уволен на пенсию».
…Когда нарушал правовые и общечеловеческие нормы, был очень нужен правоохранительной системе, она его защищала. Нарушил устав внутренней службы — выпроводили.
…Трещит система, уходит в небытие партия, которая повелевала всем, в том числе и людскими судьбами, с помощью озерчуков. Но старая «школа» с ее выучениками осталась.
Одним Озерчуком больше, одним меньше — не в этом дело.
Кто взамен?
1991 г.