Когда мы говорим об отголосках, отзвуках войны, то имеем в виду самые горькие, впечатляющие.
Но вот вам другая память войны, скромная, неброская. В лесу, западнее Вязьмы, откопали 8 сейфов и железных ящиков с военными документами. В районе Умани нашли архив 301-й моторизованной дивизии. В Старой Калитве нашли документы 23-й мотострелковой бригады.
Это все годы послевоенные — конец сороковых, пятидесятых, шестидесятые. Весной 1981 года механизаторы совхоза «Авангард» Полтавской области вывозили из леса сушняк. Трактор зацепил ржавую цепь, рабочие раскопали землю и увидели сейф с красной звездой. В сейфе были печати и документы 620-го гаубичного артиллерийского полка — личные дела всех офицеров, имена погибших, начиная с 24 июня. Куда отправили эти документы? Конечно, в Подольск, в военный архив.
Реставраторы и переплетчики архива трудились около месяца, но восстановить смогли совсем немного. Сейф был зарыт в низине, и в него проникла влага.
— Текст угас, — объяснили работники архива.
«Угас» — ведомственное слово — прозвучало высоко и грустно, словно из стихотворной строки. Угас — словно догорел или умер. Словно там, в земле, у букв была агония.
* * *
Архив в понимании некоторых — это комната со старыми и не совсем старыми папками, или этаж — полуподвальный с зарешеченными окнами, или, наконец, все здание.
Здесь, в Подольске, архив занимает огромный комплекс многоэтажных, толстостенных домов. Целый город. У архива своя довольно большая гостиница, магазины — промтоварный и продовольственный, столовая, детский сад и ясли. Короче, город в городе.
Ну а собственно архив — это бесконечные хранилища со стеллажами документов, реставрационно-переплетная мастерская, химическая лаборатория, отделение копировально-множительной техники.
Полное имя учреждения — Центральный архив Министерства обороны СССР, ЦАМО. Один из крупнейших в Европе. В фондах его свыше 19 миллионов дел.
С 1943 года архив отвечает на запросы. Вот запись из книги отзывов.
«Наш отец Григорий Алексеевич Махортов похоронен на кладбище у дер. Бор Смоленской области. На основании только этих данных нашей маме нашли документы о гибели мужа, ей начислили пенсию. У нее восемь детей, пенсию она никакую всю жизнь не получала. Конечно, мы все помогали маме, но сознание того что она получает теперь пенсию за погибшего мужа, вызывает у нее особые чувства.
Махортовы. Москва».
За все послевоенные годы ЦАМО СССР выдал около девятнадцати миллионов справок!
Разные обстоятельства влияют на потоки писем. Случаются долгие и мощные приливы сродни океанским. Когда, например, были установлены льготы и преимущества участникам войны, письма буквально заполонили архив. Когда-то фронтовики, защищая Родину, думать не думали о каких-то отдаленных, в необозримом будущем, льготах. И после войны многие не спешили оформлять свои военные бумаги, главное, считали,— победили, остались живы. Победители были молоды и сильны. Теперь, спустя много лет, им, больным и старым, бумаг этих, куда-то запропастившихся, затерявшихся, стало недоставать.
Помощник начальника архива по справочной работе полковник Василий Петрович Назаров показал дневную почту.
— Чтобы подтвердить участие в действующей армии, нам нужно знать номер воинской части, ее полное наименование, подчиненность и время прохождения службы. А память у ветеранов уже не та. Видите, письмо: я служил в 43-м полку. А какой род войск — неясно. Снова надо запрашивать: у нас хранение по родам войск.
— А если книги учета не сохранились?
— Ищем приказы по части. Иногда маленькая ведомость на мыло или махорку может помочь.
— А если сразу с них начинать?
— Там же только инициалы, без имен и отчеств.
Я рассматриваю старые раздаточные ведомости на выдачу денег. Написаны на обоях, на оберточной грубой бумаге, на каких-то бухгалтерских документах, на обрывке газеты — записи поперек печатного текста от руки, карандашом. Да и приказы по части, хоть и на машинке напечатаны, но, видимо, лента выработалась, иногда только по вмятинам, с лупой можно хоть что-то установить. Василий Петрович давно здесь. Зрение свое «посадил».
— А я ведь когда-то стрелок был хороший,— он устало улыбается.
Назаров успел повоевать, его совершеннолетие пришлось на середину войны. Здесь, в архиве, немало фронтовиков — И. Смольников, И. Шаталов, Н. Пелипас, В. Тараканов, Ф. Козлюк — всех назвать трудно. И сам начальник архива генерал-майор Николай Иванович Луцев войну прошел — до стен рейхстага.
Здесь, в кабинетах и комнатах, висят на стенах схемы дивизий, на столах — фронтовые карты боев, ветераны склоняются над ними, как сорок лет назад. Военное прошлое помогает им сегодня решать людские судьбы.
— Сообщает человек: воевал под таким-то городом. И все, — рассказывает начальник архива.— По боевым документам смотрим, какие там части воевали. Кроме тех, что на виду, проверяем при необходимости инженерные, медицинские части, склады, базы, мастерские, арсеналы, военные учебные заведения, сборы, училища, академии. Определяем по картам тыловые границы фронта. Иногда требуется оценить боевую обстановку, изучить документы тех лет. К нам обратился однажды ветеран — боец 280-й разведроты, просил подтвердить участие в войне. А документы роты мы не отыскали, не смогли. А потом начальник приемной вспомнил: в войну разведчики иногда стояли на довольствии вместе со связистами. Подняли архив роты связистов — все нашли.
* * *
Каждый месяц в ЦАМО поступает до 60.000 (!) писем. Даже такая огромная цифра еще не отражает сути. В письмах часто больше эмоций, чем необходимых сведений, и архив вынужден вести с адресатом переписку. Затем по внутренним, служебным каналам идут свои поиски и запросы. Иногда по одному письму делается до двадцати запросов. Работая с перегрузкой, архив не успевает «обрабатывать» все письма вовремя. Случаются задолженности до двух-трех месяцев.
Есть ли выход? Да. Сведения о фронтовиках должны собирать местные военкоматы (они просто обязаны иметь эти сведения) и при необходимости сами делать запросы в ЦАМО — деловые, лаконичные, четкие. Пока же, надо сказать, военные комиссариаты недостаточно ведут разъяснительную работу среди фронтовиков. В архив поступает до половины писем с вопросами, которые могли быть решены на местах.
Мало того, что архив затевает порой длительную переписку с фронтовиками,— люди сами едут в Подольск — из Средней Азии, с Урала, с Дальнего Востока… Тратятся деньги, время, нервы.
Каждый день через приемную ЦАМО проходит более ста человек со всех уголков страны.
* * *
Здесь, в приемной, повидавшие лиха ветераны, инвалиды, больные сочувствуют друг другу, дают советы, успокаивают и переживают за каждого, кто открывает дверь начальника приемной, и каждого, кто выходит, спрашивают одно и то же: «Ну что?».
Полковник запаса Михаил Иванович Богданов, начальник приемной, сам участник войны, задает вошедшим — тем, кто не помнит номер воинской части, — наводящие вопросы. Кто вел у вас политинформации, не помните? А Герои Советского Союза у вас в части были? (На политсостав, на Героев, как и на полных кавалеров ордена Славы, в архиве отдельные картотеки). А в комсомол или в партию в войну не вступали? (Тогда можно искать через политотделы или по номеру партбилета). Награды есть? (Может быть, попробовать искать через ГУК — Главное управление кадров МО СССР). Кого из командиров помните? (Учет офицеров тоже в ГУКе).
Это целая наука — искать.
Богданов разглядывает старого седого мужчину, задумывается — разговор вроде бы зашел в тупик:
— Та-ак. А письма домой матери отправляли?
(«Парни, когда писали девушкам,— объяснял потом Богданов,— не всегда ставили на конверте номер полевой почты. Матерям — другое дело, мало ли, убьют, мать должна знать все. Ну а девушки, те, куда бы с фронта ни писали, номер всегда ставили, как же — гордились: полевая почта…»)
Голос у Богданова громкий, властный, вопросы ставит кратко, жестко — времени в обрез, за день он должен принять шестьдесят человек (остальных выслушают его помощники).
В комнату заглянул высокий мужчина:
— Разрешите войти, товарищ полковник!
Наголо острижен, голова в шрамах, тяжело опирается на самодельную трость. Видавший виды, к тому же изрядно помятый костюм застегнут по-военному на все пуговицы. Хузиев Фаттых Хузиевич. Из Оренбургской области. После наводящих вопросов выясняется номер полевой почты. Богданов мельком глянул на костюм.
— На поезде к нам ехали? Сколько за билет заплатили?
— Одиннадцать рублей,— тихо ответил Хузиев.
(Зачем полковнику, у которого нет секунды лишней, приемная полна людей, зачем ему эти лишние вопросы? «Да вы что,— ответил мне Богданов, мы шли с ним уже после работы по вечерней подольской улице, — вы что! Инвалид в такую даль — в общем вагоне ехал!..»)
Богданов снял телефонную трубку, набрал номер директора гостиницы архива: «Я знаю, что трудно, но одно место очень нужно! Убедительно вас прошу». Тут же выписал Хузиеву направление в гостиницу.
— Отдыхайте и не волнуйтесь. До одиннадцати выспитесь?
И тут же начал обзванивать отделы, наводить справки о Хузиеве.
* * *
Вечером мы с Хузиевым встретились в гостинице. Ужинали, смотрели телевизор. Оказывается, он еще и на Халхин-Голе воевал. В батальоне авиаобслуживания. Обе ноги перебиты, в голову был ранен, потом — в челюсть. Воевал, однако, до конца и после войны чувствовал себя здоровым, справок никаких не брал.
— У меня температура,— говорит Хузиев.— И голова совсем плохая. Потому что волнуюсь. Что-то завтра скажут?
Ровно в одиннадцать Хузиев вошел в приемную.
— Ну, солдат,— полковник встал из-за стола,— вы только успокойтесь, я поздравляю вас, нашли все подтверждающие документы. Теперь и пенсия, возможно, будет новая, и льготы… Поздравляю!
Солдат стоял, молчал, глаза повлажнели, но он сдерживался:
— Мне радоваться нельзя,— ответил он.
Хузиев раскачал от плеча правую руку, левой поддел ее под локоть и уложил на стол, успокоил ее. Левой же рукой вложил в полуживые пальцы ручку и медленно расписался за получение документа.
Полковник и сам волновался.
Глядя на них, я думал о том, какое это в высшей степени гуманное учреждение — ЦАМО. Впрочем, любое учреждение — это люди.
Богданов работает здесь сравнительно недавно, а до него пятнадцать лет бессменно принимал людей подполковник в отставке Степан Евдокимович Максаев. Благодарные посетители писали ему в книге отзывов самые теплые признания и в стихах и в прозе.
Что тяжелее всего в этой сложной работе? Отказывать людям. В письме, заочно, и то неприятно говорить «нет». А здесь, с глазу на глаз — каково? Один из работников архива рассказывал, как однажды довелось ему дежурить в приемной. Он этот день запомнил надолго.
— Мужчина сидит, я ему говорю: извините, но документы вашей части не уцелели. Может быть, хоть что-то у вас сохранилось, вспомните. Он говорит: нет, к сожалению. Рассказывает о себе все вроде достоверно, в подробностях, а я ему в глаза не могу смотреть.
Как быть в таком случае, неужели нет выхода, нет возможности помочь? Совет — тоже помощь: надо фронтовику искать однополчан, которые бы засвидетельствовали его службу в период войны. Двух достаточно. Все это вполне могут и должны разъяснить человеку опять же на месте, в военкомате, не надо ему для этого ехать в Подольск.
В приемной я слушал разговоры в очереди. «В минометном хоть в подлесок спрячешься, а у нас — поле. Против танков — мы. Против пехоты — тоже мы, и самолетов ждешь. Я не ожидал, что жив буду. Нашему командиру батареи уже тогда пятьдесят было…» — «Погиб?» — «Погиб. Ему — полсотни, а мне — семнадцать. Мой командир узнал бы, что я справки не сохранил да высиживаю тут… ох, выругал бы».
Я слушаю невеселый разговор и вспоминаю инвалида Хузиева. Счастливчик, он уже, наверное, где-то в пути, возвращается в родную Оренбургскую область, хочет в дороге поделиться с кем-нибудь своей долгожданной радостью, но сдерживает себя, чтобы не разволноваться, так и едет — наедине с собой.
* * *
Еще строки из книги отзывов…
Е. Стягикина: «Уважаемые дорогие для меня люди… Теперь я знаю, где могилы отца и дяди. Мама у нас живая. По карте нашли города. Дядя погиб в СССР, а отец в Венгрии… Мама так плакала, как будто они погибли вчера…».
Анатолий Конищев: «Архив установил, что мой брат Александр Конищев погиб у поселка Будогощь Ленинградской области. Теперь его фамилия будет занесена на мемориальную доску братской могилы.
Пусть через сорок лет, но Родина отдает честь своему защитнику».
Кого из павших труднее всего разыскать, чьи имена труднее всего установить? Я спросил об этом старшего научного сотрудника Лидию Ивановну Смирнову, она в архиве уже около тридцати лет.
— Труднее всего искать погибших в первые месяцы войны. И особенно — стрелковые части. Артиллеристов, летчиков, танкистов — полегче, здесь оставались, уцелели какие-то документы, сведения. Да тоже, знаете, сколько еще безымянных могил?
Да, увы. И не только у нас в стране. По всей Европе.
«Начальнику отдела внешних сношений Министерства обороны СССР генерал-майору тов. Сидорову В. А. на запрос военного атташе в Венгрии сообщаем имена советских воинов, захороненных в населенном пункте Тёкел, 58 человек…».
Населенный пункт Путнок — 40 человек, Вадна — 22 человека. Город Хшанув — 36 человек!..
…Бесценные свидетельства войны — документы, подлинные, прошедшие боевой путь вместе с воинскими частями. Их не заменят ни самая высокая публицистика, ни самый проникновенный художественный фильм или роман. Эти документы помогают нам восстановить всенародный подвиг во всей полноте и достоверности.
Архив, как наша национальная сокровищница, никогда не потеряет своей ценности, даже через века. Никогда не устареет опыт войны. И, конечно, останутся навсегда воинский дух, героизм, эти свидетельства — для всех поколений.
Мы ведь и сегодня не перестаем восхищаться героизмом суворовских солдат.
1984 г.