К нам обратились коллеги из «Известий» с просьбой опубликовать статью Эд. Поляновского.
Его материал продолжает тему, знакомую читателям. Конфликт редакции «Известий» со своим учредителем получил дополнительный импульс после недавних писем журналистов-известинцев в парламент и президенту страны и обсуждения вопроса в Верховном Совете СССР, где с особым мнением выступил Председатель Совета Союза, прежний главный редактор газеты И. Лаптев. Не касаясь деталей спора, подчеркнем: протест журналистов отражает настроение большей части редакционного коллектива. И вот проблема. Право коллектива на свою защиту столкнулось с правом учредителя газеты, Президиума Верховного Совета, на собственные решения. С одной стороны, владельцы совокупной интеллектуальной собственности, создавшие «Известиям» имя и славу, с другой — действия, в общем-то, объяснимые, но игнорирующие, по сути, позицию работников редакции.
Парламент, президент — кто станет третейским судом? И разрешится ли наконец мирно столь затянувшийся спор?
Эта публикация, на наш взгляд, может послужить информацией для общественности и депутатов Верховного Совета СССР, которые, возможно, не знали всей подоплеки разгоревшегося конфликта. Раньше комментировали ситуацию сами. Теперь — мнение изнутри. И, вероятно, не последнее. Возможны и другие точки зрения, отличные от изложенной здесь.
Конечно, не наше дело судить, плох или хорош руководитель печатного органа. Но поскольку конфликт в «Известиях» широко обсуждается общественностью, мы сочли невозможным отказать коллегам в просьбе обнародовать их позицию.
Во Владимирской области у него изба и банька, которую то ли сам срубил, то ли поправил. И в редкие отпуска ни к какому морю не ездит, только сюда, здесь его Россия — утренние росы и вечерние стога. Здесь, должно быть, и рождаются стихотворные строки. Не Пушкин, конечно, и даже не Николай Грибачев, но все же — часто вы встречали, чтобы руководитель крупнейшего официоза писал стихи?
Мягкая улыбка с ямочками на щеках, как у ребенка. Совершенно обезоруживающая улыбка. В редакции шутили добродушно: наверное, когда он остается один в большом кабинете — расправляет крылья и, как застенчивый темно-карий ангел, восторженно парит под высоким потолком.
В первые же дни я сказал в узком кругу:
— Я заранее готов простить ему любую ошибку.
Николай Иванович Ефимов…
Его приход в редакцию выглядел знамением времени.
* * *
В середине шестидесятых «Известия» возглавил Лев Николаевич Толкунов. Образованный, интеллигентнейший, он, кажется, ни разу не повысил голоса. Газета шла ровно.
Середина семидесятых. Холуйство и разврат в стране набирали силу. Толкунова убрали. Пришел Петр Федорович Алексеев. Новый главный кричал на подчиненных и топал ногами.
Все прежнее было сметено. Льва Николаевича бранили во всеуслышание. Была объявлена, обнародована «новая Алексеевская школа советской журналистики». Страницы «Известий» заполнили улыбающиеся герои: ткачихи, слесари, колхозники. Потом полосы газеты затмили бесконечные колонны паспортных фотографий, слева направо — ударники, передовики, победители соцсоревнований. Сотни! Без всякого текста. Всесоюзная Доска почета. Озарение главного: надо обязательно сфотографировать в партере Большого театра министра и доярку, чтоб они, два голубя, сидели рядом. Слушают оперу… Гранки фельстонов главный редактор отправлял на визу партийным руководителям тех областей, которые критиковались. Подписка на «Известия» за эти семь с небольшим лет упала вдвое. Неугодные были отправлены за рубеж.
В эту угрюмую пору и было первое покушение на Игоря Голембиовского, тогда первого зама отв. секретаря. Его выставили в Мексику. Редколлегия дружно поставила свои подписи.
Вспоминаю в связи с этим самоубийственный день: мне удалось выразить им презрение. «Хочу, чтоб вы все знали, что я о вас о каждом думаю…»
Нет, не главный редактор отбросил меня на край почти непоправимого. Другие, свои. На второй день за редакционным кофейным застольем, где все — обязательно демократы и правдолюбы, редактор отдела, относившийся ко мне с родственной привязанностью, спросил участливо: «Что-то ты плохо выглядишь, не заболел, нет? Допьешь чай — зайди». В кабинете объявил жестко: «Сегодня в пять часов ты должен извиниться перед редколлегией. Или уходи из газеты».
— Я проверю на вас,— ответил я,— есть Бог или нет.
Умирает Брежнев. Алексеева отправляют на пенсию.
Бывают в жизни немыслимые зигзаги. Невероятно, но — возвращается Толкунов… В советской печати единственный случай — дважды главный редактор крупнейшей газеты.
Возвращаются из-за рубежа опальные журналисты.
Возрождается газета. Счастливейшая, незабвенная пора. Короткая, как бабье лето.
Умирает Андропов, и тут же, через год, вновь убирают Толкунова. Снова сдувают, как пылинку. Фронтовика, коммуниста.
За этот короткий год он успел сделать главное. Привел за руку и посадил рядом с собой нового первого заместителя. Как бы дал понять всем — что бы отныне со мной ни случилось, в газете будет все хорошо: видите — приемник.
Вот в какое время был приведен в «Известия» Николай Иванович Ефимов. Приведен, можно сказать, к присяге.
* * *
Теперь, вспоминая то время, когда коллектив был смят и раздавлен, вспоминая свои гибельные, почти непоправимые пять суток реанимационного отделения, скажу: уж лучше Алексеев, чем Ефимов… Лучше… Тот в своем роде — честный. Тайком, за спиной редко что делал.
…Как же они-то его, Ефимова, не распознали, они, два опытных, мудрых человека, два главных редактора, при которых он был первым заместителем, — Толкунов и Лаптев?
Первый заместитель и главный редактор — две разные должности. Николай Иванович никогда не служил делу, он всегда служил лицам. Лицу, ближайшему.
Когда сделался главным редактором «Известий», ближайшим лицом стал Председатель Верховного Совета СССР А. И. Лукьянов.
При таких главных, как Толкунов и Лаптев, меня вполне устраивал первый зам. Ефимов. Бесхитростное обаяние, простота в общении, не только отсутствие диктата, но даже робость.
Конечно, никакой не главный редактор. Он и не стал им с первого раза. Правда, по другой причине. Как он и сам сознавал не без печали, у него не было «погонов», то есть он не прошел школу ЦК, а без этой метки — никуда.
Поэтому, когда снова отлучили Толкунова и редакцию вновь сковало всеобщее напряжение, главным стал человек со стороны — Иван Дмитриевич Лаптев, бывший зам. главного «Правды».
Как и у Толкунова, у Лаптева было чему поучиться Николаю Ивановичу. В частности, новый главный не терпел никаких тайностей, даже доверительных советов. Один из заместителей сразу после утренней планерки зашел к Лаптеву:
— Этот материал надо бы снять, дело в том…
— Где ты был только что, две минуты назад? — жестко спросил главный.
При Лаптеве как раз и пригласили Николая Ивановича в долгожданный ЦК КПСС — школу передового партийного опыта. «За погонами». В телефонном разговоре с Медведевым, главным идеологом страны, Николай Иванович рекомендовал на свое место ответственного секретаря газеты Голембиовского.
Шел 1988 год. Пик перестройки.
— Партия такой фамилии не знает, — ответил Медведев.
А чью же фамилию партия хорошо знает? Вопреки воле главного, совершенно для него внезапно, первым замом предписывают ему Севрука, одного из руководителей Идеологического отдела ЦК.
К весне минувшего года, когда Лаптев покидал «Известия», и сам он, и коллектив видели единственного преемника — Голембиовского. Но никакие письма, обращения коллектива не помогли. Партия по-прежнему не знала этой фамилии.
Вернулся, уже главным, Николай Иванович Ефимов. Видимо, в ЦК КПСС он понравился.
А Голембиовского, в качестве компромисса, назначают первым заместителем.
Все та же мягкость, обаятельно застенчивая улыбка. Но — не тот. Патологическая боязнь ответственности. Реагирует не на мысли, а на слова («партия», «президент», «КГБ»), на высокие фамилии. Так, говорят, срабатывает подслушивающая аппаратура.
Прежний главный постоянно информировал редакцию о заседаниях секретариата ЦК и Президиума Верховного Совета. Нынешний лишает коллектив всякой информации. Так удобнее, когда снимает материал — неопределенно, со значением ссылается: «Надо пока подождать…», «У меня есть информация…»
Единственный жизненный опыт, который он почерпнул, — в Англии, был там представителем АПН. Теперь, о каких бы союзных проблемах ни шла речь (законы, парламент, земля, депутаты, армия, прокуратура, Литва, реформы, Россия, демократия, пресса), он, снимая материал или убирая абзацы, неизменно ссылается: «Да вот я помню в Англии…», «Я сам видел в Англии…», «У них на Западе тоже не все так просто, в Англии, например…».
Верность лицам надежнее верности делу. Номер вертушки набирает беспрерывно: посоветоваться. Снимает из номера интервью с Явлинским, случайно выясняется, что перед этим советовался с первым замом премьер-министра Павлова. Зачем, спрашивают члены редколлегии, зачем? «А почему я не могу позвонить, я с ним на «ты»?..»
Разница невелика. Алексеев отправлял гранки фельетонов критикуемым начальникам, этот созванивается. Тот сделал из «Известий» Доску почета, этот просит писать духоподъемные очерки. Тот снимал материалы из номера силой, властью. Этот решил — втихомолку. За несколько минут до подписания газеты снимает материал, вносит правку. При этом не расписывается…
Противостояние на планерках переходит в затяжную войну. Секретариат принимает ответные меры: просит рабочих цеха извещать обо всех тайных операциях главного.
После кровавых событий в Литве я написал о телевизионной лжи Д. Бирюкова, о праздничных телешоу в эти дни. А главное — выразил искреннее соболезнование, чего не сделал президент.
Вечером, дома, — звонок. «Это Николай Иванович. Я снял из завтрашнего номера ваш материал». Объясняет причины — нелепые. Прошу: «Завтра утром, на планерке, при всех, повторите все это, я — отвечу». — «На планерке меня не будет». И чтобы окончательно добить: «Ведет номер Голембиовский, он со мной согласен».
На всякий случай перезваниваю Голембиовскому. «Ложь! — говорит он. — Я — «за». А материал сняли, потому что Ефимов на тебя сослался, ты будто бы с ним, с Ефимовым, согласился».
На планерку Николай Иванович пришел. Перед началом ее зашел к Голембиовскому: «Неужели ты против меня выступать будешь?»
Редколлегия решает материал публиковать. Николай Иванович очаровательно улыбается мне.
— Ну хорошо, зайдите, посмотрим, решим.
— Я в ваш кабинет один не пойду…
Улыбается еще милее.
Призвал ехать на места событий. Корреспондент отправился в Литву — статью не напечатали (напечатала «Комсомолка»). Крупнейшая демонстрация и митинг демократов в Москве — опять нельзя (все отозвались, даже «Правда»). Только по отделу информации не прошли и были напечатаны в других газетах десятки материалов.
Еще в прошлом году, когда до раскола было далеко, состоялось первое собрание. Оно состоялось по инициативе самого Николая Ивановича, решившего обнародовать взгляды на будущее «Известий».
Михаил Крушинский, спец. корр.:
— Николай Иванович! О чем вы тут говорили?.. Не только ни одной идеи — ни единой мысли.
Андрей Иллеш, редактор по отделу информации:
— Я могу уважать человека, который или умнее меня, или больше меня знает. Мне вас, извините, уважать не за что.
Сидит, слушает. Улыбается.
* * *
Два редактора отдела отказались сидеть с Ефимовым на планерке за одним столом.
Юрий Макаров, редактор отдела фельетонов:
— Противно…
Уходят журналисты из «Известий». Покинула редакцию Ирина Дементьева — талантливый, совестливейший человек. За ней — Вячеслав Долганов, Игорь Корольков, Павел Гутионтов. Главному это на руку. Чем человек посредственней, тем легче им управлять. Ему, Ефимову, было бы еще более на руку, если бы ушла вся главная редакция за исключением Севрука.
Главная редакция, которой может позавидовать, пожалуй, любое издание в стране, досталась Ефимову в наследство как подарок.
Игорь Голембиовский — первый заместитель главного, Николай Боднарук и Анатолий Друзенко — заместители главного. Василий Захарько — ответственный секретарь, вот — главная редакция. Этих людей собирали вместе в течение многих лет и Толкунов, и Лаптев.
Именно эта «команда» вместе с Лаптевым вытянула газету, за пять лет подписка на «Известия» поднялась с пяти до десяти миллионов. Любой из этих людей, каждый, на две головы превосходит главного, да они просто несравнимы.
Во время одной из планерок Голембиовского попросили к телефону.
— Я еду к Лукьянову.
Николай Иванович согласно кивнул и продолжил планерку.
Голембиовский приезжает к Лукьянову, и тут оказывается, что главный за спиной редакции написал бумагу с просьбой убрать его, отправить в Испанию…
Может быть, Ефимов надеялся, что письмо не всплывет, Председатель Верховного Совета решит все своей властью? Но случилась закавыка. Голембиовский поставил два условия: чтобы вопрос решался гласно и чтобы все знали правду — выдворяют против его воли.
А через два часа Анатолий Иванович начал собирать голоса членов президиума (голосование — опросом)… за отправку Голембиовского в Испанию. Невероятно, но факт: Анатолий Иванович Лукьянов ссылался при этом на согласие Голембиовского…
Я позвонил Лаптеву, Председателю Совета Союза.
— Письмо? Ефимова Лукьянову? — переспросил он. — Этого не может быть. Я — член президиума и куратор «Известий». Вчера видел Лукьянова. Только что видел Ефимова. Они ничего мне не говорили.
— Иван Дмитриевич, у вас уже идет голосование… Через несколько часов будет поздно.
Лаптев вклинился, врезался — не знаю, как сказать, — голосование прервали. Вопрос вынесли на заседание президиума.
* * *
Состоялось очередное, третье собрание в «Известиях». Зал был переполнен. Голембиовского отстояли единогласно.
Теперь уже коллектив был беспощаден к главному.
Николай Иванович теряет самообладание, вскакивает:
— Все! Я больше не могу этого слышать! Я принял решение…
И выбегает из зала.
Многие тогда подумали, и я тоже: не было бы беды…
Голембиовский вошел в зал заседаний президиума, Ефимов был уже там. Они оказались рядом, и Николай Иванович, как прежде, как всегда, улыбнулся Игорю — мягко, застенчиво, обезоруживающе.
Через несколько минут Ефимов был уже на трибуне. Говорил о защите перестройки «в рамках социалистического выбора». «Несколько человек в руководстве газеты стали активно, упорно сталкивать «Известия» с центристского, объективного курса на левацкий. Мне приходилось снимать ряд материалов из-за их слабого журналистского уровня, но чаще тенденциозного характера… Прошу прощения, дайте мне воды… Мне немного плохо. Я договорю, но дайте мне воды… Вопрос об укреплении редколлегии «Известий» назрел. С главным редактором должна работать одна команда, люди, близкие по взглядам… Могут сказать, что это приведет к уходу из редакции кого-то из сотрудников…»
Николай Иванович не успел договорить. Именно в этот момент, когда он начал говорить о неугодных, именно в этот момент он — упал… На виду у всего президиума.
Драма. Дьявольская, чудовищная драма.
Лукьянов объявляет перерыв на 15 минут.
Далее, уже без Ефимова, вопрос о Голембиовском. Обсуждение велось в присутствии четырех представителей «Известий».
«ЛУКЬЯНОВ А. И. Я с ними РАЗГОВАРИВАЛ ОЧЕНЬ ОБСТОЯТЕЛЬНО. ОЧЕНЬ ОБСТОЯТЕЛЬНО, И С ГОЛЕМБИОВСКИМ, И С ЕФИМОВЫМ (подчеркнуто всюду мной. — Авт.). со всеми разговаривал. У МЕНЯ БЫЛ ДОЛГИЙ РАЗГОВОР С ПРЕДСТАВИТЕЛЯМИ ТРУДОВОГО КОЛЛЕКТИВА.
ВАГРИС Я.Я. Анатолий Иванович. Я как член президиума проголосовал «за». Я считал, что все нормально, переводят на другую работу по его согласию…
ЛУКЬЯНОВ А. И. Ян Янович, я полностью принимаю этот упрек, но дело в том, что и У МЕНЯ ПОЛНОЙ ИНФОРМАЦИИ НЕ БЫЛО. Но я этот упрек принимаю…
ЛАПТЕВ И. Д. Учитывая, что не было никакой информации при том голосовании, которое проводилось опросом… по быстрому щебетанью по телефону, я бы просил просто отозвать эти результаты голосования.
ЛУКЬЯНОВ А. И. Товарищи, это не пойдет… Вы знаете, как было? ТОГДА Я РАСКРОЮ, Я ВЫНУЖДЕН БУДУ ЭТО СДЕЛАТЬ. Я поговорил вечером с Ефимовым, который принес мне это заявление. Как человек предельно осторожный, я позвонил товарищу Голембиовскому, пригласил его к себе, мы разговаривали почти час, спокойно, по всем параметрам, включая личный план, все. Обо всем поговорили. И опять, ЧУВСТВУЯ, ЧТО ЧТО-ТО НЕ ОЧЕНЬ, я только через два часа сказал… ну, начните голосование. Ну, там было несколько человек, проголосовали. А дальше мне позвонили и передали, что Российское радио сообщило, что идет голосование. Вам это нравится?.. Кто так делает? Где порядочность? Где порядочность? Я просто хочу спросить. Поэтому… Никто не освобождал, нет решения, отзывать у меня нечего, Иван Дмитриевич.
ЛАПТЕВ И. Д. Не у вас, Анатолий Иванович, а у тех, кто успел проголосовать.
ЛУКЬЯНОВ А. И. Давайте будем до конца, я осторожен до предела. И в таких делах только правда, абсолютная правда и абсолютная порядочность. МЫ ДОГОВАРИВАЛИСЬ С ТОВАРИЩЕМ ГОЛЕМБИОВСКИМ. ОН СКАЗАЛ, ЧТО ОН СОГЛАСЕН. Когда я встретился с товарищами из редакции, С ПЯТЬЮ ЧЕЛОВЕКАМИ, снова говорил: не выносите, не делайте этот конфликт на всю страну, не распространяйте. Это давление на членов президиума, о чем я не хотел говорить, я не хотел говорить. Вот откуда такая нервозность, нервозность…
ЛАПТЕВ И. Д. Я прошу извинения, Анатолий Иванович, мне кажется, что как раз вы сейчас оказываете давление на президиум.
ЛУКЬЯНОВ А. И. Я?
ЛАПТЕВ И. Д. Да.
ЛУКЬЯНОВ А. И. Какое давление? Тогда скажите, пожалуйста, какое я давление оказываю?
ЗЕЛИНСКИЙ И.Н. Нужно поручить комиссиям рассмотреть, и 14 числа, если успеем, рассмотрим. Нормальная игра».
Лукьянов с созданием комиссии согласился. Он выигрывал время.
* * *
Когда-то, когда Алексеев, уже на пенсии, лег в больницу, я к нему засобирался: он теперь никто, и ему хуже, чем мне. «Ты что, — сказали коллеги, — с ума сошел?» И Ефимова, слегшего после президиума, решил навестить. Сосед по служебному коридору остановил: «Ты что? Он же потом воспользуется: а многие за меня, вот, например, в больнице меня навещал…»
В основе чувство: лежачего не бьют.
Это мы с ними: лежачего не бьют, семеро одного не бьют.
А они с нами без правил: и лежачего, и семеро. И из-за угла, и со спины, и в темноте. Честному человеку невозможно приспособиться к вероломству, каждый раз они застают врасплох.
Ефимов, выздоровевший, потом отдохнувший, появился сначала в коридорах ЦК КПСС. Только обойдя все нужные кабинеты, пришел в «Известия».
Опять улыбается.
А как же та комиссия по «Известиям», которую решили создать на президиуме? Никак. Член комиссии, председатель подкомитета по правам человека Анатолий Ежелев пришел к Ефимову.
— Никаких комиссий, — был ответ. — У нас все в порядке.
КАК опередить их, самим сделать первый ход? Или пусть ответный, но такой, чтобы они искали выход, а не мы.
Как это сделать мне, журналисту? Анатолий Иванович Лукьянов прошел такую аппаратную школу! Он виртуоз, в главном кремлевском зале нажимает на кнопки, как Рихтер на клавиши, приводя народных депутатов СССР в любое чувство.
Нет, они не отдадут газету газетчикам. В их руках — «Правда», «Советская Россия», ТАСС, Центральное телевидение. По существу, «Известия» — последний полудемократический плацдарм в официальной пропаганде.
Они не отступятся. Они проигрывать не привыкли. Атаковали в лоб — не вышло, найдут другой путь. Ведь не в Голембиовском же лично дело. В чьих руках окажутся «Известия» — вот в чем суть. В руках Председателя Верховного Совета? Станут инструментом партийно-государственного аппарата? Или же останутся свободной трибуной всех Советов?
* * *
По редакции прошел слух: назначается еще один первый заместитель — Д. Мамлеев, один из руководителей Госкомпечати. В. Севрук, оставаясь первым замом, станет главным редактором «Недели».
5 июня, в среду, руководство «Недели» явилось к Ефимову — правда ли?
— Занимайтесь делом, а не сплетнями.
6 июня, в четверг, сотрудники «Недели» на утренней известинской планерке, уже при всех, вновь задали тот же вопрос.
— Слухи. Это слухи, — снова успокоил Ефимов.
6 июня встревоженные известинцы отправляют Лукьянову письмо — срочно: «На заседании редколлегии тов. Н. Ефимову был заявлен решительный протест против его действий… Редколлегия не считает возможным проводить любые кадровые перемещения за ее спиной». Письмо подписали заместители главного редактора, члены редколлегии «Известий» и «Недели». 16 подписей. Не подписались лишь два члена редколлегии «Известий».
Редакция жила в напряженном ожидании. Известинец, старый друг Мамлеева, дружат семьями, позвонил ему 6-го вечером.
— Дима, это правда, что ты к нам возвращаешься?
— Да ну-у… Ерунда все, слухи…
6-го же состоялся разговор Ефимова с Голембиовским.
— Слухи, все слухи. Давай, Игорь, пока мы работаем вместе, вести себя по-джентльменски.
…А на другое утро Ефимов объявил: Мамлеев назначается первым заместителем главного, а Севрук — в «Неделю», главным.
— Получено согласие Президента СССР, — подчеркнул Ефимов.
Через полчаса состоялась редколлегия «Известий».
Н. Боднарук. Николай Иванович. Вы ведете себя так, словно завтрашнего дня не будет и вам не придется смотреть людям в глаза.
Ю. Орлик. Неужели вы не испытываете неловкости за все то, что говорили нам вчера?
В. Скосырев. То, что произошло, — тайный переворот в «Известиях».
Еще через полчаса на редколлегии «Недели» ответственный секретарь «Недели» С. Сергеев положил перед председательствующим Ефимовым заявление об уходе.
— С нечестными руководителями я работать не буду.
Ефимов оглядел присутствующих. Спросил с оживлением:
— Давайте подумаем, что пожелать «Неделе» во главе с новым глазным редактором. Ну кто? Может быть, Сергеев?
— Вы что? Я же только что заявление вам положил.
— Ну хорошо, хорошо. Тогда кто, Серков?
И. Серков, первый заместитель главного редактора «Недели», в течение почти полугода исполнял обязанности главного.
— Я знаком с Владимиром Николаевичем Севруком. Года три назад он вызвал меня в ЦК. Он кричал на меня и говорил, что «Неделя» — рассадник клеветы.
Ефимов, улыбаясь:
— Тогда это называлось «вызывать на ковер». Севрук и меня вызывал, ну и что? Вызывал, но это же было… по-человечески.
* * *
Они победили, как всегда, как побеждали все 74 года. Союз журналистов СССР обратился было за разъяснениями в Прокуратуру Союза. Товарищ Трубин ответил уважительно товарищу Лукьянову: Вы совершенно правы.
Не буду говорить о грубейшем нарушении ст. 15 Закона о печати, об этом много сейчас пишут. Скажу лишь, что Генеральный прокурор ошибочно посчитал, что Ефимов — это «Известия», а Лукьянов — это президиум.
Особое мнение выразил Иван Дмитриевич Лаптев, тоже всем известно. Но что он с немногими единомышленниками? Как рыба об лед. Сессия проголосовала за то, чтобы передать дело в Комитет по законодательству. Но тут же, по настоянию Лукьянова, переголосовали — не передавать.
Теперь, когда у главного редактора «Известий» первых заместителей стало столько же, сколько у министра обороны СССР, теперь, когда их, первых заместителей, стало больше, чем просто заместителей, Ефимову легче разложить пасьянс. Мамлеев, например, — первый первый заместитель.. Севрук — второй первый заместитель, Голембиовский — третий первый заместитель.
Я не буду давать характеристику Севруку. В конце концов не в нем, не в этой личности дело. Как и не в Дмитрии Федоровиче Мамлееве. Хотя, конечно, жаль, обидно. Бывший известинец. Часть молодости, часть жизни — Дима, всегда — Дима. 62-летний Дима вернулся в родной дом — тайком.
Дело даже не в Ефимове. Меня тревожат дирижеры. Среди членов президиума уже распространены «письма читателей «Известий», в которых возмущенные подписчики сообщают, что: «газета встала в оппозицию Советской власти», «нельзя допустить, чтобы «Известия» превратились в идеологическое оружие антисоветских сил», «это уже не плюрализм, а борьба со своим народом».
«Известия» возглавляет Ефимов, но на редкость смекалистые читатели громят… первого заместителя.
Все то же: «Пастернака не читал, но хочу сказать…»
Ах, Анатолий Иванович, Анатолий Иванович…
Это очередное наступление на печать, в ряду других.
…Ефимов, конечно, не жилец в «Известиях». Что ни сделает — все со скандалом на всю страну. Он и хозяина подводит. Найдут другого слугу, умнее. Для газеты это еще хуже.
* * *
Когда-то очень хотел, мечтал пожить свободным, хоть немного. Без начальника, пусть самого хорошего.
Потом в подневольных строках хотел найти такие, чтобы все негодяи сказали: «Какой же я был негодяй! Простите, если можете». И все бы само собой сталось.
Неужели собственная единственная жизнь была истрачена лишь на борьбу с ними? Оставь, говорю себе иногда, брось эти разовые строки, попробуй написать книгу. О мелком гонителе своем, редакторе отдела, который воспел суд над людьми, которым должны были дать семь лет, а приговорили к расстрелу; и не просто воспел, но и в камеру к этим двоим вошел рано утром, как к подопытным, чтобы увидеть, как их, двоих, будут выводить на расстрел — как одного из них, почти сошедшего с ума от страха, вырвало прямо в камере, а второй держался с достоинством до самой гибели. Но так напиши, чтобы в нем, маленьком редакторе отдела, узнал себя и главный редактор, который каждый день, подписывая газету, учит многомиллионных читателей, как нужно правильно жить. Чтобы в нем узнал себя и хозяин главного редактора. И хозяин того хозяина. И если напишешь, сумеешь — ты прав. Если нет — правы они. Потому что они сумели втянуть тебя в бесплодную борьбу с ними, опустили тебя до своего уровня, разменяли твою жизнь на свои, ничтожные, и, не покачнувшись, остались у власти.
Они у власти, и их много.
На всех Бога не хватит.
1991 г.