«Редакции газеты «Известия».
Исполком Симферопольского горсовета по существу сведений, изложенных в статье Эд. Поляновского «Поле памяти» («Известия» № 10.01.87 г.) сообщает следующее.
Тов. Р. И. Гурджи (в настоящее время ее фамилия Патык — по фамилии умершего мужа) 1909 г. рождения, пенсионерка, одинокая, прописана и проживает по ул. Мало-Фонтанная, 48. Выходом на место установлено, что тов. Патык Р. И. занимает квартиру площадью 10,9 кв. м, расположенную в доме старой постройки.
Квартира без коммунальных удобств, включена в список ветхих квартир.
Учитывая сведения, изложенные в статье «Поле памяти», горисполком рассмотрел жилищный вопрос тов. Патык Р. И. на заседании исполкома горсовета 13.03.87. Принято решение, в порядке исключения, вне очереди выделить ей однокомнатную благоустроенную квартиру жилой площадью 18,1 кв. м. в доме № 55 по ул. Аральской, в которую она дала согласие заселиться. 17.03.87 г. тов. Патык Р. И. в квартиру заселилась.
Таким образом, жилищный вопрос тов. Патык Р. И. решен.
Председатель Симферопольского горисполкома
В. ЛАВРИНЕНКО».
Напомню, что в данном случае означает «в порядке исключения». Р. Гурджи (называю ее прежним девичьим именем той, военной поры) — из крымчаков. На фронте погибли два брата. Оставшихся четверых детей вместе с матерью повезли на расстрел. В противотанковом рву, куда их загнали, она оказалась крайней. Как упала — не помнит, мертвые прижали ее к стене. Землей не засыпали, было холодно, трупы не разлагались. Через трое суток, ночью, она выбралась из рва.
12.000 человек расстреляно в этом рву. Она — единственная из живущих, кто спасся.
Незамедлительные меры руководства Симферопольского горисполкома — пример того, как надо решать вопросы. Следует сказать, что судьба Р. Гурджи решалась при непосредственном участии и поддержке обкома партии. Заметьте, Р. Гурджи вселилась в новую благоустроенную квартиру (это в Крыму, где с жильем так сложно) буквально через два с небольшим месяца после выступления газеты.
Конечно, ей каждый день дорог, каждый — на счету. Старушке 78 лет. Наш разговор шел по слогам, по буквам, она не слышит, следит за губами, отвечает с одышкой. Ее небольшой рассказ для газеты я извлекал по капле в течение двух дней, рядом дежурили ее знакомые.
Сколько было их, подобных встреч, на моей памяти… Анастасия Ивановна Огурцова из Сычевки Смоленской области. Она потеряла в войну и мужа, и сына. Оба возглавляли подполье, когда их расстреливали, отец успел прикрыть сына, спас, и тот успел еще повоевать, потом погиб. Сыну был поставлен в поселке памятник, а старушка 82-х лет бедствовала в одиночестве. После публикации очерка назначили ей персональную пенсию, дали новую квартиру. С пенсией и в новой квартире она успела пожить три месяца… Леонид Владимирович Соколин. Воевал в составе знаменитой Латышской дивизии. Предприятие выделило ему квартиру (несмотря на плохое здоровье, он продолжал работать на одном из московских заводов), но маленькая недобрая чиновница райисполкома бумаги его никак не пропускала. После вмешательства редакции квартиру ветерану выделили. Но к тому времени он уже слег с инфарктом. Прожил Леонид Владимирович в квартире полгода, чуть больше. Но перед смертью больше в больнице лежал, чем дома.
Новоселья — при догорающих свечах…
У каждого журналиста — свои герои. Мне мои — живой укор.
Главное, после вмешательства (публикаций, звонков, писем с просьбами «внимательно рассмотреть», «обратить внимание», хлопот собственных корреспондентов на местах и т. д.) вопросы все-таки решались. Значит, дело-то было правое, и возможности помочь имелись.
Труднее всего напоминать о своих правах, когда обязанности уже давно исполнены, все позади, и люди словно доживают — не живут. Почему же они оказываются столь беспомощны и обременительны для потомков, почему ходят с протянутой рукой.
Старушка Гурджи, надо сказать, никогда и никуда за помощью не обращалась. Одной виною меньше.
* * *
Но вот отклики на «Поле памяти»: все та же обида — запоздалое новоселье, несостоявшееся новоселье. Опять же, возможности есть, появились, много нынче строим, но руководители (советские, партийные, хозяйственные) определяют чужую судьбу так, как удобнее (проще, бесхлопотнее) им, а не просителям. Создаваемая видимость дела, хуже безделья, видимость участия — опаснее безучастия.
«Мне 93 года,— пишет М. Бенкерова.— Я коренная москвичка, инвалид I группы. Мой муж защищал Москву, умер в 1948 году. Сын погиб под Сталинградом в 1943 году и захоронен на Мамаевом кургане. Его имя внесено в картотеку Мамаева кургана. Семь лет я не выхожу из квартиры по состоянию здоровья, вся моя жизнь — это телефон и живущие неподалеку внучка и сноха — жена погибшего сына, и ей-то уже 70 лет. Теперь, так как дом в аварийном состоянии, меня переселяют на окраину Москвы, в Солнцево. Распределением жилья занимается ВИПКэнерго (в этой системе Мосэнерго я, мой муж, сноха проработали более 100 лет).
Увезти меня на окраину, от родных — значит обречь на голодную смерть».
Сотрудница отдела писем связалась с Москворецким райисполкомом Москвы. Была обещана помощь.
Видимо, помогут. Но по каждому поводу не выделить ходатая, не закрепить опекуна.
Какие найти слова, чтобы бюрократ, прочитав о другом бюрократе, сказал: это и обо мне. Чтобы, прочитав, скажем, о принятых «в порядке исключения» мерах в Симферополе, и другие руководители задумались. Как сделать, словом, чтобы подобные «исключения» стали правилом? Чтобы им, немногим инвалидам, вдовам, дожить оставшееся время без этих забот.
Три с лишним года назад я писал о Евпаторийском десанте, героическом и трагическом. Остаток разгромленного десанта приютила у себя на ночь (а немцы уже искали моряков, обходили дворы) Прасковья Перекрестенко вместе с соседкой Марией Глушко. Молодые хозяйки поставили чайник, рвали марлю на бинты. Сапера Ровенского ранило в глаз, и женщины ножницами извлекали осколок.
После войны моряк Алексей Лаврухин разыскивал своих боевых друзей, набралась горстка — больных, увечных. Они, уцелевшие, тоже жили недолго.
Умер Алексей Лаврухин. После публикации очерка квартира его вдовы (в Севастополе) была капитально отремонтирована. Прасковье Перекрестенко назначили персональную пенсию (она живет по-прежнему в Евпатории). А Ровенский? Он тоже чудом уцелел, но о нынешней жизни его сведений у меня не было. Откровенно говоря, я и не волновался за нынешнее житье бывших десантников: все-таки четыре публикации в «Известиях» (две — Ирины Дементьевой), уцелевшие герои, как одинокие часовые, были поименованы в газете.
И вот нежданно-негаданно письмо из Днепропетровска, автор Н. Блох:
«Сравнительно недавно я узнал, что живу в одном доме с X. Ровенским. Когда в свое время читал Ваши очерки, я еще не знал, что этот человек, которого часто встречаю около дома, исключительно скромный и уважительный, является участником героических событий.
Однажды он встретился мне очень расстроенный, оказалось, что в очередной раз возвращается из райисполкома. …Суть в том, что Ровенский с женой, проживая в трехкомнатной квартире (площадью 36,3 кв. м) совместно с семьей дочери, состоящей из 4 человек, просит для себя с женой однокомнатную квартиру. Каждый раз ему отвечают письменно: «обеспечен минимальным размером жилплощади». Разве допустимо в данном случае применять этот минимум к больному инвалиду войны, да еще когда в квартире две семьи, в том числе двое малолетних детей?!»
Ровенский — герой, без преувеличения. Десантникам был приказ попытаться закрепиться на берегу, а они захватили Евпаторию. Помощь, однако, не пришла, и фашисты, окружив город, расстреливали их: не война, а убийство.
Как быть ему сегодня? Минимальный размер жилплощади на человека в Днепропетровске — 6 кв. м. Нехитрая арифметика 36,3 кв. м разделить на шестерых: на Ровенского приходится 0,05 кв. м, то есть считанные сантиметры, сверх минимума, установленного, кстати, давным-давно, когда десятки тысяч семей ютились в коммунальных квартирах.
Ровенский с женой согласились на кооперативную квартиру, раз уж эти сантиметры так непреодолимы. На любезный вопрос в анкете, в каком районе они хотели бы жить, Ровенский указал: Жовтневый район. Понятно, поближе к детям. Тем более рядом, через дорогу строится много домов, и государственных, и кооперативных. Казалось бы, все ясно. Однако в ответ инвалиду предлагают дальний район, от детей 25 километров.
Вот переписка, которую приложил к своему письму в «Известия» Н. Блох.
«Председателю исполкома Жовтневого райсовета тов. Бесчасному Г. А. От инвалида войны второй группы Ровенского X. А. Заявление. Мое обращение вызвано плохим состоянием моего здоровья, я был тяжело ранен в голову, и квартирный шум, и суета резко ухудшают мое здоровье. Предлагаемый вариант на Фрунзенском жилмассиве меня не устраивает, так как большое удаление от детей лишает нас с женой надежды на своевременную их помощь, в которой мы нуждаемся и еще больше будем нуждаться в силу своего возраста и состояния здоровья (мне 72 года). Кроме того, Фрунзенский жилмассив, хоть и перспективный, но там еще долго будут испытываться недостатки в медицинском, торговом, коммунальном и транспортном обслуживании. Под большим вопросом и установка телефона.
Прошу изыскать возможность выделить мне квартиру, как я просил, на жилмассиве «Победа», где сооружается немало жилых домов».
Ответ Бесчасного Ровенскому:
«Вам предлагали отдельную однокомнатную квартиру в ЖСК на Фрунзенском жилмассиве, Вы от нее отказались… Ваша просьба будет удовлетворена согласно очередности».
Ровенский — председателю Днепропетровского горисполкома А. В. Мигдееву:
«…На фронте я был «тяжело ранен в голову (с потерей глаза)… Из ответа райисполкома следует, что моя просьба «будет удовлетворена согласно очередности», но я, возможно, не доживу…» Инвалид просит: если с кооперативными квартирами трудно, то, может быть, вернуться к государственной однокомнатной квартире «в каком-либо из многочисленных строящихся домов в Жовтневом районе, в том числе и на массиве «Победа».
Председатель горисполкома отправляет письмо опять председателю райисполкома, тот — своему заместителю В. Г. Жмуренко.
Жмуренко — Ровенскому:
«Вам предлагали отдельную однокомнатную квартиру… Вы от нее отказались… Ваша просьба будет удовлетворена согласно очередности». Зам. просто переписал, слово в слово, ответ председателя.
Закончим письмо соседа Ровенского в редакцию:
«Уже более двух лет он обивает пороги советских органов, наталкиваясь на махровый бюрократизм. Мало того, от одного из работников Жовтневого райисполкома Ровенскому пришлось услышать: «Вы вот живы остались, а мой отец погиб».
…Думал ли он тогда, в январе 1942-го, думал ли, что сорок пять лет спустя упрекнут его в том, что не погиб, что самым неприступным окажется мирный жилой массив под названием «Победа».
Если бы возможно было за черствость, за равнодушие наказывать, как за невыполнение плана. В самом деле, мы ничего не поднимем — ни промышленность, ни земледелие, и никакую экономику не сдвинем с места, если человека забудем. В конце концов есть такое понятие, как долг. Поколение, защищавшее нас, сегодня рассчитывает на нашу защиту и опеку. По праву памяти.
* * *
Они поженились в конце сороковых, когда он вернулся домой — после плена, после унижений, после госпиталей. С тех пор вместе, и друг от друга ни на шаг.
Перед тем как отдать эти строки в набор, я позвонил Ровенскому: все ли верно написал его добросердечный сосед, нет ли изменений — время-то идет.
Все верно в письме, ответил глухой голос, все так.
Есть и изменения: недавно умерла жена.
Возвращалась с внучкой из больницы, в автобусе стало плохо. Возле дома присела на лавочку. Внучка поднялась домой: бабушка заболела. Когда они всей семьей сбежали вниз, Софья Михайловна сидела, опустив голову.
…Не спросил я, забыл, куда выходят окна, видны ли новостройки, те, которые рядом, через дорогу.
1987 г.
Последушки
- Поле памяти (1987)
- По праву памяти (1987)