В очерке «Двое вышли из леса» («Известия» № 27) рассказывалось о беде, случившейся в Рузском районе Подмосковья. Егеря И. Бондарев и Ф. Татаринов под руководством А. Казина, исполнявшего обязанности председателя правления Рузского районного общества охотников и рыболовов, отправились осматривать угодья охотничьего хозяйства. Была редкая для этих мест пурга. Татаринов отстал, заблудился. Ни в этот день, ни в последующий Казин и Бондарев не приняли неотложных мер для того, чтобы его разыскать. Более того, когда на следующий день родственники пропавшего егеря отправились в лес на поиски, Бондарев не пошел с ними.
Только на третий день была снаряжена поисковая группа, Татаринова нашли мертвым на опушке леса. Судебно-медицинская экспертиза установила, что смерть наступила от сердечно-сосудистой недостаточности.
Собственно говоря, сейчас можно было бы просто рассказать о «принятых мерах», как это делает газета под рубрикой «После того как выступили «Известия». Но мне дороги читательские письма, я не могу не привести некоторые из них. Дороги не столько единством мыслей и чувств (когда гибнет человек, чувства у всех одни, это естественно), сколько единством светлой тональности примеров. Почти каждый автор письма рассказывает о событиях, происшедших с ним лично (либо он кого-то спасал, либо его спасали), и все эти случаи — обратные тому, который произошел в подмосковном лесу.
Вот что пишет читатель Леонид Сандов из г. Полоцка.
«Случай, рассказанный в очерке «Двое вышли из леса», меня очень тронул. Дело в том, что я сам родился, можно сказать, в лесу, работал в лесу и люблю лес. Сколько всего бывало — и блуждал, и замерзал. Но не заблудился и не замерз.
Один случай особенно запомнился. Работал я мастером Петровского химлесхоза Кондопожского района Карельской АССР. В зимнее время рабочие отправлялись на лыжах в лес и собирали еловую серу, обычно ходили по двое-трое. Но Кормоев Анатолий как-то ушел из деревни Юстозеро один и вечером не вернулся. Началась пурга.
Я в это время находился в поселке Гирвас (60 километров от Юстозера), у меня был тогда перелом ноги, и ходил я на костылях. Когда мне позвонила и сообщила обо всем жена Кормоева, я тут же выехал на автомашине в Юстозеро. Приехал, уже было темно. Лесопункт и сельский Совет были закрыты. Я попросил председателя сельсовета, начальника лесопункта и лесничего собраться в конторе лесопункта. Было решено выслать поисковые партии в ночь, не ожидая дня. А леса там большие — в одну сторону на 100 километров нет поселений. Согласно карте, мы наметили маршруты, обеспечили питанием поисковые группы по три человека, и они вышли с собаками в ночь. Сам я на костылях пойти, конечно, не мог. Остался дежурить в конторе. Как только они ушли, я заказал в Петрозаводске на утро вертолет.
И что вы думаете? Анатолия нашли только к вечеру следующего дня — совершенно обессиленного, без сознания. Обморожены были только ноги, и то не очень, короче, через месяц он снова работал.
А если бы мы ожидали дня и вышли позже, человек бы погиб».
Еще письмо. От Николая Сальникова из Киева.
«Мне по роду своей работы приходится часто бывать в экспедициях, где случается всякое, но всегда люди помогают друг другу в беде, иногда рискуя жизнью и здоровьем ради спасения товарища. Расскажу о двух случаях, происшедших в Антарктике. В феврале (антарктическое лето — холодное и суровое) во время сильного шторма с научно-поискового судна «Слава-15» поздно вечером волна смыла за борт матроса Арсения Новикова. Только благодаря энергичным мерам, которые были приняты экипажем судна, Новикова удалось спасти. Моряки, боровшиеся за жизнь товарища, сами рисковали быть смытыми с палубы.
Второй случай произошел на китобойном судне «Слава-7» в апреле (антарктическая осень). Ночью большая волна выбросила за борт кочегара Державина. Более часа все корабли флотилии «Слава» вели поиск исчезнувшего в волнах моряка. Державина спасли. Своей жизнью он обязан благородному чувству взаимной товарищеской выручки, присущему советским морякам».
* * *
Пишут моряки, лесничие, геологи, альпинисты, рыбаки, пожарные, летчики-испытатели… Все те, кто на суше, на воде и в воздухе знает истинную цену товариществу. Пишут люди, сама профессия которых обязывает думать о других, как о себе самом. В этих профессиях, и древних, и молодых, есть свои неписаные законы и традиции.
«Я — старый охотник,— пишет А. Вамвури из Молдавии,— не одну сотню километров исколесил по тайге. Знаю гуманные обычаи охотников. Сам не один раз оставлял в охотничьих избушках запас пищи и дров, чтобы неизвестный товарищ при нужде мог обогреться и поесть. Забота о человеке — таков неписаный закон тайги».
Прекрасная традиция — заботиться о человеке, которого ты никогда не знал, не знаешь и знать не будешь. И человек — навсегда тебе неизвестный, и беда-то — может быть, а может и не быть, но раз она возможна, эта беда, вот тебе мой хлеб, вот тебе мои дрова, спички.
«Наш Звенигород находится намного дальше от места гибели Татаринова, чем были от него эти двое. Но если бы я знал, что нужна моя помощь — в любое время суток, любую погоду пошел бы туда… В Подмосковье я недавно, не знаю этих мест, но постараюсь найти этих людей, чтобы высказать им свое отношение к их поступку». (Н. Наровлянский, г. Звенигород Московской области.)
«Татаринов скончался от сердечно-сосудистой недостаточности. А почему она наступила? Не потому ли, что в тяжелую минуту человек, выбиваясь из последних сил, развивал эту самую недостаточность, оставшись по воле Казина и Бондарева один на один с недугом, пургой и подлостью. Я сама инвалид, сердечно больной человек и только благодаря чуткости врачей и соседей живу, но если меня бросить одну во время приступа, неизвестно, достаточно ли было бы сил в мышцах моего больного сердца еще раз вздохнуть и увидеть мир таким, как он есть». (Г. Бедоева, г. Новочеркасск.)
Справедливости ради надо сказать, что есть в почте одно письмо, автор которого (москвич Л. Хазер) пытается… оправдать поступок Казина и Бондарева. Не объяснить хотя бы психологию поступка, а именно оправдать. И лес подмосковный вроде бы не лес, не тайга, нечего там и искать кого-то («в подмосковных лесах во сто крат безопаснее, чем в любом городе»). А если пурга, то вообще она уравнивает всех, и охотника-следопыта и новичка, что ж тут винить кого-то, что не нашли. И т.д. Пурга, возможно, и уравнивает шансы людей опытных и новичков, но лишь тогда не может быть горького упрека ни к кому, когда для спасения человека предпринято было не только все возможное, но и сверх возможного.
Впрочем, появление этого единичного письма в большой редакционной почте отражает, вероятно, истинное соотношение человеческих взглядов и поступков. Автор — в одиночестве. Тем не менее он объявился, отозвался, оставил даже свой адрес, вроде как заявил о себе, об открытой своей поддержке губительному равнодушию. Что ж, если бы не было у нас еще этого равнодушия, может быть, жил-поживал бы сейчас среди нас и егерь Федор Григорьевич Татаринов.
«Бойся равнодушных,— писал в «Заговоре равнодушных» Бруно Ясенский,— они не убивают и не предают, но только с их молчаливого согласия существует на земле предательство и убийство».
* * *
Теперь, как полагается в конце, — о принятых мерах. Имеют ли право, спрашивают читатели, охранять природу люди, которым безразлична человеческая судьба? И сами же отвечают: надо не им, а от них охранять все живое. Как выяснилось, Казин, исполнявший обязанности председателя правления Рузского районного общества охотников и рыболовов, даже не сообщил о гибели егеря Московскому областному обществу охотников.
Оба, и Казин и Бондарев, с работы сняты. Об этом редакции сообщили председатель правления Московского общества охотников и рыболовов И. Куприянов, а также председатель исполкома Рузского районного Совета К. Соломатин.
Сейчас сошел в подмосковных лесах последний снег. Закончился зимний охотничий сезон. На смену ему пришел новый сезон — весенний, открывая его недавно, рузские охотники снова отправились в лес. Казин и Бондарев не вышли с ними. Они исключены из общества охотников. Они не имеют права ходить в лес с ружьем.
1972 г.
Последушки:
По долшу верности (1972)