Живем не по календарю, в ноябре — метели.
После почти 15 лет перестройки и демократизации — полная незащищенность от вымирания и разбоев. По календарю бы давно пора жить иначе.
Сегодня, после убийства Галины Старовойтовой, упоминают и имена других недавно убитых. А я хочу вспомнить, пока душа ее еще не покинула нашу многогрешную землю, о жертвах другого времени, воскресить имена, забытые теперь, а иногда и неизвестные. Эти люди боролись за правое и в ту пору безнадежное дело, они приблизили свободу, и не их вина, что свобода оказалась разбойничьей.
Без них, возможно, не было бы и Галины Васильевны, и других редких ныне демократов, которые пошли во власть и сумели остаться чистыми.
Спутники
В назначенный час речной трамвайчик наш от речного же вокзала города Москвы отчалил и двинулся в путь бесшумно, словно по течению. Воскресный день августа был, по Пастернаку, сух, как рисунок углем. Сияло солнце и не опал еще ни один лист, и никаких других примет скорой, скудной осени пока не проступило.
На палубе — бывшие обитатели психбольниц, бывшие зэки и чистые девочки, которые не прочь понравиться, но пока еще не знают — кому.
Компания подобралась разношерстная, но единая. От столицы нашей Родины, по-советски говоря, отчалил коллектив — редакция газеты «Экспресс-Хроника».
Собрались по случаю 11-летия со дня выхода первого номера. Правозащитный еженедельник менял местопребывание в среднем раза два-три в год, изгоняли с одного места — возникал в другом. Каждый прожитый год — юбилейный.
В последний раз их в очередной раз согнали с места весной, в мае, и «Экспресс-Хроника» закрылась. Теперь эти люди плывут отмечать юбилей несуществующей газеты. Тела нет, а душа жива.
Главный редактор Александр Подрабинек украдкой, переводя взгляд, знакомит с пассажирами.
Сергей Потылицын. Технический работник «Экспресс-Хроники», а также автор ее.
Осенью 1968-го, явившись по повестке в Чегемский райвоенкомат, заявил комиссару, что в знак протеста против оккупации Чехословакии служить в армии отказывается.
Суд приговорил Потылицына к принудительному лечению в психбольнице. Бессрочно.
Но если человек психически болен, он не подлежит призыву, как безногий или слепой. Какое «уклонение»?
Суд состоялся… без обвиняемого. Судили заочно.
Осенью 1971 года его доставляют в днепропетровскую психиатрическую больницу «специального типа».
Недавно журнал «Знамя» опубликовал воспоминания Сергея Потылицына «Ум и безумие». Вот эта «больница»:
«Территория ограждена каменной стеной с колючей проволокой. По углам — вышки с автоматчиками. Предзонник с контрольно-следовой полосой и еще одним ограждением из колючей проволоки. Внутренний глухой забор с колючей проволокой. Сигнализация. Овчарки. Телекамеры.
Не всякий «классический» концлагерь так охраняется…
Во внутренней охране помимо надзирателей (вольнонаемных прапорщиков) за нами еще надзирают… уголовники, отбывающие различные сроки лишения свободы.
Уголовников именуют «санитарами» (в белых куртках и белых пилотках), антисоветчиков — «дураками». Отдежурив смену, уголовники смотрят телевизор, играют в волейбол, ходят в школу. «Дураков» даже по малой нужде не выпускают из камер: писают в ботинок, выливают в окно.
«Санитары» избивали «дураков» по любому поводу, привязав к кровати. Иногда за избиением наблюдал врач…
Камеры набиты телами. Покончить с собой непросто. Кто-то вешался на полотенце, носках, даже носовом платке, кто-то вскрывал вены».
Сергей Потылицын пробыл здесь более шести лет.
Михаил Кукобака. Мощный, кряжистый. Судили по 70-й статье (антисоветская деятельность). Прошел Сычевскую спецпсихбольницу (Смоленская область). Днепропетровская в сравнении с «Сычевкой» — детский сад.
Стоит психбольница на месте фашистского концлагеря, на гнилом болоте, на костях 20 тысяч советских военнопленных. «Главная беда, что порядки здесь до сих пор фашистские, эсэсовские, — писали больные (17 подписей. Время — конец перестройки). — Больной — быдло, раб, невольник, с которым можно творить все. Славу Буева бригада прапорщиков во главе с Мих. Мих. (главврач больницы. — Авт.) избила так, что он, не приходя в сознание, умер. Во 2-м отделении забили до смерти Юдина. За последние четыре года на совести этих палачей около 50 трупов. Не всех, конечно, забили сапогами — кто-то и сам повесился, кого-то убили нейролептиками».
А это — недавнее время, разгар демократии. «На днях в 7-м отделении менты насмерть забили палками и сапогами больного Андрея Суркова». «Двое санитаров — А. Антипин и А. Попышкин — в состоянии сильного опьянения избили больного Нестерова, потом Кондратьева, затем Берилло, потом завели в туалет и изнасиловали больного Г-ва». «Питание — собак кормят лучше».
Михаил Кукобака выжил. Вернулся в Бобруйск, на родину. В рабочем общежитии над своей койкой повесил фотографии Сахарова и Солженицына. И стал раздавать рабочим Декларацию прав человека.
Снова психушка — местная.
Вышел. Два года свободы. Потом лагеря.
В 1987-м Кукобаке, как и всем правозащитникам, предложили написать прошение о помиловании. Он отказался и просидел еще год.
— Это был грустный эпизод в диссидентской истории, — говорит главный редактор «Экспресс-Хроники». — В тюрьмах и лагерях оставалось человек 200. Из них отказались писать прошение… ну 10, ну 15. Миша отсидел достойно».
Итог: 6 лет спецпсихбольниц и 10 лет лагерей.
Андрей Деревянкин. Юридический консультант «Экспресс-Хроники». 3,5 года спецпсихбольницы и лагерей.
Виктор Баранов, корреспондент «Экспресс-Хроники» в Харькове. 8 лет лагерей.
Павел Люзаков, внештатный автор. 13 лет лагерей.
Любопытно складывались отношения главного редактора с авторами. Официального запрета на полуподпольную газету не было. Она пользовалась огромным спросом в лагерях. Павел Люзаков, отбывая срок на Урале, нелегально переправил в редакцию отклик — о лагерных порядках. Его стали печатать регулярно. За 13 лет неволи он многое увидел, его переводили из лагеря в лагерь, и «Экспресс-Хроника» была единственной в стране газетой, которая писала о жизни заключенных «изнутри».
О судьбе Сергея Потылицына Подрабинек упомянул когда-то в своей книге «Карательная медицина». Четверть века они знали друг друга заочно, а встретились год назад.
Зато с Кукобакой познакомился прямо в психушке.
— Миша из больницы сумел переправить письмо генералу Григоренко. Петр Григорьевич попросил меня: «Съезди». А я тогда по просьбе фонда помощи политзаключенным развозил ссыльным деньги, продукты. Администрации больницы представился братом. Комната свиданий огромная, я его не знаю. Кричу: «Миша, брат!» Он — ко мне.
Это был 1976 год. После свидания я зашел к главврачу. Говорил, что Миша здоров, еще что-то об ответственности. В ту же ночь меня замела милиция.
Через два дня Мишу Кукобаку отпустили.
А когда он получил лагерный срок, я уже сам сидел.
Мимо проплывают подмосковные пляжи, леса, поля.
Но этому речному трамвайчику, кажется, нужны другие берега: Енисей, тайга, каменные утесы.
Судьбы его пассажиров — цена нашей свободы.
…С палубы перебрались в душноватую каюту. Здесь просторнее, накрыт стол.
Верность
По законам развития естества, по высшим, Божьим законам человечество живо наследственностью, преемственностью. Одно поколение отделяет от другого малость — рукопожатие. Но как быть нам, грешным? Была Россия, которая пытала и которую пытали. Почти треть страны сидела, треть доносила, остальные конвоировали, охраняли на вышках. Кто же непричастен — старики и дети? Не может быть, всегда кто-то сохраняется. 30 апреля 1968 года подпольно вышла «Хроника текущих событий» — полтора десятка машинописных страниц.
В течение двух лет «Хронику» вела Наталья Горбаневская. Занятая с утра до ночи, умудрялась одна кормить-поить малолетних детей. Ее упрятали в Казанскую спецпсихбольницу. Следом арестовали Илью Габая, Габриэля Суперфина, Сергея Ковалева, Татьяну Великанову, Александра Лавута. Им на смену приходили новые люди. «Хроника» продержалась более 15 лет.
Через пять лет после закрытия традиции «Хроники» было решено возродить. Собрались люди другого поколения.
А. Подрабинек:
— Нас было четверо — Володя Корсунский, он сейчас зав. отделом в «Русском телеграфе», Володя Рябоконь, теперь живет в Амстердаме, Петя Старчик и я. Мы даже унаследовали небольшие денежные активы от «Хроники». Первые выпуски — тоже машинописные страницы. В 89-м начали печатать газету в Прибалтике, там было посвободнее, набрал силу Народный фронт. Позже договорились с типографией «Известий». Тираж переваливал за 60 тысяч.
Вот она, преемственность. Азербайджанцы взяли в плен шестерых россиян, воевавших на армянской стороне. Пятеро рядовых приговорены к высшей мере, офицер — к 15 годам (сберегли, видимо, для обучения своих спецназовцев). К ним, в Баиловскую тюрьму, не пускают ни адвокатов, ни родителей, ни прессу. Главный редактор «Экспресс-Хроники» едет в Баку, берет интервью у президента Эльчибея, добивается встречи с заключенными и прямо из дворца президента едет в тюрьму. В «Экспресс-Хронике» появляются снимки, рассказ. «Правда» также публикует фотографии Подрабинека. Он выступает в телепередаче «Взгляд». Волна протестов, просьб — по всей России.
Результат — шесть спасенных жизней.
Или. Заголовок величиной почти с название газеты: «Воровство на высшем уровне». Подзаголовок: «Куда пропали 864 миллиарда рублей, выделенных на восстановление Чечни?» Автор — Надежда Чайкова. Предпоследний абзац убийственного обвинения — журналистку предупреждает чеченский офицер: «Не занимайся этим расследованием, а то не только российские, но и наши тебя грохнут».
Подрабинек:
— Ее уже искали и в Москве, и в Грузии. Она уехала в Чечню уже от другой газеты, а сына спрятала в нашей семье. Ее убили.
Погиб корреспондент газеты в Грозном Дмитрий Крикорьянц. Он писал о незаконном экспорте нефти из Чечни, его расстреляли из автомата.
Внештатного автора Гию Чантурия расстреляли в Грузии в машине вместе с охранником.
Там же, в Грузии, на Ингури, был убит (пуля в голову) Николай Джонуа. Он давал информацию наравне со своей женой Изидой Чания, корреспонденткой «Экспресс-Хроники».
На душу маленького газетного населения за такой короткий срок существования потери огромные и невосполнимые…
Но преемственность не только в гибельных взлетах газетных номеров и поисках правды без оглядки. Будни больше, чем взлеты, отражают независимость умов. Никаких политических и дворцовых интриг, никаких поддержек союзов или фракций. Рядовой бесправный человек — только вокруг него вращается маленькая вселенная.
Когда-то при участии Сергея Адамовича Ковалева вышло семь выпусков «Хроники текущих событий». Его посадили в тюрьму, и следствие проверило все 700 сообщений этих номеров. И не нашло ни одного лживого слова.
За 11 лет ни один судебный иск к «Экспресс-Хронике» не был удовлетворен.
…Речной трамвайчик наш бесшумно скользит из пункта А в пункт Б, словно из давно решенной задачки.
Задача решена, а вопросы остались: за что боролись? какие недуги страшнее — те, тоталитарные, или сегодняшние, недуги свободы? И сегодня две России: которая пытает и которую пытают.
Мы, наверное, стоим на месте, а плывут берега. Подмосковные терема новых русских, пляжи. Огромная хромая роща, спотыкаясь и падая, сбегает к воде. Деревья покалечены недавним бешеным ураганом, многие вырваны с корнем. Березы, те, что успели добежать, пьют воду, не ведая, что корни валяются на земле.
— Выпьем за тех, кого с нами нет. За погибших.
С этого еще в пути началось застолье.
Главный редактор пришел позже других (помогал грузить провизию, бегал к метро за опоздавшими). Места за столом уже не оказалось, и он, отмахнувшись от попыток потесниться, примостился на ступеньках лестницы в торце стола.
Как я мечтал когда-то о таком вот выезде на природу родной газеты! Чтобы мой главный редактор сидел вот так же, ни над кем не возвышаясь.
Отречение
У «Известий» было много юбилеев. Мрамор, паркет, зеркала.
Газета первой в России оформила гордую независимость, отбросив в сторону, как обузу, собственное издательство.
И уже спустя полгода отмечала юбилей — 75 лет. Новое демократическое руководство газеты отвело для нового демократического руководства России (и для себя — вместе) отдельный кабинет. Коллектив — отдельно, руководители газеты — отдельно. Этого не было даже в самые застойные времена. Попытки внушения были бесполезны: не надо развращать себя и новую власть.
Откуда было знать, что новая власть развращена еще до прихода к власти.
В назначенный торжественный час — 19.00 — ни один из высоких гостей не явился. Прошло полчаса. 40 минут. Мраморный известинский зал — более 600 человек! — унизительно ждал, как будто юбилей праздновали для гостей.
Несколько членов правительства, наконец, явились.
Шел концерт. На сцене скрипачка проникновенно исполняла «Чардаш» Монти, когда в зале словно что-то обрушилось. Грохот тяжелых кованых сапог. Прямо по центру застывшего зала, по мраморным ступеням, спускалась зловещим маршем большая группа крепких мрачных людей. Недавний переворот (ГКЧП) был свеж в памяти, новая власть казалась еще неустойчивой.
Скрипачка испуганно сбавила звук до еле слышного.
Через несколько долгих секунд все увидели в середине чеканного марша знакомые усы вице-президента. Скрипачка заискивающе улыбнулась и вернула скрипке голос.
Могучий кортеж промаршировал к сцене, развернулся. Первый ряд — руководители «Известий» — поднялся. Неразбериха, шум, стук кресел: выгоняли второй ряд, чтобы усадить охрану гостя. Скрипачка продолжала играть.
В разгар пиршества, когда вся редакция неприкаянно слонялась по залу и коридорам, я зашел в заветный кабинет. Там и сказал генералу — вице-президенту, что можно было подождать две минуты и войти после номера солистки; что если нужно было войти срочно, то можно было сделать это незаметно — рядом с первым рядом есть боковой служебный вход, и охрана могла бы это выяснить накануне, если бы была менее показной и более профессиональной.
Обступившая охрана выслушивала все это молча и зло, вице-президент — молча и мрачно.
Александр Владимирович Руцкой — далеко не худший из генералов-политиков: просто у других еще не было такой власти. И не он виноват в происшедшем. Мы, «Известия». Каждый правитель ведет себя так, как позволяет народ.
Когда уже были побеждены в яростной схватке верховные власти и СССР, и России (Лукьянов и Хасбулатов), я сказал: «Надо искать новых врагов, иначе не сплотиться». Тогда-то, уже серьезно, и предложил организовать пикник. Босиком по траве, и все равны.
Пикника не было. Зато в столовую редакции завезли бочку с пивом. Как прежде сокрушались и злословили по кабинетам, так этими же компаниями устроились за столиками. И — соорудили президиум! Во главе зала поставили поперек стол, отовсюду видный, за который отдельно воссели прочно главный редактор и представительница бочки с пивом. И было видно слепому — кто хозяин.
Интриги, заговоры с робкими попытками «неконституционной» смены власти. Чем не вся великая Россия?
Вообще-то черт бы с нами со всеми, с начальниками и подчиненными, если бы не страдал читатель, возраст которого был определен по-военному точно: 30 лет.
С рабочих столов сдули всякую память о прошлом. Ветеранов не провожают с благодарностью — выгоняют.
Покончила с собой Евгения Николаевна Манучарова. Пожалуй, это был единственный случай самоубийства в журналистике времен демократии. Трагический мотив для раздумий.
Года не прошло. Редакция собрала в Москве собственных корреспондентов со всей страны, человек 40—45. На совещание. Они успели поделиться с начальством творческими планами, а в пятницу их отправили на два дня за город, в дом отдыха. Там они веселились вместе с куратором, членом редколлегии, делились планами уже друг с другом. А в субботу прибыл Главный, объявил, что больше половины из них уволены, зачитал имена и уехал.
Шок. Ни телефона, ни другой связи с миром. Капкан.
Символическая случайность. При массовых увольнениях осталась нетронутой сотрудница, которая регулярно доносила в КГБ на… читателей «Известий»:
«Комитет государственной безопасности СССР
Направляем полученное редакцией газеты «Известия» письмо Родригеса И.Р. из г. Кишинева, исполненное на машинке, в копии.
Текст письма начинается словами: «Ко дню третьей годовщины бессрочной ссылки в г. Горький действительного члена Академии наук СССР профессора Андрея Дмитриевича Сахарова — ума, чести и совести народа российского».
Заканчивается письмо фразой: «Андрей Дмитриевич Сахаров арестован 22 января 1980 г. в 15 часов дня».
Зав. группой анализа и информации отдела писем».
Сколько же лагерных нар и коек в психушках были готовы и для читателей «Известий»!
Мы потеряли преданных нам и преданных нами читателей. Обанкротились, пошли по миру.
Нас продали.
Тогда, после победы демократии в августе 1991 года, вся обкомовская Россия лихорадочно накинула на себя демократические одежды без всякой примерки. Общество потеряло не политический ориентир, а нравственный.
* * *
Помните? У Александра Галича: «И я упаду, побежденный своею победой». Это о всей России. За малым исключением. В частности, за исключением пассажиров речного трамвайчика.
Теперь, рядом с ними, кажется, что я не работал в демократических «Известиях» никогда, ни одного дня.
Но это не так. Работал и при Толкунове, и при Лаптеве. При Лаптеве? При котором за один только год не напечатали пять моих больших, острых материалов?
Да, я работал в демократической газете в недемократические времена.
Привыкание к крови
— И это — свобода? Это то, за что вы бились, отдавая свои жизни? — спрашиваю я Александра Подрабинека.
За четыре года советской перестроечной власти «Экспресс-Хронику» выгоняли изо всех углов раз двадцать. Снимут квартиру, а спецслужбы тут же давят на хозяев через жэки, через участковых: «На вас соседи жалуются. Вы это прекращайте!» Случались милицейские налеты: «Откуда у вас множительная техника?»
После августа 91-го выгоняли с десяток раз — за семь лет тоже немало. Но уже по другим причинам — подскакивали цены, хозяевам подворачивался более выгодный вариант. В итоге ютились по подвалам. Печатались в типографии «Известий». Издательство «Известий», оказавшись по вине редакции в разрыве с собственной газетой, иногда доверительно печатало «Экспресс-Хронику» в долг, и еженедельник, хоть и с опозданием, всегда рассчитывался.
— Последний раз, — говорит Подрабинек, — мы снимали помещение на Матросской тишине, напротив тюрьмы, где я сидел…
— И это — свобода? — я имею в виду всю Россию.
— Да, это свобода. Мы, «Экспресс-Хроника», в тяжелых, но теперь равных условиях со всеми. Небольшие западные гранты сохранились, и газета еще восстановится. Я считаю, гражданская свобода в России есть. На отсутствие свободы сейчас жалуются как раз те, которые в советские времена были всем очень довольны и в свободе тогда не нуждались. Номенклатурные диссиденты…
— А если бы у вашей газеты был постоянный адрес и вы смогли бы его публиковать, как все?
— О-о, к нам бы выстроилась такая очередь страждущих…
— Она была бы длиннее в советские времена или сейчас?
— Сейчас. И все-таки и отсутствие зарплаты, и безработица — это только ущемление личных интересов, пусть важных. Тогда было время правозащитников, теперь — юристов.
В конце концов, есть классическая гражданская свобода или нет — какая разница обворованному, вымирающему люду.
Мы разошлись в оценке, но его мнение стоит дороже. В своей знаменитой монографии «Карательная медицина» Подрабинек назвал имя первого карателя — Ленин и первой жертвы — Чичерин. Монографию издали за рубежом. Автора судили в 1978-м. Не в Москве (по месту преступления), а — чтобы не привлекать внимания — в Электростали. Обвинял зам. областного прокурора В.А. Суворов.
Вспоминает бывший работник облпрокуратуры, а ныне мой известинский коллега Макс Хазин:
— После приговора Суворов пришел расстроенный: Подрабинек отказывался давать показания, не назвал соучастников, не раскаялся. Я говорю: «Он имеет на это право». — «Не в этом дело. Он заявил вдруг суду, что его тошнит. Судья хотела объявить перерыв, пригласить врача, а он в ответ: «Вы меня не так поняли, меня тошнит от прокурора», — «И сколько ему дали?» — «Пять лет ссылки». — «А что же вы его не законопатили в колонию на всю катушку?» — «Такая нам была установка…»
Александра Подрабинека отправили не просто в Сибирь, а в Оймякон — на полюс холода. Ссылка — не колония, должен бы ехать своим ходом, а его с ноября 78-го конвоировали по всей Транссибирской магистрали через семь пересыльных тюрем.
Мороз под 60. Из казенных домов — тюрьма, милиция, КГБ и загс. Ссыльного отправили в тюрьму. Он «держал голодовку». Приехала из Москвы Алла, невеста, недавняя школьница. Там и поженились. Почти без денег искали угол. Приютила — в долг — молодая пара Леонид и Наташа Островские: он — инженер, она — педагог. Они же пошли и свидетелями в загс. Хозяев затаскали в КГБ, хотели завести на них уголовное дело. Островские не сдались, он бросил партийный билет, она — профсоюзный. Уехали.
«Карательную медицину» переиздали на английском. Там же, в ссылке, — новый приговор: 3,5 года лагерей.
Вину Подрабинека определял не суд. Так же, как осужденных заочно Сергея Потылицына, Михаила Кукобаку и всех прочих «психически больных» курировал не Минздрав.
Когда правозащитников оставили в покое? Не знаю, думаю, и сейчас их имена хранятся до востребования.
Петра Старчика, одного из основателей «Экспресс-Хроники», схватили в 1972-м. Он разбрасывал в метро листовки: «Долой КПСС!» Перед поездом, который вылетал из тоннеля, он бросал пачку листовок в поток воздуха. Пока они рассеивались, он исчезал. Нашли по рисованному портрету. В Казанской спецпсихбольнице («Ах, ты здоровый? Значит, не понимаешь, что больной») он сидел со знаменитым Ильиным, который стрелял в Брежнева.
Старчик обещал больше так не делать, и его через три года выпустили. Обещание сдержал, поступил иначе. Под гитару стал петь по клубам, музыка своя, слова Мандельштама, Гумилева, Клюева, Цветаевой; слова своих друзей — правозащитников Виктора Некипелова (умер сразу после освобождения. 61 год), Василя Стуса (погиб в Чистопольской тюрьме. 47 лет), Ильи Габая (после освобождения из лагерей покончил с собой. 38 лет), Вадима Делоне (после лагеря эмигрировал и умер в Париже. 36 лет).
Поздно вечером Старчик возвращался домой. Возле метро «Теплый Стан» его скосили. Для надежности переехали машиной.
А время-то: конец 1990-го, уже все правозащитники на свободе.
Освободившись, некоторые из них пытались привлечь к ответу своих палачей. Алексей Смирнов, директор исследовательского Центра по правам человека, разыскал своего следователя. В Мосгорпрокуратуре правозащитнику сказали: «Вы имеете право подать на него в суд… Но он сейчас не у нас… Средств на новое следствие нет… Зачем вам?» Валерий Абрамкин, руководитель общественного Центра по делам правосудия, в тюрьме получил туберкулез. Подвальную камеру, в которой скапливалась вода, сооружали при нем. По рассказам, в раствор цемента клали соль — она гигроскопична и хорошо удерживает влагу в камере. Абрамкин предлагал новым властям в начале 90-х: я готов показать эти камеры любой комиссии. Никто не заинтересовался.
Ни один следователь не был осужден.
От государственного самосуда сегодня без передышки перешли к мафиозному. Потом так же легко можно будет вернуться к политическим убийствам, главное, чтобы народ привык к крови. И спецы за деньги вернутся в госструктуры.
…Песчаный откос, зеленая трава, купанье в теплой реке, чувство всеобщей связи в мире: сорвешь цветок — погоду испортишь. Все уже позади, мы возвращаемся в город интриг, разбоя и одиночества. С нами на палубе Петя Старчик. Он выжил тогда. Полуослеп. Раздавленные кости скрепляли винтами. Полгода на костылях. Теперь снова передвигается на полуискусственных ногах. На инвалидности. Работает сторожем. Та же гитара, те же песни.
— Я был трезв и не в задумчивости, — вспоминает Старчик. — Следствия не было. В ту пору убили отца Меня, потом священника церкви на улице Чехова, потом третьего священника, потом одного поэта… Был список, кого надо убрать, и я — в том списке. Это была генеральная репетиция путча гэкачепистов. Когда начинается отстрел — это всегда знак беды.
Река, берега. Небо — единственное неподеленное имущество России. Проплывают в обратном порядке дачи-терема, откосы, безногие деревья пьют воду.
В одиночестве, когда так неминуемо сближаются земля и небо, есть одно преимущество — тебя уже никто не предаст.
* * *
Партии, союзы, объединения… По сегодняшним многочисленным газетам потомки будут судить о сегодняшней жизни, как по маршальским воспоминаниям о войне: фронты, армии, дивизии, а солдата — нет, и не отличить побед от поражений.
С газетных страниц исчезла прямая речь.
Я далек от банкиров — сегодняшних хозяев газет — и не знаю, наверное, чего-то главного, что знают они. Но факт: банкиры уже ничем не удивят и не смогут изменить мне: они — чужие, те были — свои.
* * *
Как невольник, хлебнувший чужой свободы, я следил за судьбой независимых коллег. Минул август, потянулась середина сентября. «Экспресс-Хроника» вновь вышла. Октябрь, ноябрь — газета пошла своим трудным ходом.
Ни один человек за полгода неработы из газеты не ушел.
1998 г.