Они возвращаются (1995)

Перекоп, Юшунь — названия звучат ностальгически, словно последние утраченные надежды.

Конечно, мы никогда не узнаем, что было бы, победи тогда Белая армия. Но мы хорошо знаем, что стало после победы красных — этого достаточно.

Перекоп. Неприступный десятиметровый Турецкий вал протянулся на одиннадцать километров. Перед ним — ров шириной 30 метров и глубиной — 10. На подступах к нему — проволочные заграждения до пяти рядов. Вся прилегающая местность — в траншеях, прочные укрытия, пулеметные и артиллерийские огневые позиции. Все вокруг — под прицелом.

Чуть южнее 20—25 километров — еще одна укрепленная полоса — Юшуньские (Ишуньские) позиции: шесть линий окопов, снова до пяти рядов проволоки.

Белые были правы, когда говорили о том, что Перекоп неприступен. Они имели в виду атаку в лоб.

Теперь этот эпизод стал хрестоматийным — в обход, вброд красноармейцы по пояс в воде переходят Сиваш. Риск был велик: любое, внезапное изменение ветра могло поднять воду в заливе — судьба висела на волоске.

Начало операции стало и началом новой традиции советской власти — всякое завоевание преподносить к обеденному столу.

Переправа через Сиваш началась в трехлетний юбилей революции — 7 ноября 1920 года.

8-го — штурм Турецкого вала.

9-го, в четвертом часу ночи, — части дивизии Блюхера и Повстанческая армия Нестора Махно в ходе четвертой атаки, под ураганным огнем противника, ослепляемые мощными прожекторами, овладели Турецким валом.

11-го — прорваны Юшуньские позиции и Чонгарские укрепления. Фрунзе предлагает Врангелю сдаться, но получает отказ.

12-го — взят Джанкой.

13-го — взят Симферополь.

14-го — заняты Евпатория и Феодосия.

15-го — из Севастополя уходят последние транспорты, остатки русской Белой гвардии покидают Россию.

16-го — Фрунзе и Бела Кун направляют телеграмму Ленину: «Сегодня нашей конницей занята Керчь. Южный фронт ликвидирован».

17 ноября красные, уже без боя, вошли в Ялту.

*   *   *

Исход Белого движения — тема отдельная, и разговор о ней еще предстоит.

Сегодня же исполняется 75 лет со дня окончания в Крыму гражданской войны. Там, на юге, пройдут «Памятные дни». Дату эту отмечали и прежде, не раз — под красными знаменами. Всегда отмечали — разгром и победу; нынче, впервые — трагедию. И впервые приглашена побежденная сторона.

Организатор «Памятных дней» — центр гуманитарных исследований при Симферопольском государственном университете, возглавляемый молодым профессором В.Казариным. Главную заботу взяло на себя русское общество Крыма, но помогали едва ли не все — греческое, армянское, немецкое, еврейское, другие общества Крыма, движение «Женщины Крыма». Конечно, крымское правительство, без поддержки которого организация столь крупного мероприятия была бы невозможна. Тем более ни официальная Москва, ни Киев помощи не оказали. Киев счел мероприятие прорусским. В Москве же Владимир Павлович Казарин обошел руководителей разного рода депутатских комитетов, подкомитетов, комиссий. Но думских депутатов то ли смутила чужая теперь территория, то ли, скорее всего, они оказались слишком заняты своей собственной судьбой, личной властью.

Занимаясь только собой, можем снова не уберечь ни Россию, ни Украину, а значит, и себя.

У профессора Казарина — идейного организатора «Памятных дней» — один дед был за красных, другой — за белых. Дед по отцу, вологодский, воевал еще за царя и Отечество и отбывал долгий срок на лесозаготовках. Дед по матери — забайкальский, красноармеец. После гражданской войны вернулся домой и порубал шашкой иконы матери: «Опиум для народа! Бога нет!».

— Мы все сегодня дети белых и красных,— говорит Казарин.

Да, так. Только нынешние безбожники научились держать свечу, и все вокруг перемешалось.

Церковь, кстати сказать, отозвалась. И Алексий II из Москвы и Блаженнейший Владимир Слободану из Киева пришлют в Крым своих высоких представителей.

*   *   *

Ах, если бы в ту ночь подул изменчивый ветер и вода поднялась в Сиваше, может статься, и вся жизнь потекла бы по другому руслу.

Побежденные, изгнанные из России, были прокляты. И дети их прокляты, и внуки, весь род.

Где-то к середине пятидесятых годов у Марины Антоновны Деникиной, дочери легендарного генерала, появилась возможность повидать Родину. Она работала в Париже на радио и телевидении, была достаточно известна как специалист по истории России, и ее в числе четырех человек решили отправить в Москву — готовить визит важного французского министра. Ее пригласили в МИД, где состоялся незабываемый диалог.

— Вы родились в России?

— Да, в паспорте стоит — Екатеринодар.

— Известно ли вам, что у нас с Советами подписано соглашение, по которому французских граждан, родившихся в России, Советы могут считать своими. Вас могут не выпустить обратно.

— Но я французская гражданка.

Чиновник показал ей большие списки.

— Это все — русские с французскими паспортами, которые не вернулись. Нас уведомили, что они решили остаться в СССР, но их родные, семьи уверяют, что обратно их не выпустили. О судьбе этих людей нам ничего не известно, и сделать мы ничего не можем.

— Так сделайте же что-нибудь. Что хотите. Я готова…

— У вас есть дети?

— Сын.

— Сколько ему?

— Десять лет.

— Решайте сами…

Уважаемое государство заранее расписалось в бессилии защитить своего гражданина.

Она не поехала.

Вполне могла пропасть без вести. В лучшем случае сообщили бы об автомобильной аварии или самоубийстве.

Ее неискупимая вина перед советской властью — родилась и жила в России, в гражданскую войну бежала за границу. Вот вещественное доказательство — фотография 1918 года. Группа людей поднимается по трапу на пароход, покидающий Россию.

— Это — моя мама, — показывает Марина Антоновна. — За ней дедушка. Рядом — дети генерала Корнилова. А перед мамой — няня, и вот я, запеленутая, у нее на руках. Мне было тогда около года.

Разговор наш — в ее доме, в Париже, возле Версаля.

Десятилетия прошли как века.

В начале восьмидесятых, еще при Брежневе, ей отказали в визе в советскую Россию, и Марина Антоновна с большой группой — около двухсот человек — французских туристов поплыла на пароходе. Без визы она могла только сходить на берег, но не ночевать.

— Мы подходили к Одессе, и я очень волновалась. Нарядилась в самую красивую блузку, в самую красивую юбку, подкрасилась. Соседка, француженка, спрашивает: «У тебя тут рандеву? Ты должна с кем-то встретиться?» Я сказала: «Да. С русской землей».

Это была убогая встреча. Ее предупредили, что русские неохотно, не без опаски, общаются с иностранцами, особенно с русскими эмигрантами, и она, стесняясь акцента, по-русски не говорила. Действительность превзошла ожидания. Люди показались дикими — никто ни на что не отвечал, отворачивались. Возили их скопом, на трех автобусах, поодиночке — никуда. Однажды автобус поломался — в центре города, посреди людной улицы. Стоял конец мая, жара. Французы в автобусе задыхались, они попросили девушку-гида выйти из машины, но та с испугом сказала: «Нельзя». Ее попросили заехать в какую-нибудь церковь, посмотреть службу. «Церквей в Одессе нет»,— ответила она. Соседка Марины Антоновны, любительница парусных прогулок, спросила, почему побережье так пустынно, ни одного паруса. «Советское правительство считает этот вид отдыха опасным для жизни»,— ответила девушка-гид.

Всем французам было неприятно, а единственная среди них русская испытывала как бы личный стыд.

— И все равно, все равно это было счастьем, и я благодарила судьбу. Ведь я была и осталась навсегда русским человеком. …Несколько французов получили визы и из Одессы улетали в Киев. Потом, в Ялте, они догнали нас. Они купили билеты на самолет и отмечали это событие с шампанским: «Покидаем русские территориальные воды! Уходим в свободный полет!» Они — французы, а я — у себя дома и — связана! Это было больно.

Свою долю крымского шампанского она все же испробовала.

— Мы записались вечером в оперу. В антракте подходим в буфет, просим два бокала шампанского, а буфетчица говорит: «Только бутылку». Это — семь или восемь рублей, а у нас на двоих — четыре: нас предупредили, что на рубли в России ничего не купишь — так и было. Мы отошли. А сзади стоял мужчина, он взял бутылку шампанского и подошел к нам. Оказалось — москвич. Я сую ему четыре рубля, он благодарит и кладет в карман. По просьбе подруги я сказала что-то по-русски. Москвич остолбенел: «Вы эмигрантка?» Полез в карман, вынул четыре рубля: «От русской не возьму». Пошел проводить нас до автобусов: «Давайте простимся по-русски». И мы на глазах у наших французов, а стояло три автобуса, трижды по-русски поцеловались.

Если бы знал он, что на своей земле, посреди советской власти, как посреди тайги, он обнимает и целует дочь генерала Деникина, трогательная сцена прощания могла кончиться обмороком.

Через несколько лет, уже при Горбачеве, она снова без визы отправилась в Россию на пароходе. Теперь уже, на берегу, общалась по-русски, а три-четыре советских чиновника даже взяли у нее автограф.

Это рассказ не столько о том, как дочь Деникина пробивалась домой и осваивала Родину, сколько о том, как Родина менялась на ее глазах — советская земля становилась снова русской, а советские товарищи — гражданами.

*   *   *

Конечно, действующих лиц той драмы почти не осталось, приглашены дети, внуки белых офицеров.

Вот бы когда приехать на Родину Марине Антоновне Деникиной. Не сможет — заболела.

Совсем немного — два года — не дожила до приглашения дочь Нестора Махно. Она жила в одном из областных городов Казахстана под другой фамилией. Сегодня могла бы приехать под своей собственной.

Жаль, что до нынешних дней не дожили те русские офицеры, которые тоже хотели счастья России, были верными ее сынами, но будущее Родины желали видеть иным и за это были изгнаны. Но все же, слава Богу, сыновья их и внуки дождались часа, когда с пониманием и уважением приглашены на официальные взаимные поминки.

Приглашения были разосланы в Австралию, Аргентину, США, Канаду, Францию.

Из Бельгии ожидаются сын и дочь генерала Котляревского, ближайшего сподвижника и друга Врангеля. Оттуда же, из Бельгии, прибудет графиня Пален, предки которой, если помните, участвовали в заговоре и убийстве Павла Первого. Из Лондона приедут сын и две племянницы князя Васильчикова, предок которого служил еще в штабе адмирала Нахимова. Из США прилетят Анатолий Григорьевич Рытиков, сын белого офицера, и профессор Клермонтского университета Владимир Григорьевич Улитин. Всего — более тридцати фамилий, знатных и рядовых.

С красными — проще, они под рукой. К большому сожалению, больна дочь Фрунзе, должна приехать племянница.

В программе «Памятных дней» — научные конференции, тема которых — новое осмысление революции и гражданской войны. И тема, и цель этой первой в истории встречи обозначены в подзаголовке «Памятных дней» — «Судьба Отечества в XX веке: в поисках утраченного единства».

И красные, и белые будут сидеть за одними обеденными столами, жить вместе в одном из Ялтинских санаториев, который удалось снять по сходной цене.

Среди красных и белых будут и редкие представители тех, кто успел повоевать по обе стороны. Из Киева приедут Татьяна Петровна и Ирина Петровна Маевские, их отец — белый офицер — перешел в штаб Красной армии, это он со своими новыми соратниками разрабатывал план переправы через Сиваш и обхода Перекопа, после чего путь в Крым был открыт.

Теперь они все вместе 11 ноября отправятся в Красноперекопск, на место прорыва. Архиепископ Симферопольский и Крымский Лазарь отслужит панихиду.

Так и пойдут далее, по календарю ноября 1920 года.

12-го — в Джанкой.

13-го — в Симферополь.

14-го — в Евпаторию и Феодосию.

15-го — в Севастополь.

16-го — в Керчь.

17-го — в Ялту.

И во всех городах в означенные дни отзвучат молебны и прольется колокольный звон в память об убиенных с обеих сторон.

1995 г.