«Общественная жизнь в этой стране — постоянный заговор против истины». Маркиз де Кюстин. «Записки о России», 1839 г.
В 1944 году черные опричники НКВД во главе с полковником Гвишиани должны были за одну ночь согнать с земли целый народ. Жителей высокогорного чеченского села Хайбах к железной дороге не погнали, для удобства 600 больных, стариков, беременных женщин, матерей с грудными детьми затолкали в старую конюшню и сожгли. Родственники, не бросившие немощных людей, вошли в конюшню добровольно.
Тех, кто пытался вырваться из огня, косили пулеметами.
Та же участь постигла чеченское село Зумсой.
Мы хорошо знаем Лидице, Хатынь, стертые с лица земли. Потому, что их сожгли фашисты.
Хайбах и Зумсой остались в истории незамеченными. Потому, что их жителей сожгли мы, соотечественники.
По поводу фашистов мы сделали выводы для всего мира — и фашизм головы не поднял.
У себя дома — никаких выводов, и через полвека история пошла по очередному кругу.
Отравленный Россией
Чеченец Сулумбек Асаев родился в Северном Казахстане в 1947 году. Повезло: тремя бы годами раньше беременную мать или даже с грудным ребенком практичные чекисты никуда бы не повезли — пристрелили. В лучшем случае скончались бы в пути.
Родители рассказывали ему, как ехали больше месяца, почти без воды и пищи. Зима, холод. У людей было то, что смогли унести в руках. По дороге умер дед, конвоиры выбросили тело из вагона. Умирали многие, особенно дети.
Как срывали пшеничные колосья и делили зернышки на всю семью, Сулумбек уже помнит. Через несколько лет умер отец. Восемь детей-сирот воспитывала бабушка.
В 1957-м их вернули. Все дома были заняты русскими, даже частные деревенские постройки были отданы новым хозяевам как свободное государственное жилье. Начались схватки, вспыхнула резня.
Асаевы вернулись с миром, прожили с русскими в своем сельском доме больше года, потом помогли им переехать.
Советский геноцид сделал изгоями весь народ, в итоге выросло целое поколение полуграмотных, ожесточенных людей. Никто не понес наказания, никто не произнес ни слова покаяния, словно великий народ имеет право на мелкие ошибки.
При чем здесь русский народ, скажете вы. Народ безмолвствовал, и этого достаточно для всеобщей вины.
Главного палача не стало, и все было еще поправимо.
Короткая «хрущевская оттепель» малому народу была не менее важна, чем великому. В шестидесятые годы в Москву и Ленинград потянулась способная чеченская молодежь — будущие кадры для своей многострадальной республики: музыканты, журналисты, врачи, юристы. Готовилось первое поколение чеченской интеллигенции не только для того, чтобы заткнуть средневековые бреши, но и помочь превратить население в нацию.
И еще, молодые, образованные чеченцы могли помочь повернуть народы друг к другу, новые интеллектуальные ресурсы в Чечне, заботливо выпестованные в лучших вузах России, — огромный потенциал для взаимопонимания.
Но что происходит? Сулумбек Асаев заканчивает юридический факультет МГУ, и чеченцев-выпускников направляют в Ханты-Мансийский автономный округ, в Кемеровскую область… Подальше — на Север, в Сибирь.
Сулумбек уходит в армию, затем работает следователем УВД, получает прекрасную рекомендацию и приезжает в Московскую область, где ждет его девушка, с которой познакомился еще студентом.
В Домодедове он стал следователем УВД. Через два года его пригласили в прокуратуру, еще через два он стал зам. прокурора города. Раскрыл несколько безнадежных дел о взятках и убийствах, в которых орудовали… милиционеры. Их привлекли к уголовной ответственности, несмотря на противодействие Щелокова.
Началась месть, посыпались анонимки, бесконечные проверки. Прокурор Московской области Кузнецов взял Асаева к себе — заместителем начальника следственного управления.
Непосредственный начальник Асаева, возглавлявший следственное управление, оказался зоологическим шовинистом.
Михаил X. — следователь прокуратуры Московской области того времени:
— Сидит, разговаривает с человеком нормально, как только тот выходит — кипит. «Вот морда жидовская». Или — «тварь чеченская». С евреями был сдержаннее, их в прокуратуре было достаточно.
Асаеву сказал как-то:
— Если б я работал у вас на Кавказе, я б, наверное, там за вами горшки выносил… А чего ты в Чечне своей не работаешь?
— А вы почему у себя в Пензенской области не работаете?
— Я — русский!
Если бы дело было в одном мракобесе.
В течение многих лет областной прокурор Владимир Васильевич Кузнецов пытался назначить Асаева прокурором района. Не выходило. И места свободные были. Назначали какого-нибудь рядового следователя, но не его. Кузнецову было неудобно перед Асаевым, которого ценил как специалиста, смущенно-невнятно объяснял: «Возникли трудности… подождем». В конце концов в очередной раз он сказал виновато: «Я никогда не смогу вам дать работу, которую вы заслуживаете. Вас не пропускает обком партии и никогда не пропустит: национальность…»
Не мракобес или самодур — все та же старая, сталинская система продолжала считать его недочеловеком. При том, что уже вовсю гремела пресловутая перестройка.
В 1988 году, отдав Подмосковью почти 20 лет, Сулумбек Асаев, отравленный Россией, вернулся в Чечню. Генеральный прокурор России назначил его прокурором Веденского района. В Чечне чеченцу, видимо, можно доверить то, что нельзя в Подмосковье. Характеристика снова, как и после армии, была выдана замечательная.
Но в Чечне власть была коррумпирована, слишком могучи были тейповые связи, родство и личная преданность были главной мерой. Асаев рухнул сразу на нижнюю ступеньку, вопреки предписанию генерального прокурора России его, словно студента-выпускника, назначили следователем прокуратуры.
В России был чеченцем, в Чечне оказался прорусским.
Лацис, Кедров и другие. Повторение пройденного.
Все самое уродливое, что проявила чеченская война, — и массовый захват заложников, и публичные казни, и выставление на площади отрубленных голов, вся эта дикость и варварство — изобретение не новое, это лишь повторение давно пройденного, узаконенного когда-то молодой страной Советов.
Институт заложников существовал некогда как государственная система.
Весной 1919 года «Известия» опубликовали заявление Дзержинского: «Арестованные левые социалисты-революционеры и меньшевики будут служить заложниками, и судьба их будет зависеть от поведения обеих партий».
«Заложники — капитал для обмена», — изрек известный чекист Лацис.
Во время крестьянских восстаний в Тамбовской губернии арестовывали и расстреливали женщин и детей от 1 месяца до 16 лет. Села сжигались. В отношении детей особенно усердствовал полусумасшедший большевик Кедров, он лично расстреливал малолетних «шпионов» от 8 до 14 лет. Кедров возглавил Особый отдел ВЧК и зверствовал на Севере, Лацис возглавил Всеукраинскую ВЧК.
Это были нелюди. На Украине, где свирепствовал Лацис, в одном только Киеве летом 1919-го расстреляли 3000 человек. Кедров собрал под Холмогорами 1200 офицеров, посадил на баржу и расстрелял.
По поводу же упомянутой публичной казни в Чечне, то еще в 1918 году в «Известиях» Радек в статье «Красный террор» писал: «…пять заложников, взятых у буржуазии, расстрелянных … в присутствии тысячи рабочих, одобряющих этот акт, — более сильный акт, нежели расстрел пятисот человек без участия рабочих масс».
Что же, скажите, происходило и происходит сегодня в Чечне нового, того, что в свое время не было освящено большевиками?
Как бы далеко ни ушло то время, большевистское воспитание осталось в генах сегодняшних русских и чеченских лидеров.
Когда-то большевики ворвались в Зимний, арестовали министров и отправили их в Петропавловскую крепость.
В девяностые годы Дудаев и Ельцин повели себя как близнецы-братья.
В апреле 1993-го Дудаев разогнал парламент и через две недели расстрелял мэрию.
В сентябре 1993-го был распущен агрессивный парламент России и тоже через две недели расстрелян Белый дом.
Дудаев поздравил Ельцина с акцией, сожалея лишь о том, что провели ее с запозданием.
История не просто повторяется, она почти не прерывалась.
На малой родине
Пройдя испытательный срок (почти два года следователем), русский чеченец получил наконец должность прокурора Веденского района. Двухкомнатную квартирку в Подмосковье поменял на роскошную трехкомнатную в обкомовском доме. Жил в Грозном, работал в Ведено.
Как только к власти пришел Дудаев, к прокурору Чечни Пушкину прямо домой заявились боевики и отконвоировали его в штаб генерала. Прокурорские работники бросились на выручку. Дудаев Пушкина отпустил, но с должности снял.
Генерал пригласил Асаева работать в «свою», «чеченскую» прокуратуру. Асаев отказался. В Грозный приехали генеральный прокурор России, тогда — Степанков, его замы, начальники отделов. «Что делать, помогите», — обращался к ним Асаев. «Держитесь, — отвечали ему российские начальники, — эта смута временная. С Дудаевым мы разберемся».
Начальники уехали. А Сулумбека Асаева перевели насильно в Грозный помощником продудаевского прокурора. Он сразу же взял отпуск, потом второй отпуск. Потом заболел — воспаление легких, ревматизм. Прокантовался около года.
Спасение пришло неожиданно. В начале 1993 года был создан конституционный суд, и Асаеву предложили стать заместителем председателя.
Сулумбек Асаев:
— Конституционный суд был так же незаконен, как и дудаевская прокуратура, он не предусмотрен в субъектах Российской Федерации. Но у нас появилась цель: сказать правду. Уже к концу марта конституционный суд вынес заключение о незаконности роспуска парламента и городского собрания, незаконности введения комендантского часа и т.д. Мы признали недействительными целый пакет указов президента Дудаева. Но, объективности ради, и многие законы и постановления парламента также признали неконституционными.
И я тут же опубликовал заявление о том, что ухожу из конституционного суда, потому что в Чеченской республике установился диктаторский режим, все решает не закон, а оружие. Служить этому преступному режиму считаю для себя невозможным. Все газеты опубликовали это заявление.
Здание конституционного суда было расстреляно из пулеметов, затем боевики ворвались внутрь, тут уже в ход пошли автоматы, все шкафы, сейфы — все было уничтожено.
Этого седого человека легко было убить. Не тронули. У Дудаева было тогда, перед войной много других серьезных, вооруженных противников — Лабазанов, Гантемиров.
И опять Асаев обращается в Москву, сообщает о вынужденном простое, просит работу. «Пока работы нет. Будет — сообщим. Держитесь», — отвечала Москва.
— Генеральной прокуратуре отписываться удобно. Она меня с работы не снимала. Я у них числюсь, а зарплату не получаю. Что я есть, что меня нет — все равно им.
По Грозному шли митинги. Составлялись списки «врагов народа», люди исчезали неизвестно куда.
— Наводить конституционный порядок, конечно, было нужно, — говорит Сулумбек Асаев. — Разбои, грабежи, убийства. Беспредел полный. И очень многие чеченцы надеялись на Москву.
Но Москва вместо опытных хирургов со скальпелями прислала мясников.
Война глазами прокурора
31 декабря 1994 года газета «Ичкерия» на первой полосе поздравила россиян, «дорогих соотечественников»: «Мира и счастья вам в новом, 1995 году!»
А через час начался штурм Грозного.
Об этом уже писали — зачем?
Да, писали, но почти всегда варварами выставляли чеченцев.
Да, писали, но тут же и забывали об этом и до сих пор выводов не сделали, до сих пор не можем поладить с Чечней.
Надо писать, чтобы помнить каждый день эту войну, как ее помнят солдатские матери.
Многие государства после кровавых войн выходили очищенными. А мы — каждое десятилетие — в крови. Мы — манкурты.
Сулумбек Асаев:
— Началось с бомбежки города. Два с половиной месяца бомбили и уничтожали все подряд — шквал огня, стреляло все, что могло стрелять, и днем, и ночью. Тяжелые орудия, «Град» бьет, бомбежки — беспрерывно, с земли и воздуха, земля ходуном ходит.
По городу валялось множество трупов, в основном русских солдат. Чеченцы, какими бы они там ни были, даже бандиты, раненых и убитых уносили с собой. В редких случаях оставляли, когда под шквальным огнем не заметят друг друга. Чеченцы вывозили тела погибших на окраину, чтобы родные могли опознать. Предать тело земле — этот обычай у чеченцев в крови. Умерший, но непохороненный чеченец — это горе и позор семьи на всю оставшуюся жизнь.
Чеченцы предложили перемирие на несколько дней, чтоб собрать убитых, но российские генералы отказались. И они валялись больше месяца. Кто-то заснял их на кассету: русские солдатики, полуобглоданные собаками, свисают из танковых люков. Лиц уже не узнать. Эти видеокассеты ходили по городу, и растаскиваемые собаками тела русских солдат стали для чеченского народа символом морального падения противника: так поступает Россия со своими детьми.
Это те самые юные, необстрелянные мальчики, о которых подлый министр обороны России Павел Грачев сказал: «Они умирают с улыбкой на устах». Перед этим он предал их, бросил, сказав в начале войны, что это воюют не наши солдаты. Дудаев ответил: значит, это просто бандиты, в плен не брать. И тогда Россия вынуждена была признать своих сыновей.
Жестокость и беспредел сегодняшних дней — заказные, бытовые и прочие убийства — прямое следствие Афганистана, Таджикистана, Чечни. В мирное время за убийство человек получает 15 лет. На войне он свободен убивать своих собратьев десятками, не зная их в лицо. Убийство становится главным ремеслом в жизни.
Гипноз убийства затемнил сознание. Сегодня, в мирное время, смерть стала нашей второй жизнью.
Писать об этом малоприятно. Но сошлюсь на Куприна. Его повесть «Яма» — о проститутках, о публичном доме. Кажется, притрагиваясь к страницам, можно заразиться.
Но к этим порочным страницам он предпослал неожиданный эпиграф: «Знаю, что многие найдут эту повесть безнравственной и неприличной. Тем не менее от всего сердца посвящаю ее матерям и юношеству».
Значит, важно не то, о чем ты пишешь, снова напоминаешь, а — ради чего.
— Страшнее оказалось другое, когда дудаевцы были оттеснены в горы, и Чечня с 20 марта 1995 года по 6 августа 1996 года считалась под контролем федеральных властей. Полтора года. Самолеты по-прежнему наносили ракетные удары по домам, по базарам, где скапливались люди. В Хасавюрте жила семья — семеро детей, жена беременна восьмым. Муж пошел в соседнее село. В это время летели три самолета, развернулись и шарахнули по этому дому, все — трупы. Представляете состояние человека, который вернулся домой, — ни дома, ни семьи…
На танках перекрывают дорогу, идут чеченские машины — бьют по ним из пулеметов, поджигают. Кто остается жив, отрезают уши, поднимают на вертолетах и сбрасывают в ущелье — живых, раненых.
Чеченцы тоже отрезали русским контрактникам уши, отрубали головы и выставляли напоказ. Это не война — бандитизм.
— У вас есть доказательства?
— С 10 марта 1995 г., когда федеральные войска овладели Чечней, я был назначен заместителем прокурора Чечни. У нас были возбуждены уголовные дела с полной доказательственной базой — трупами, свидетелями. Но федеральные власти настолько ограничили нас в правах, что работать было практически невозможно. Это было сделано специально, чтобы дать зеленый свет беззаконию. Ни транспорта, ни даже телефона. По полгода у нас не было судмедэкспертов, без которых не исследуешь ни одну смерть. Находим 11 трупов, 20 трупов, видно, что расстреляны — со связанными руками и ногами, но хороним как неопознанных, без всяких исследований. Почти год не было следственного изолятора. Нескольких человек арестовали за разбойные нападения на банки, одна из нападавших — работница нашей чеченской милиции. Пришлось отправлять в следственный изолятор Пятигорска.
Я считаю, мы служили достойно, что могли, то делали. Осматривали места происшествий под пулями, под обстрелами. Трое наших работников погибли.
Мы занимались только местным населением. У внутренних войск МВД России была своя межрегиональная прокуратура, у военных — своя. Все было специально до предела запутано. Вот пример.
Бывший летчик 1-го класса Хамидов работал помощником председателя нового чеченского правительства. Два сына, лет по 15-16, пошли с бидонами на коляске за водой, общая колонка была недалеко от дома. И соседский мальчик с ними увязался — русский. Ушли и не вернулись. Хамидов месяца три разыскивал детей. И какая-то случайная женщина рассказала ему, как на улице Маяковского к недостроенному дому подъехал БТР, оттуда вывели пятерых мальчиков, завели во двор, поставили к стенке, расстреляли, закопали, и БТР покрутился по свежей могиле, ровняя землю.
Хамидов — ко мне: дайте следственную группу, может, это мои дети. Вскрыли — пять детских трупов. Два его сына, третий мальчик, русский, который с ними пошел. И еще какие-то двое, наверное, солдаты их по дороге прихватили. Хамидов так радовался, что нашел их, как будто они были живые. Мне стало не по себе, а он сказал:
— Ведь я бы их до конца жизни искал, а теперь по-человечески земле предам и к ним приходить буду.
Женщина сказала, что на БТРе были буквы ВВ. Мы возбудили уголовное дело по факту убийства, я отправил документы в межрегиональную прокуратуру, а те говорят: это не наши, это, наверное, военнослужащие Минобороны. А миноборонцы переправляют бумаги обратно в МВД. Так перебрасывались, а потом сослались на бандформирования. А у бандитов ни одного БТР в Грозном не было.
И таких случаев… Тоже летом 95-го, когда вся власть была у русских, к дому Галановых подъехал БТР. Вся семья — 9 человек — была расстреляна, а трехлетнему ребенку сделали еще контрольный выстрел в голову…
Сама процедура расследования была запутана изначально, никаких виновных не найдешь. Я предлагал создать единую следственную группу из лучших спецов всех трех прокуратур. Нет, никому ничего не надо.
Еще я предлагал, писал в Москву, чтобы прислали ревизоров — куда и на что потрачены деньги в 1995 году, направленные в Чечню. Ни ответа ни привета. А ведь у нас, скажем, комиссия по выплате компенсации была сплошь из жуликов. Мы нескольких членов комиссии арестовали даже. Комиссия из чеченцев. Составлялись фиктивные документы, что у таких-то людей дома якобы разрушены, подписывались акты. Потом мы проверяем: дома целехоньки.
И опять на мои сигналы о хищениях — ноль внимания в Москве.
В жестоких условиях Асаев работал на Россию, а Россия словно специально не хотела знать никакой правды.
В его обкомовский дом, на который он обменял Подмосковье, попала бомба, Асаев жил в деревне, откуда и ездил на работу.
Однажды, отправляясь в командировку в Москву, он строго-настрого запретил сыну куда-либо выезжать. Но Андрей с двоюродным братом и соседским мальчиком отправились в Грозный посмотреть, что осталось от разрушенного дома.
Ушли и пропали.
Когда Сулумбек вернулся из Москвы, он кинулся в фильтрационный пункт, который окрестили фашистским лагерем. Об этом много писали, но вот еще несколько коротких строк журналиста ингуша Магомеда-Рашида Плиева, которого в фильтрационном пункте пытали: «В вагон-заке лечь было невозможно, дышать было трудно, воды практически не хватало. Некоторые начали пить собственную мочу».
Асаев показал удостоверение заместителя прокурора, подписанное первым зам. генерального прокурора России. «А-а, поддельное», — сказали ему и к вагонам даже близко не пустили.
— Через контрразведку я добился, чтобы мне показали журнал регистрации. Нашел фамилию сына: «11 февраля задержан в районе боевых действий без документов. 13 февраля освобожден».
Подпись: «Иванов». Они все там — Ивановы, Петровы, Сидоровы — обезличены.
Ложь. Мы нередко находили потом трупы таких освобожденных. А за освобождение, даже если человек уже калека, надо было платить русским выкуп.
— Слишком серьезное обвинение.
— Да ведь ко мне же потом приходили люди: «Я заплатил…»
Через какое-то время к Асаевым заехал незнакомый парень и сказал, что Андрея и двух его товарищей видели, как они под конвоем внутренних войск собирали на улицах и площадях трупы русских солдат.
Сын пропал без вести, растворился. Сулумбек искал его всюду и только теперь понял Хамидова, его радость, когда тот нашел мертвых сыновей.
6 декабря 1996 года Асаев, как обычно, выехал из деревни в Грозный на работу, но его остановил русский блокпост.
— Нельзя. Опять война. Боевики захватили Грозный.
—…Я считаю, был сговор. Зам. министра ВД России получил много сигналов о подготовке боевиков. В ответ на это он дал указание 6 августа рано утром выехать милиции из города для проверки паспортного режима в районах. Блокпосты, оставшиеся в Грозном, попрятались в укрытие. Боевики парадно вернулись в свою столицу. Лишь охрана правительства — чеченцы и некоторые райотделы — тоже чеченцы пытались оказать сопротивление. Боевики сожгли здания верховного суда, прокуратуры, министерства юстиции, уничтожили все документы.
Полгода назад боевики уже занимали Грозный, но их быстро выбили, я ждал, что и на этот раз будет то же. Но нет. Сговор.
2 сентября я тайком покинул Чечню. А 3-го в наш дом ворвались на двух машинах боевики.
— Где прокурор? Если не выдадите, шарахнем гранатометом.
И потом, в Москве меня продолжали искать, предлагали вернуться добровольно.
По жестокости, беспределу, по беззаконию обе армии друг другу не уступали.
Проверка
Как только оккупационные войска отступили, теперь уже вернувшиеся в столицу чеченские хозяева просят Москву о том же, о чем просил Асаев: «…Мы имеем достоверные сведения о том, что бывшее правительство Завгаева Д. при содействии заинтересованных чиновников правительства РФ продолжают до настоящего времени расхищать выделенные финансовые средства на восстановление экономики и социальной сферы Ч.Р….»
Счетная палата Государственной думы проверила тот самый 1995 год, когда власть контролировали федеральные силы.
Прибывшие в Чечню инспектора обнаружили:
Выделение средств осуществлялось с нарушением порядка ведения кассовых операций, с нарушением расходовались средства резервного фонда правительства республики. В ряде случаев средства выделялись на безвозвратной основе коммерческим структурам.
Компенсационных выплат использовано не по целевому назначению 73,98 млрд. рублей.
Хищения в подрядных организациях нанесли ущерб в 4,8 млрд. руб.
На государственном предприятии «Фармацевтический импорт для экстремальной медицины» использовано не по целевому назначению 4,2 млрд. руб.; в республику поставили ненужного оборудования и медпрепаратов с просроченными сроками годности на 2,2 млрд. руб.
И т.д. и т.п. В итоге: на 17 октября 1995 года было незаконно израсходовано 4545,1 млрд. руб. С 18 октября и до конца года — аж 11.245,7 млрд. руб.
Вывод Счетной палаты Госдумы: «Одной из причин выявленных нарушений явилось невыполнение должностными лицами Министерства финансов РФ трехсторонних соглашений в части контроля за фактическими затратами, обоснованностью их размера, целевым использованием средств и деятельностью банков».
Так что кровавая бойня, то затухая, то разгораясь вновь, закончилась в срок, и боевики почти без боя вернулись в Грозный — в срок, когда чиновники-столоначальники обеих столиц уже достаточно наворовались и сказали себе: хватит.
Не в силе Бог, а в правде
Почему мы выигрываем великие кровопролитные войны — с Наполеоном или с Гитлером и проигрываем малые — Афганистан, Чечня, да и подзабытую уже финскую кампанию проиграли?
Академик Александр Панченко ответил на это:
— Потому что не в силе Бог, а в правде.
Мы побеждали только в праведных войнах.
По Астафьеву, если бы не войны и не самоистребление, нас сегодня в России должно было быть 600 миллионов. Эти выводы писателя слишком лабораторны. Мы и сегодня даже четверть этого числа прокормить не можем.
Я знаю, как покончить с военными экспериментами. Рецепт не нов. Нужно, чтобы при каждой военной затее полководцы, главнокомандующие отправляли впереди других своих детей. Сына или зятя — туда, на место боя, и дочь — туда же, медсестрой. Я представляю, как дочь-имиджмейкер перевязывает раненого в поле или в госпитале. Весь мир видел бы, что президент — вместе с Россией и народу своему желает того же, что самому себе. Лучшего имиджа не придумать.
И еще. Выводы, которых мы никогда не делаем.
Вы думаете, надо объявлять об аресте Басаева? Да он сам первым придет на скамью подсудимых, если будет знать, что по другую сторону скамьи сядут все силовые министры России, все те, кто эту войну затеял и одобрил. Полководцы, отдававшие приказы убивать, вполне могли быть судимы уголовным судом — за бессмысленную гибель тысяч русских и чеченцев. Главнокомандующему, который не ведал, что творил, хотя бы извиниться за все, что произошло. Никто за столетия геноцида вины своей публично не признал — ни цари, ни партийные вожди.
Теперь же мириться и брататься с Чечней, обещая совместную счастливую жизнь, как будто ничего не случилось, — невозможно.
Кстати, о Басаеве. Представим невероятное. Если бы во время фашистской оккупации, когда немцы стояли у Москвы и Ленинграда, если бы какой-нибудь наш Николай Кузнецов на территории Германии захватил заложников — военных, штатских мужчин, женщин — не важно, и этим заставил бы немцев заключить с нами мир, очистить нашу землю, мы бы такого человека как потом называли — тоже бандитом?
В обратный путь
Итак, 2 сентября 1996 года заместитель прокурора Чеченской республики Сулумбек Асаев тайно покинул Чечню. Он выехал рано утром на машине вместе с начальником отдела кадров и его братом-следователем. Его хорошо знали в лицо, он часто и резко (против режима насилия) выступал по телевидению. Но они сумели проскочить пост боевиков в Самашках, вырвались на свободу и в Нальчике сели на поезд, следовавший в Москву.
Еще не было пяти утра, и они с московского вокзала отправились пешком на пустынную Пушкинскую площадь. Там они сидели на скамейке, как бомжи, пока не открылись двери Генеральной прокуратуры.
Асаеву предложили опять Подмосковье — опять заместителем или помощником районного прокурора. Без жилья. Из Домодедова уезжал в Швейцарию знакомый Асаева, он продавал двухкомнатную квартиру: «Стоит 100 миллионов рублей, но тебе отдам за 70». Асаев обратился в прокуратуру: «У меня наберется 20 миллионов, дайте еще 50, помогите, и я готов работать где и кем угодно. Ему пообещали помочь, определили в следственное управление — там был полный завал — рядовым прокурором отдела, ниже должности уже нет. Он скитался у друзей, знакомых в Подмосковье.
А через несколько месяцев начальник управления финансов сказал ему: «Денег нет, ничего мы тебе не дадим».
И Асаев ушел на пенсию. Те годы, которые он работал в прокуратуре Чечни при Дудаеве, ему из стажа вычеркнули, словно он представлял там не прокуратуру России, а боевиков.
Теперь он адвокат. Купил в Москве комнату в коммунальной квартире.
Я прошу руководителей Чечни — не надо охотиться за Асаевым в Москве: Россия с ним уже рассчиталась.
Мысль — незатейливая и бесполезная: жизнь проходит, пройдет, вот так проживаешь ее и не понимаешь — кому и зачем ты нужен.
Асаев — ничей. Как те первые солдаты-контрактники, от которых отрекся министр обороны Грачев. И как те солдаты, которые неделями валялись, мертвые и умирающие — ничьи. Как бездомные офицеры, нищие учителя и врачи, шахтеры — мертвые и живые. Весь народ, вся Россия — ничья.
1998 г.