В краеведческом музее в Старой Руссе сняли со стенда фотографию партизана Владимира Ивановича Меньшикова…
Трудно приезжать в город, который ты знаешь издавна и которому благодарен за то, что вырос в нем, трудно приезжать в него, в этот город, по поводу невеселому.
Представляю, как, сговорившись заранее, мы съезжаемся и встречаемся с Меньшиковым в Старой Руссе, бродим по нашим общим с ним улицам и улочкам. Я везу с собой не столь давнюю местную газету со статьей «За землю старорусскую». Там подробно описывается, как партизанский отряд, прорвав кольцо у деревни Опросово, с боем выходил из окружения. Владимир Меньшиков залег за пулемет, чтобы прикрыть отход товарищей. Рядом вела огонь санитарка Лена Стефанская: это он, Меньшиков, научил ее, совсем девчонку, стрелять из пулемета. Так они, вдвоем — учитель и ученица — заставили фашистов залечь. Партизаны из окружения вышли, тяжелораненого Меньшикова подобрали и отправили на самолете в Москву, в госпиталь.
Мне будет трудно и стыдно сейчас перед Меньшиковым потому, что я-то хорошо знаю — ЧТО конкретно защитил он в том бою.
…До войны в Старой Руссе жило около 40 тысяч человек. Гитлеровцы были в городе 950 дней. 10.720 угнали в Германию, 9.400 расстреляли и повесили, 900 отправили в концлагеря… Когда фашисты ушли, на месте города остались пустырь и виселицы.
Я приехал сюда в самом начале сорок седьмого. Вокруг — развалины, и даже — не жизнь, едва теплящаяся, а лишь завязь жизни.
…До войны в Старой Руссе, курортном зеленом городке, ходили трамваи.
Где-то в конце сорок седьмого появился в городе первый автобус. Он месил грязь по единственному маршруту, останавливался, где кто попросит, и подбирал по дороге всех. По пути — не по пути, вез. Нас, детей, водитель-фронтовик катал бесплатно.
…До войны, с гордостью вспоминают старожилы, в Старой Руссе было два симфонических оркестра. И еще — роскошный театр, в котором начинала свой путь Комиссаржевская.
Потом, помню хорошо, в конце тех же сороковых появился маленький духовой оркестр. Человек рождался, женился, умирал — всюду сопровождали его эти несколько трубачей, и всякий раз в их древней и высокой музыке было что-то трогательное и вечное. Потом в старой разрушенной церкви на Соборной стороне открыли кинотеатр.
Город пережил клиническую смерть, выстоял, расцвел, и сейчас, в этот мой приезд мы пойдем гулять с бывшим учителем и партизаном Меньшиковым по солнечным улицам и переулкам. Эти улицы — его: он их отстоял и спас, и эти улицы — мои: он их отстоял и спас для меня. Владимир Иванович не был в Старой Руссе уже тысячу лет.
Я, бывающий тут наездами каждый год, многое могу показать. Мы пойдем с ним в музыкальную школу, на стадион, позагораем на пляже, пойдем в курортный парк, осмотрим новенькие с иголочки корпуса старорусского курорта, заглянем в спортивную школу. Зайдем на завод химического машиностроения, медико-инструментальный и приборостроительный заводы… 17 промышленных предприятий поставляют продукцию (химическое оборудование, приборы газовой автоматики и т. д.) в 42 страны.
И, конечно, зайдем мы к нашим общим знакомым и друзьям. Например, к другому Владимиру Ивановичу — Кухареву, тоже партизану, командиру разведки. И представляю заранее, как они обнимутся, трижды по-русски расцелуются, и Владимир Иванович поспешит в магазин. Потому что старым партизанам после долгих лет и не посидеть, не поговорить — такой же грех, как забыть фронтовых друзей. Кухарев пожурит гостя за то, что тот не дает о себе знать. Меньшиков, конечно, извинится, а потом, кивая на Кухарева, посетует с невеселой улыбкой на быстротечность времени. Кухарев, действительно, сдал немного, тяжело переболел, зато вот счастье — рядом: сын Виктор, окончивший военную академию, гостит сейчас у него, вот он — крепок и здоров, как вся нынешняя молодежь.
Так они будут сидеть за рюмочкой, два учителя, два партизана, два Владимира Ивановича, они будут говорить о том о сем, вспомнят, как вместе в один день в ноябре сорок первого перед боем за деревню Ловля они лежали ночью на сырой земле и под одеялом при спичках писали заявления о приеме в партию: «Прошу… обещаю… клянусь…». Тут же, в кустах, проголосовали: единогласно.
И, конечно же, вспомнят они тот самый бой под Опросовом, о котором писала газета.
— Немцы стеной идут, по 150 человек,— скажет Кухарев,— а вы с Леной Стефанской вдвоем из пулеметов… Она вначале глаза зажмурила: никогда не убивала. А потом… Тебя когда тяжело ранило, между двух лошадей плащпалатку натянули, и — тебя на нее. Сначала в партизанский госпиталь, а потом сразу — в Москву…
И зайдем мы еще с Меньшиковым на улицу Минеральную. Там живет его сестра — бывшая учительница, а ныне пенсионерка. Представляю, как откроет Галина Ивановна дверь… Объятия, поцелуи, слезы — все будет, как при всякой долгожданной и неожиданной встрече.
…Пусть простит меня читатель. Все, что я написал,— правда, кроме одного. В этот свой приезд я, к сожалению, не смогу увидеть Владимира Ивановича Меньшикова. И в следующий приезд не увижу. Вообще не увижу. Никогда.
Потому что в том бою под Опросовом Владимир Иванович погиб. Его действительно успели вынести с поля боя и даже отправить в Москву, но…
Я смотрю на его медаль «За отвагу», в удостоверении нет подписи ее владельца, и место для фотокарточки тоже пусто. Потому что все это уже — посмертно.
Я думаю, что та пуля и мне была предназначена, только что успевшему родиться. И заведующей краеведческим музеем Олимпиаде Алексеевне Симоженковой была предназначена. Враг целился и в нас тоже, а попал в Меньшикова, потому, что он нас заслонил.
Фамилию Симоженковой я потому назвал, что именно к ней пришла Галина Ивановна Меньшикова и спросила, почему после ремонта сняли со стены фотографию ее погибшего брата. И это она, Олимпиада Алексеевна, ответила ей:
— Не хватило места…
* * *
Старая Русса — один из немногих городов, который дал целое партизанское соединение. Здесь, под Старой Руссой, пал смертью храбрых Герой Советского Союза летчик Тимур Фрунзе — сын легендарного полководца. Здесь, в этих краях, началась повесть о настоящем человеке Алексее Маресьеве. Несколько школьниц повторили подвиг Зои Космодемьянской. Здесь же, под Старой Руссой, пал смертью храбрых и командир партизанского отряда, в котором воевала когда-то Зоя, Андрей Крайнов. На старорусской земле сражалась прославленная латышская стрелковая дивизия.
Всех — и павших, и живших — староруссцы помнят и чтят. Память у жителей этого города особенно остра, потому что метастазы войны протянулись далеко за пределы 9 мая 1945 года. Еще в шестидесятых годах в окрестных лесах рвались старые снаряды, гибли люди.
А совсем недавно строители рыли котлован под фундамент будущего гаража. С лопат вдруг стали падать обрывки одежды, обувь, кости. На глубине полутора метров открылась страшная картина — тридцать расстрелянных женщин, из них две беременные, семь детей, которым не исполнилось еще и десяти, старики, юноши… Из земли доставали брошки, кольца, сумочки, серьги, нашли остатки пухового платка, сантиметр, детские игрушечные часы. По этим приметам староруссцы узнавали своих родных, друзей, знакомых…
Это в этом городе восьмиклассница, заполняя анкету, на вопрос: «Ваше любимое блюдо?» — ответила:
— Мороженое.
— Ваше представление о счастье?
— Быть нужным людям.
— Ваше представление о несчастье?
— Война!
Это написала девочка, не имеющая от войны ни одной царапины. Это написала девочка, для которой мороженое — блюдо…
Не хватило места…
Что может быть обиднее и нелепее объяснения, которое годится на все случаи жизни. Между прочим, все беды на земле — большие и маленькие — происходят от того, что кому-то чего-то вдруг не хватает: Принципиальности. Честности. Гражданского мужества. Выдержки. Терпения. Ума. Совести. Мужества. Доброты. И даже Зла. Ненависти.
Как хорошо, что Меньшикову в ту пору хватило всех главных качеств, из тех, что свойственны русскому характеру!..
* * *
У Галины Ивановны немного документов о брате. Вот письма от него. Извещение о смерти: «…в бою за социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество…»
Был у нее и другой брат — Николай, связист. Получили извещение, что пропал без вести. В конце сороковых годов сестра Галины Ивановны Таня работала официанткой в Клайпедском ресторане, к ней подошел военный и, не знакомясь, спросил: «У вас был брат — Николай?» — «Он жив?!» — «Мы с ним были на разных концах связи, шел бой. Там, где стоял Коля, там после мины ничего не осталось…».
Галина Ивановна всю жизнь работала учительницей в начальных классах. И когда она рассказывала своим детям о мужестве, о стойкости, верности Родине, когда она говорила просто о честности, она поминала и своих братьев. Не потому что они лучше других, а потому что они были не хуже других, сделали все, что смогли, и они были ближе ей, чем кто-либо, а значит, и им, ее ученикам, ближе.
И она водила их в музей, потому что, не зная прошлого, нельзя до конца понять и полюбить настоящее. И среди других экспонатов дети видели и фотографию брата своей учительницы.
Сейчас ей, Галине Ивановне, почему-то неудобно видеть своих учеников, она даже сторонится их, вроде как лгала им раньше, не на тех примерах воспитывала. А когда при случайной встрече дети спрашивают ее: «Что это? Почему?», — она отвечает растерянно и честно: «Не знаю», разводит руками и спешит уйти.
Есть в истории неизменное и вечное — народный подвиг. И роль музейного служащего — работника Истории огромна, почетна и очень ответственна — он и педагог, и воспитатель и, если хотите, политик. Он — музейный служащий,— храня прошлое, работает на настоящее и будущее.
Обо всем этом я хотел поговорить с Олимпиадой Алексеевной Симоженковой, однако разговора не получилось.
— Обновляли экспозицию, — говорила она, — и места для Меньшикова, действительно, уже не хватило.
Я с вниманием разглядывал экспонаты музея, отыскивая, что здесь неизменно и вечно, что не подлежит, так сказать, обновлению. Изделия из дерева? Расшитые полотенца? Банки с рыбами, которые водятся в старорусских реках? Но я не знаю, где бы висели сейчас эти расшитые полотенца, если бы не Меньшиков с пулеметом.
— Мы нашли новых героев, и на его место поместили…
На стенде, в соседнем отделе есть доска Почета, на ней — лучшие труженики города, улыбающиеся и серьезные, молодые и постарше. Вот их, говорил я Симоженковой, можно и нужно «обновлять», потому что, даже если кто-то из них и не стал хуже работать, а наоборот — даже лучше, все равно, кто-то другой в это время может оказаться еще лучше, кто-то другой может вырваться вперед.
А Владимир Иванович Меньшиков осенью сорок второго один раз и навсегда сделал все, что мог, и впереди него уже быть никто не сможет. И если появился новый герой, он в музее может занять достойное место только рядом с Меньшиковым. Не вместо него.
* * *
Я бы повел Владимира Ивановича Меньшикова по нашим общим с ним улицам и улочкам. Я бы повел его по всему городу и все ему показал. Кроме одного. В старую Никольскую церковь, где сейчас краеведческий музей, я бы его не повел, обошел ее далеко стороной. А если бы случайно он свернул вдруг к ней…
— Извините, Владимир Иванович, — сказал бы я.— Извините — будьте великодушны, как были мужественны.
Конечно, в редакцию «Известий» сейчас придет бумага: «Меры приняты…». Но я очень хочу, чтобы в лихорадочных поисках места для фотографии партизана Меньшикова не повторилось пройденное.
Чтобы не была предана забвению чья-то иная светлая память.
Старая Русса
1974 г.