Еще не высохли слезы, еще не успели схоронить действительных героев, тех рядовых или в малых офицерских званиях, тех, кто принял огонь на себя, еще в московских моргах не опознали десятки трупов, еще не отыскали без вести пропавших;
еще не разобрались, не доискались, по чьей вине «Останкино», мэрия, ИТАР-ТАСС, «Эхо Москвы» оказались практически не защищены, и все москвичи — не защищены, а те именно бойцы и милиционеры, которые призваны были защитить и которые стояли к бандитам ближе всех, лицом к лицу, оказались не вооружены — дубинки да щиты;
еще и сами беззащитные защитники не знают, почему оказались брошены на многочасовое растерзание своими начальниками, а остальной мир и тем более не знает, почему так задумчиво-медлительны, катастрофически медлительны, почти преступно медлительны были всесильные силовые министры;
еще москвичи, россияне и весь мир не оправились от шока;
еще всего горя не избыли, и завтра, и послезавтра людей будут переносить из больничных палат в морги, еще впереди столько горя и слез,
а министрам, тем самым — всесильным силовым — уже парадно вручили самые высокие награды России. За личное мужество.
А я-то думал, предстоит служебное разбирательство — всех троих.
Глубокой ночью, почти перед рассветом, когда уже кровь вовсю лилась, когда безоружных жителей опустевшей, парализованной столицы призвали спешно защитить Россию, пресс-секретарь президента объявил москвичам, что они надежно защищены милицией и войсками. Теперь, в преддверии высоконачальственного награждения он закрепил и обезопасил эту мысль директивно, объявив официально всякое иное мнение «сомнительными домыслами» и призвав прессу «не предоставлять места или эфира «вольным или невольным провокаторам».
А мне кажется, что скоропалительная наградная акция и есть провокация. Ведь если бы надо было как-то дискредитировать победителей, скомпрометировать президента России — лучше не придумать.
Кажется, все россияне поняли, не сговариваясь, решили: не победа это, не праздник — беда, национальная трагедия. И президент обратился к согражданам с траурными, не фанфарными словами. Но как будто разные люди подталкивают его. Написали — зачитал: беда, траур. Толкнули с другого боку: никакая не трагедия, а победа и праздник, надо награждать — срочно, на свежих могилах.
Опасно не иное мнение, наоборот — опасно не иметь иного мнения об этих днях, о цене, опасно не сделать реальных выводов. Слишком часто за последнее время мы становимся победителями.
Тогда, в августе 1991-го, Ельцин также не сразу выступил против «кровавой хунты», а несколько часов спустя (много позже выяснялось: вел с преступниками переговоры). Войска, которые тогда вошли в Москву, не были вооружены: бронемашины — без боекомплектов, даже личное оружие офицеров — без патронов. И на защиту демократии, наконец, были позваны безоружные гражданские люди. Пришли и старики, и женщины, и дети.
Когда в январе 1991 года в Эстонии также возникла угроза штурма правительственного здания, Эдгар Сависаар, наоборот, призвал людей не собираться на площади перед его резиденцией: долг правительства, сказал он, обеспечивать безопасность граждан, а не выставлять их под пули. Кажется, подобным образом поступил в Чили и Альенде в 1973 году.
Я совершенно убежден: тогда, в 91-м, Ельцин не хотел превратить людей в «пушечное мясо». Остается второе, единственный вариант, достаточно безнравственный: президент знал, что никакого штурма не будет.
Как в заурядной школе — повторение пройденного.
Но не во всем. Тогда погибли трое и, скажем прямо, по нелепости, по ним не били прямой наводкой. Тем не менее лидер России нашел покаянные человеческие слова:
— Простите меня, что не смог защитить, уберечь ваших сыновей.
Сегодня убиты и искалечены сотни, не по нелепости, в них целились. На этот раз личного покаяния не прозвучало. Трудно, видимо, каяться подряд за одно и то же.
И тогда тоже была попытка героизации. У Ельцина хватило ума отказаться от Золотой Звезды.
На этот раз, вручая высочайшие награды могущественным единомышленникам, он избавил их не только от служебного разбирательства, но и от трезвой самооценки.
Ну переживем мы еще одного генерала-героя, мало их было, что ли. И тех, кого надо было бы наградить, но не наградили — и это переживем, мало что ли было и их тоже, достойных, но не удостоенных.
А все же я разобраться хочу: почему, например, Виктор Ерин теперь и Герой, и генерал армии, а два других силовых — тоже герои, но поменьше, их наградили — тоже за личное мужество — второй по значению наградой. Если мне не объяснят, что к чему, я по наивности буду думать, что все трое — в одинаковых условиях одинаково себя проявили, но просто у министра обороны уже есть одна Золотая Звезда и две для молодого министра в мирное время многовато; а другой министр — безопасности, на этой должности недавно, и, следовательно… Если в этом все дело, я могу подумать, что это обычное аппаратное жалование по примеру прежних партийных междусобойчиков, когда Золотую Звезду (повторю — за личное, конкретно проявленное мужество!) превращали в юбилейную награду и преподносили к дням рождения в подарок иногда вместе с маршальским званием. Все по той же наивности и неведению я могу даже подумать, что вознаграждены все трое для того, чтобы президент мог спокойно отбыть в Японию.
Чтобы так худо не думалось, мне, как и другим москвичам, вышедшим по призыву на улицы и уже одним этим заслужившим знать правду, как и всем, всем россиянам, на глазах которых все происходило, важно знать: когда в мирное время гибнет на передовой масса людей, является ли это результатом личного героизма в высоких кабинетах или маршальской стратегии.
Я готов поверить, что в этот день, вечер и ночь вся милиция и все воины, как один, были на своих боевых постах; что в Моссовете ночью по призыву Гайдара и Попова собрались не гражданские люди, что собравшиеся, в числе прочих старики, дети, старушки, которых я сам видел в ту ночь, не кто иные, как переодетые, вооруженные до зубов милиционеры.
Правда, смущает признание самого Гайдара, честного, как неразумное дитя, который неделю спустя, вечером 10 октября, в телевизионных «Итогах» на вопрос, зачем он созывал мирных граждан, сослался на ситуацию:
— Не было уверенности…
Прошла неясная молва, будто в канун трагедии министра внутренних дел видели ночью без охраны. Но за это наказывать надо. Я знал полководца, который проявил личное мужество: развалив оборону, он появился на передовой, под пулями. Это было на Ленинградском фронте, маршала звали Клим Ворошилов.
Мы и ту войну выиграли, как сказал Андрей Платонов,— «пузом»: баррикадами служили нам горы тел — рядовых, необученных, к войне не готовых. Кидаясь на амбразуры, закрывали штабные прорехи. Сколько еще наград и по сей день ищут своих героев. При этом в штабы ни одна награда не опоздала.
Воистину велик народ российский. Нет, наверное, на свете другого такого народа по беззаветности и отваге. Нет другого такого народа, который бы пролил столько собственной крови по трусости или жестокости своих правителей, нет другого такого народа, которым бы так удобно было прикрываться во все роковые минуты.
В очередной раз им воспользовались, призывая «противостоять», а когда опасность миновала, отнеслись к нему, как к быдлу. Это произошло в смежные часы.
Как там у Высоцкого:
Вон покатилась вторая звезда —
Вам на погоны.
…Мы давно знали, что их убьют. В них целились больше двух лет и еще одиннадцать дней после 21 сентября.
Мы знали, что вас убьют.
1993 г.