Штабные работники 1-го Белорусского фронта под командованием маршала Г.К.Жукова оказались предусмотрительными. Здесь, в 3-й ударной армии, шедшей на Берлин, заранее изготовили сразу девять Знамен Победы — по количеству дивизий: какая первая прорвется к рейхстагу, та и водрузит.
Из воспоминаний Г.Н.Голикова, служившего в штабе 3-й ударной армии:
«Вызвал меня член Военного Совета армии генерал Литвинов.
— Вам, товарищ майор, поручается изготовить знамена. Срок — три дня. Ясно?
Никто не знал толком, каким должно быть Знамя Победы. Не было у нас ни добротного материала вроде бархата, ни инструмента, чтобы выполнить древки. Художник В.Бунтов, киномеханик А.Габов и я разделили обязанности — один красил материал, другой обшивал его, третий ножом вытачивал древки и красил их красными чернилами. Знамена, прямо скажу, выглядели слишком скромно. Хотелось увенчать древки металлическими наконечниками, но и их не было. Воспользовались колпачками, снятыми с гардин…».
Одному из этих кустарных знамен суждено было вознестись над рейхстагом, открывать послевоенный Парад Победы, стать историческим символом.
Но вполне могло случиться, что ни одно из этих девяти знамен не пригодилось бы…
На Берлин наступали с двух сторон: с северо-востока — 1-й Белорусский фронт маршала Г.К.Жукова, с юго-запада — 1-й Украинский под командованием маршала И.С.Конева.
Из оперативной сводки Совинформбюро за 30 апреля 1945 года: «Войска 1-го Белорусского фронта, продолжая вести уличные бои в центре города (Берлина.— Авт.), овладели… Войска 1-го Украинского фронта продолжали вести уличные бои в юго-западной части Берлина и заняли ряд кварталов…». Кажется, все в порядке, Берлин взят в плотное кольцо, даже у военных специалистов, не говоря о гражданских людях, не вызывало сомнения: все идет по плану.
Между тем два видных маршала, заранее отбросив планы, строили бешеную гонку на Берлин, стремясь обогнать друг друга. Говоря штатским языком, Жуков и Конев устроили социалистическое соревнование.
Берлинская операция началась 16 апреля, и с первых же дней 1-й Белорусский фронт помчался вперед, опережая «график». При этом неизбежно неся огромные потери, в частности, оставляя горы трупов у Зееловских высот.
Не отставал и 1-й Украинский фронт, уже через день, 18 апреля, с ходу форсировавший реку Шпрее. А еще через день, 20 апреля, маршал Конев издает приказ командующим 3-й и 4-й гвардейскими танковыми армиями: «Войска маршала Жукова в 10 км от восточной окраины Берлина. Приказываю обязательно сегодня ночью ворваться в Берлин первыми. Исполнение донести».
О войсках Жукова — словно о неприятельских: упредить.
В тот же день, 20 апреля, маршал Жуков издает свой приказ — тоже танкистам: командующему 2-й гвардейской танковой армией. «Пошлите от каждого корпуса по одной лучшей бригаде в Берлин и поставьте им задачу: не позднее 4 часов утра 21 апреля любой ценой прорваться на окраину Берлина и немедля донести для доклада т. Сталину и объявления в прессе».
Цену социалистического соревнования в мирное время мы знаем — недокрученные, недовинченные гайки и болты. В военное время — людские жертвы. Массовые. «Любой ценой» — слова страшные.
В Берлине, чтобы, видимо, ублажить обоих знатных маршалов, провели разграничительную черту между войсками фронтов прямо по центру Берлина: досюда наступать, а дальше — ни ногой. Но лихие коневские танкисты (армия генерала Рыбалко) ворвались в тыл танкистов Жукова. Неразбериха, новые жертвы.
Наверное, и в частях маршала Конева были изготовлены свои Знамена Победы…
К чести Конева он опомнился первым и предложил Жукову принимать совместные меры. Жуков вместо ответа дал телеграмму Сталину: официально — доклад, по существу — что-то среднее между жалобой и доносом: «Наступление частей Конева по тылам 8 гв. А и 1 гв. ТА создало путаницу и перемешивание частей, что крайне осложнило управление боем. Дальнейшее их продвижение в этом направлении может привести к еще большему перемешиванию и к затруднению в управлении».
Танкисты Рыбалко вынуждены были повернуть от центра на запад. Центр же Берлина достался теперь Жукову. И главное — рейхстаг!
Берлинская операция оказалась одной из самых кровопролитных, жертвенных за всю войну. Общее число потерь, убитые и раненые — 352.475 человек. Из них: безвозвратные потери, то есть убитые — 78.291 человек; «санитарные потери» — раненые, контуженые, обожженные и т.д. — 274.184 человека. Сколько из них выжили или скончались, или стали инвалидами — неизвестно. К этим цифрам надо добавить и потери за Берлин двух польских армий: безвозвратные — 2.825 и «санитарные» — 6.067 человек.
Горько. Четыре года войны были уже позади, и Берлин был обречен, войска союзников не собирались его штурмовать, он был наш — во всех случаях.
* * *
Я не приемлю, когда речь идет об утраченных жизнях, слов «около» или «более», если известны точные данные потерь. Совершенно цинично — округление потерь. А ведь во все десятилетия мы их округляли до миллиона! При Сталине было 7 миллионов погибших, потом — 20 миллионов, теперь — 27 миллионов. Последнюю цифру называли совсем недавно наши первые лица в государстве. Между тем, если точнее, общие потери в войне составляют 26.600.000 человек. Тоже округлили, но уже до сотен тысяч.
В этом миллионном округлении я вижу неприкрытое бесстыдство и со времен Сталина не изменившееся отношение общества к человеческой жизни.
Из общих военных потерь на долю военнослужащих приходится 8.668.400. Сюда входят и те, кто погиб, перейдя на сторону фашистов: не поверите, изменили Родине и служили в немецкой армии, в жандармерии, в полиции, в войсках СС и других карательных органах около 800.000 советских военнослужащих. Из них в самых элитных карательных войсках СС — 140.000 советских офицеров и солдат.
Но из всех многочисленных разновидностей потерь — военных и гражданских, на передовой, в тылу, в плену — мы никогда не узнаем, может быть, главных наших жертв — тех, что можно было избежать. Сколько погибло их, кто не должен был погибнуть? Этими подсчетами не занимается никто, и этого мы никогда не узнаем.
Кроме обычного просчета, головотяпства или самодурства командиров, или русского «авось», были и чисто советские, социалистические причины неоправданных массовых жертв — как прежде жили, так и воевали. Киев освобождали к обеденному столу: к очередной годовщине революции. Да, уложились, освободили 6 ноября 1943 года. Но какой ценой! Тысячи моряков погибли в черноморских десантах, из которых особой трагической славой известны Евпаторийский и Феодосийский. Командующий Черноморским флотом был категорически против высадки десантов, но Мехлис уже заверил Сталина, что 3—4 января 1942 года весь Крымский полуостров будет освобожден.
Можно понять просчеты в начале войны, когда мы еще не научились побеждать умением и Отечество стояло на массовой народной жертвенности, массовом гибельном героизме. Но теперь-то, в конце войны, когда впереди — только Берлин и рейхстаг!
* * *
Другие масштабы — другие чины. Брали Берлин — соревновались командующие армиями, брали рейхстаг — соревновались комдивы.
С двух сторон к стенам рейхстага подошли две дивизии 1-го Белорусского фронта — 150-я стрелковая под командованием генерал-майора В.М.Шатилова и 171-я стрелковая под командованием полковника А.И.Негоды. В каждой дивизии — по своему Знамени Победы из тех девяти.
30 апреля около трех дня полковник Зинченко (из дивизии Шатилова) сообщил комбату Неустроеву о том, что есть секретный приказ маршала Жукова, в котором объявляется благодарность войскам, водрузившим Знамя Победы. Оба растерялись: рейхстаг не взят, знамя не водружено, а благодарность уже объявлена… Чтобы достичь рейхстага, надо было преодолеть Королевскую площадь — метров триста, — покрытую завалами, баррикадами, надолбами. Площадь пересекал канал, за которым — траншеи, дзоты, зенитки, поставленные на прямую наводку. В парке возле площади стояли орудия и самоходки «Фердинанд». Под прицелом был каждый метр площади. Из замурованных окон самого рейхстага торчали пулеметные стволы.
Когда появился приказ Жукова, наши солдаты еще только сделали первую попытку выбраться на площадь и тут же залегли, не поднимая головы, прижатые шквальным огнем.
Самое потрясающее то, что в секретном приказе маршала, кроме глубокой благодарности войскам своего фронта, описывались и подробности взятия рейхстага: «Противник в районе рейхстага оказывал ожесточенное сопротивление нашим наступающим войскам, превратив каждое здание, лестницу, комнату, подвал в опорные пункты и очаги обороны. Бои внутри главного здания рейхстага переходили в неоднократные рукопашные схватки. Войска 3-й ударной армии (…) сломили сопротивление врага, заняли главное здание рейхстага и сегодня 30.04.45 г. в 14.25 подняли на нем наш советский флаг».
Совинформбюро пошло на еще большие «приписки», сообщив 30 апреля, что «сегодня в четырнадцать часов советские бойцы овладели зданием немецкого рейхстага и водрузили на нем Знамя Победы».
Прижатые огнем к земле, солдаты продолжали лежать на площади.
Хотя и рейхстаг, и Королевская площадь были на виду, командир полка Зинченко растерянно спросил комбата Неустроева: «А может быть, кто-нибудь из наших ворвался в рейхстаг?».
Степан Андреевич Неустроев вспоминает:
— Я не знал, что думать. И в этот момент на мой наблюдательный пункт позвонил генерал Шатилов и велел передать трубку командиру полка. Командир дивизии требовал от Зинченко: «Если нет наших людей в рейхстаге и не установлено там знамя, то прими все меры любой ценой водрузить флаг или флажок хотя бы на колонне парадного подъезда. Любой ценой!» — повторил генерал.
Стало ясно: комдив Шатилов, боясь, как бы другой комдив — Негода, не доложил раньше его о взятии рейхстага, отрапортовал о водружении Знамени Победы над рейхстагом командиру 79-го стрелкового корпуса генерал-майору Переверткину, тот — командующему 3-й ударной армией генерал-полковнику Кузнецову, а тот — Жукову. Маршал — участник гонки за Берлин, сам оказался жертвой этой гонки, получив ложь.
Опять — любой ценой. Ни о каком Знамени Победы речь, конечно, идти не могла. Одиночки-добровольцы, самые отчаянные, разорвав немецкие перины из красного тика, ринулись с этими флажками к рейхстагу, чтобы установить их где угодно — на колонне, на фасаде, на углу здания, в окне.
Как делается во всех войнах — сначала овладевают, потом водружают. Тут все наоборот.
Отчаянные одиночки-добровольцы погибли. Все.
Батальон Неустроева пошел на решительный штурм.
Первая атака захлебнулась.
Вторая атака захлебнулась.
Третья атака захлебнулась.
Только с четвертой попытки ворвались в рейхстаг. Был уже вечер, часов около семи.
Первым на ступени рейхстага вбежал с флагом рядовой Петр Пятницкий — связной комбата Неустроева. Его ранили, он упал, поднялся, сделал несколько шагов к колонне и возле нее, на последней ступени рейхстага рухнул.
Рядовой Пятницкий провоевал все четыре года — от звонка до звонка. Его гибель можно считать финишем соревнования тщеславных полководцев за Берлин и рейхстаг.
Комбат, капитан Неустроев, был старшим по званию во время боев в рейхстаге (ему было 22 года).
— 2 или 3 мая, по-моему, 3-го, меня вдруг вызывает к себе полковник Зинченко, штаб его уже перенесли из дома Гиммлера в рейхстаг. Спускаюсь, там сидят у него человек, наверное, 15—20. Начальник политотдела сидит, начальник штаба и какие-то незнакомые люди, и в военном, и штатские. Один из них, я потом узнал, это был писатель Борис Горбатов, спрашивает: «Тут у нас разговор… Скажите, комбат, кто все же первым водрузил флаг?». Я стою по стойке «смирно», отвечаю: «Первым — рядовой Пятницкий Петр Николаевич. Но он погиб и привязывал Флаг к колонне уже Петр Щербина, тоже рядовой». Тут меня Зинченко перебивает: «Знаете что, товарищи. Комбат перенес тяжелые бои, очень устал, еле на ногах стоит, давайте его отпустим…». Ох, умный был и хитрый — командир полка, он испугался, что увлекусь и расскажу, что рейхстаг взяли и флажки повтыкали уже вечером. А Знамя Победы водрузили вообще около часа ночи, строго говоря, уже было 1 мая.
За послевоенные десятилетия командир дивизии Шатилов издал много книг, огромными тиражами. Взятие рейхстага он всюду подверстал под свой обман и благодарственный приказ Жукова. Мемуары всех прочих воспоминателей редакторы издательств также подгоняли под приказ Жукова. Среди непосредственных участников штурма произошел разброд, даже вражда, многие «сдались» после войны генералу Шатилову, от которого зависели награды и звания. И сам Неустроев до последних лет поддерживал комдива за то, что тот в своих воспоминаниях сделал его комендантом рейхстага. На столе Неустроева — рукопись воспоминаний: «Я, нужно признаться, тоже ухватился за почет… И кое-где сам стал писать: «Я — первый комендант рейхстага». Какой позор! Под старость лет нужно признаться, что я не был комендантом рейхстага — ни первым, ни последним. Я был просто комбатом».
Эти поздние и честные признания наводят на две мысли.
Слаб человек.
И. Никогда не поздно подумать о душе.
* * *
Возвратимся к нашей статистике. Сколько же человек погибло во время штурма рейхстага, считая и тех многих безумных флагоносцев вначале, потом — четыре штурма, и, наконец, кровопролитные бои, весь день, в самом рейхстаге, когда гитлеровцы 1 мая вырвались из подвалов и почти смяли батальон Неустроева? Сколько?
Я обращаюсь к старшему научному сотруднику Музея Вооруженных сил А.Н.Дементьеву. Аркадий Николаевич сам прошел войну, ушел на фронт после первой четверти десятого класса. Кажется, всю войну он изучил по дням, часам и минутам. Это он помогал собирать мне все жертвенные цифры.
— Официальной статистики потерь в боях за рейхстаг не существует. Неофициальная — есть, но… я ей не верю.
Аркадий Николаевич молчит. Я переспрашиваю.
— Все-таки — сколько?
— В боях за рейхстаг погибло… 63 человека.
Ему стыдно за то, что вынужден называть эту цифру, мне стыдно слушать.
Ну что ж, это ведь только первая цифра потерь за рейхстаг, такая же цинично низкая, как первая цифра общих потерь при Сталине — семь миллионов.
* * *
Те, кто первыми ворвались в рейхстаг, нигде никак не запечатлели себя. Они даже не сумели расписаться на колоннах рейхстага. Штурм, бой, передышка. Им уже не хватило места, чтобы поставить свои имена.
Когда в рейхстаг прибыл Жуков, капитан Неустроев и полковник Зинченко попытались доложить ему о взятии рейхстага, но вельможная охрана не допустила их до маршала.
2 мая Кантария и Егоров перенесли Знамя Победы с фронтона на купол рейхстага. Уже стояла тишина, кое-где что-то догорало, дымилось. Трудности были только технические: переплеты купола прогорели, провалились.
9 мая Знамя Победы с рейхстага сняли, заменили.
20 июня его торжественно отправили в Москву в сопровождении Кантарии, Егорова, Неустроева, Съянова и Самсонова. В Москве, на Тушинском аэродроме, Знамя встречали пышно: строй войск, почетный караул, военные марши. Знамя принимал капитан Варенников, нынешний генерал армии, Герой Советского Союза, известный теперь по ГКЧП.
Через два дня на Центральном аэродроме, там, где теперь аэровокзал, состоялась генеральная репетиция Парада Победы. Сводные полки всех фронтов целый месяц готовились, маршировали под музыку, для них были подогнаны новые мундиры. А берлинских знаменосцев отправили на генеральную репетицию — с корабля на бал, мундиры выдали, какие остались, у Неустроева болтались рукава.
Командовал парадом Рокоссовский, принимал — Жуков.
По идее, открывать парад должны были мощные, сценические герои. А тут впереди могучих колонн оказались трое: Неустроев со Знаменем Победы и по бокам Егоров и Кантария, все трое — маленькие, мешковатые.
— Музыка заиграла военный марш. А я ведь никогда под музыку не ходил. Шестимесячное ускоренное училище и четыре года в боях. Вот — руки, посмотрите.— Неустроев протягивает мне кисти обожженных рук. Кожи на них нет. Вместо нее — тонкая красная пленка.— У меня пять ранений, печень на ладонь опущена, ноги перебиты. И по бетону… Марширую — левая ступня горит, правая нога волочится. Руки не держат древко — окостенели. И, надо же, перед самой трибуной с ноги сбился, засеменил, заплясал. И где остановиться или повернуть, мне никто не сказал. Когда остановился, оглянулся — кровь ударила в голову: от Карельского сводного полка оторвался далеко-далеко. В общем… бежит ко мне какой-то полковник: «Капитан! Ко мне!». Я подбегаю. «Вот что. Маршал Жуков приказал: ни знамя, ни знаменосцев завтра на парад не выставлять!». Нам выдали гостевые билеты. Я подумал: как в атаку — так Неустроев, а как на парад…
24 июня 1945 года гремели военные марши, били барабаны. Маршировали сводные полки фронтов, наркоматов обороны и ВМФ, военные академии и училища, войска Московского гарнизона.
А символа Победы — Знамени Победы на параде не было.
В тот день шел дождь. Невзрачные, промокшие герои рейхстага сидели на трибунах. Замполит батальона Алексей Берест, под руководством которого было водружено Знамя Победы над рейхстагом, вообще не был приглашен на парад.
24 июня… Уже семь недель лежал в земле рядовой Петр Пятницкий, ворвавшийся в рейхстаг с флагом в руках первым. Погибший на последней ступеньке рейхстага.
Он был оформлен тогда как — «без вести пропавший»…
Чтобы уменьшить в отчете количество потерь.
О какой, скажите, фронтовой статистике может идти речь, если герой, погибший в последние часы войны на глазах у всего батальона, становится вдруг без вести пропавшим.
Прежде погибших округляли до миллионов, теперь — до сотен тысяч. Вот и вся разница между прошлым и настоящим.
* * *
Что такое без вести пропавший? В послевоенные сталинские годы это считалось — сдался в плен или перешел на сторону врага, в стан тех самых восьмисот тысяч. И потом, позже, семья пропавшего без вести не получала от государства ни копейки, так как считалась не в полной мере пострадавшей.
Только в начале шестидесятых семья Пятницких узнала об истинной судьбе своего кормильца. Замполит Алексей Берест, безвинно осужденный и отбывший срок заключения, только-только начал налаживать свой быт, он написал семье Пятницкого. Второго марта 1961 года получил ответ от сына (письмо публикуем в истинном виде, без редакторской правки):
«Здравствуйте Алексей Прокофович и ваша семья.
Примите от меня и моей матери чистосердечный пламенный привет. Алексей Прокофович спасибо вам что вы не забываете о моем отце. Отца я своего не видал в живых, только я его вижу на фотографии. Отец как говорит моя мать был в колхозе первым. Если ему скажут, вот едь туда, и он поедит.
Алексей Прокофович, отец мои ушел в Советскую Армию 1941 году. Он писал нам письма с фронта. 1945 году нам о нем дали извищение пропал без вести.
Мы до войны жили хорошо как говорит мать, когда был жив отец.
После Великой Отечественной мы жили плохо. В 1946 году когда был голод негде было взять куска хлеба. Жили в землянки, потом четыре семьи в том числе и мы жили в одной хате. В 1957 году стали строить себе хату и строили 4 года и никак немогем достроить. И на это местные органы власти нивыдиляют никакого внимания. Сейчас мы работаем в колхозе «Россия». А какой заработок в колхозе вы сами должны понять.
Я окончил 5 классов больше мне нипредставлялось возможным. Потом пошел учиться в УМСХ №9. Окончил и получил специальность тракториста машениста и наэтом я закончил свой учебный путь. До этого я пропас 5 лет стадо коров и овец и даже ходил в школу и пас этих вот рогатых. Если бы не они да был кусок хлеба я бы низачто нипоминял их на свой учебный путь.
Я родился 7 января 1942 года пошол учиться 10 лет.
Алексей Прокофович я хочу учиться но мне не представляется возможным. И мое жизненное жилание поступит в танковое училище. Я призван 17 января в Армию.
На этом мы заканчиваем свое письмо дасвидания.
Жилаю я вам и вашей семье большого здоровья и долгих лет жизни.
Брянская область, Клетнянский район, Мужиновский сельсовет деревня Северец
Николай».
Я не знаю, стал ли сын Петра Пятницкого танкистом, может быть, просто рядовым пехотинцем.
Потом будет призван на военную службу и сын сына.
Пройдет полвека с той кровавой войны, и у нас ничего не изменится. Тщеславные генералы и политики будут вновь соревноваться, рядовые гибнуть уже во внутренних войнах. Свои будут тайком закапывать своих, чтобы скрыть потери, и, как когда-то Сталин, современный полководец, военный министр, правда, по иной причине, будет так же отрекаться от своих первых пленных.
…В той страшной войне союзники отказались от мысли штурмовать столицу Германии: генерал О.Брэдли высчитал, что штурм Берлина будет стоить англо-американским солдатам — 100.000 жизней. На такие жертвы они пойти не могли.
И у них, на далеком Западе, минули те же полвека.
Когда недавно в Югославии затерялся американский летчик, один-единственный, на ноги была поставлена вся страна.
Уважение и зависть вызывает тот мир, в котором превыше всего стоит человеческая жизнь.
1995 г.