Ложь как средство общения власти с гражданами (1994)

Кажется, никогда еще нам не лгали так откровенно, бесстыдно, безнаказанно. Кажется, никогда еще ложь не приобретала такого государственного размаха.

Но это не так. В многострадальной России лгали всегда — во лжи жили, во лжи умирали.

Почему же именно теперь мы вдруг увидели пропасть?

Первое. Лгут те, кому совсем недавно так верили, наконец-то поверили после мучительных десятилетий.

Второе. Нынешняя ложь густо замешена на крови.

Сегодня остается едва ли не единственная надежда — общественное сознание, гражданское состояние общества, которое, кажется, начинает пробуждаться. К пробуждению причастны и пресса, и телевидение, которые, при всех издержках, становятся — наконец-то после долгих лет — проводниками действительности, неизбежно вступая в противостояние с властями.

Ложь — многолика: полуправда, перевернутая истина, умолчание. Когда газеты рассказывают о том, чем живет народ, пытаются установить диагноз всеобщей болезни, а власть в ответ упорно молчит, это тоже государственная ложь. Умолчание — очень удобный вид лжи, ее проще всего совершить, и она более безнаказанна.

…Чечня — терновый наш венец, мы шли к крови неизбежно. И, я думаю, эта кровь — не последняя. Пока существует безнаказанная ложь — возможно все.

Остановлюсь на противостоянии. На слепоглухонемой власти.

*   *   *

За последние полтора с небольшим года «Известия» четыре раза (!) писали о драматической судьбе легендарного русского певца Вадима Козина: был осужден, ныне беден, забыт, так и не удостоен звания Народного артиста.

Вот официальный ответ — после четвертого выступления — от председателя комиссии по государственным наградам Н. Сивовой — на бланке с гербом России.

«Комиссия по Государственным наградам при Президенте Российской Федерации.

Москва, Старая площадь, д. 2/14, подъезд 1а».

В газете «Известия» 15 января с. г. опубликована статья «Певцы», где затрагивается вопрос о присвоении почетного звания «Народный артист Российской Федерации» Вадиму Козину.

Автор статьи пытается убедить читателей в фальсификации обвинения Козина…

В связи с этим поясняем. Именно факт осуждения Козина В. А. в 1960 году Магаданским областным судом по ст. 152-А УК РСФСР, сам характер совершенного им преступления явился основанием для членов Комиссии по государственным наградам единогласно проголосовать против присвоения ему почетного звания. Комиссия при этом исходила из того, что вступивший в законную силу приговор не может оспариваться, пока он не будет отменен. Надеюсь, Эд. Поляновский не обвинит меня в назидательном тоне, ведь это правило — основа правосудия…»

Приговоры вынесены полвека и треть века назад, человек давно искупил вину, получил все права и свободы. В связи с истечением срока давности Вадим Козин считается несудимым. Статья 57 УК РСФСР так и называется — «Погашение судимости». Сколько же могут длиться моральные ограничения, граничащие с преследованием? Пусть бы на этот единственный вопрос, только на него ответила Сивова.

Вместо этого предлагается.

«Просим вас, — пишет далее Сивова, — если газета или автор статьи располагают объективными фактами, ставящими под сомнение обвинение В. А. Козина и его осуждение, сообщить о них в прокуратуру».

Помните интермедию: они нам про насосы, а мы им про колеса. Это называлось у Райкина «запустить дурочку». Они, государственные чиновницы, всем так отвечают: этакая издевательская форма отписки. В. Белова (начальник отдела по государственным наградам) — В. Иванову в Днепропетровск: «Если Вы действительно располагаете объективными данными… ставьте через прокуратуру вопрос об отмене приговора».

В заключение — назидание:

«Глубоко убеждены, что широкое обсуждение этой темы даже в той форме, как это сделано в статье, является сейчас неэтичным по отношению к В. Козину».

«Сейчас» неэтично, а когда этично? Когда старик скончается? Вслед? Хлопотать за него неэтично, а заглядывать в старую замочную скважину — этично?

Этот ответ из аппарата президента демократической страны хорошо бы, разобрав по частям речи и членам предложения, растиражировать в учебных пособиях как образец нестареющих партийных традиций.

…Мне, нам всем постоянно внушают: что хорошо — то от президента, а что плохо — то от окружения. Расчет правильный: русский народ — царелюбивый.

*   *   *

Раньше были постоянные рубрики: «После того, как выступили «Известия», «Возвращаясь к напечатанному». И в других газетах: «По следам наших выступлений», «Газета выступила. Что сделано?» и т. д. «Последушки» были самым, пожалуй, уважаемым жанром, по ним судили о репутации газеты, о ее авторитете и в высших чиновных кругах, и тем более в народе. Пробивать непробиваемое — в бойцовском характере газеты были ее достоинство и честь.

Нынче эти рубрики вымерли, как вымирают реликтовые, в них нет надобности. Газеты стали ретрансляторами политических баталий, придворных интриг.

Но не политика и интриги вытеснили заветные рубрики. Их вытеснила власть, нашедшая наконец способ борьбы с критикой — не замечать ее.

Я храню письма читателей сравнительно недавней поры.

Борис ЛОНДОН из Москвы: «Прочел вашу статью «Княжна Шаховская и мы». Я испытал чувство жгучего стыда за наших чиновников…»

У Шаховских было три имения. В одном убили дядю и тетю, в другом — двух дядей. Мать и отец оказались в тюрьме. Двенадцатилетняя княжна сумела бежать за границу.

Только недавно, с большим трудом она поверила новой России, издала у нас книгу воспоминаний. Долго ждала гонорар. В конце концов ей предложили мелкие деньги, на карманные расходы.

В 1918 году советская власть отняла у Шаховских все состояние — земли, дома, драгоценности. 73 года спустя демократическая Россия решила ограбить ее снова.

После публикации руководство «Известий» позвонило высокому чиновнику, тот дал поручение нижестоящему чиновнику. Но того вскоре то ли повысили, то ли уволили, в общем, поручение выполнять оказалось некому.

В итоге княжне заплатили… все те же карманные деньги.

С. КУЧАЙ, кандидат физико-математических наук: «Вы бичуете все новые безобразия, а сообщать о санкциях за прежние как бы не находите нужным. В статье «Все на продажу?» рассказывалось, как АО «Моспромстрой» самовольно возводит закусочную во дворе дома по ул. Чехова. Жильцы протестуют. Стройка приостановлена, продолжена, снова приостановлена. Чем кончилось это дело?»

В день публикации этой статьи закусочную открыли. Всю ночь заливаются трелями машины, ошивается пьянь.

А в каких домах Москвы, кроме престижных, иначе?

В разгар неравной битвы с «Моспромстроем» от сердечного приступа скончался старший по дому Руслан Лукин. Могучий был мужчина, в прошлом — десантник.

Сейчас, когда я пишу эти строки, закусочная снесена, снова перекапывается земля. Но не для того, чтобы вернуть прежний зеленый островок, единственный на всей улице. Оказалось, могучий «Моспромстрой» за это короткое время побежден более могучим «Мосинтерстроем», и теперь на месте закусочной возведут пятиэтажный дом. Жильцов опять никто не спросил, они, жильцы теперь уже двух домов, погрузятся во мрак, оказавшись как бы в колодце.

Мы давно уже не имеем права на ночную тишину и на свет в окне.

Обращаться некуда.

…«Известия» — прокурору Москвы Г. Пономареву: «Редакция обжаловала решение суда об удовлетворении иска С. Бабурина о защите чести и достоинства. Просим Вас поручить сотрудникам соответствующего отдела дать заключение по делу в кассационной инстанции, а при отклонении жалобы — опротестовать судебные постановления». Отвечает зам. прокурора Москвы В. Чернов: «Судебные постановления могут быть обжалованы в порядке надзора в… прокуратуру города».

Вы поняли? Редакция обращается в прокуратуру, а прокуратура в ответ приглашает редакцию обращаться к ней.

Но откуда такое наплевательское отношение к печати? Все оттуда. Из недавних партийных времен. Школа — та же, и люди — те же. Более всего презирают те, кто прежде «уважал», опасаясь огласки.

Говорят, страной управляет мафия. Не только.

Главный редактор настойчиво звонит одному из высоких лиц. Отвечает секретарша:

— Его нет.

Звонит снова.

— Его нет.

Еще раз, жестко:

— Вы меня обманываете! Он — у себя и ждет звонка.

Соединяет.

Страной управляют секретарши.

Я имею в виду всех технических камердинеров в несметном окружении едва ли не любого, мало-мальски заметного чиновника, которые подносят и уносят важные бумаги; решают, кого он, чиновник, может допустить к себе и в каком порядке; какие газеты и с какими статьями положить на стол…

В прежние времена критическую статью спустили бы сверху вниз, по вертикали, и нижние, непосредственные начальники отписались бы. Теперь же критикуешь наградных чиновниц — они же и отвечают. А кому еще отвечать? Сейчас развелось столько управлений, советов, комиссий, отделов, которые подчинены прямо президенту (в том числе и наградной отдел), что отвечать вроде бы больше некому.

*   *   *

Четыре публикации за полтора года — не рекорд. Было и семь — за два. Газета билась за восстановление имени легендарного подводника Александра Маринеско. Против были все руководство и политорганы Балтфлота, ВМФ и армии.

Звание Героя Маринеско все же присвоили — посмертно. Это было в те партийные времена.

Одно очко из десяти, из тысячи можно было выбить.

Я не испытываю ностальгии по прошлому, то было время тотального контроля над прессой. Частично власти все же боялись огласки, но главное — всякая газета, чьим бы органом ни была, по существу являлась рупором одной власти — партии. И принятие мер на местах (в редких случаях) было формой отчета перед партийной властью или, чаще всего, — показухой. «Критика должна быть конструктивной» — призывали и приказывали сверху. А снизу, конкретно: «факты подтвердились… снят с работы» и устраивали виновника на более теплое место. Или: «На работе восстановлен…», но условия создавали такие, что человек уходил потом сам. Отношение к свободному слову было то же, другими были формы и методы борьбы с ним.

К тем временам свой счет.

«Замполит Барышев» — назывался очерк о прекрасном человеке, который бился с политорганами за истинное воспитание моряков. После выступления «Известий» мстительные политорганы военно-морского флота перевели Валерия Барышева с Тихоокеанского флота в Баку. Там во время кровавой заварухи его тяжело ранило. Вскоре после госпиталя он скончался.

«Журавлев» — назывался другой очерк. Пенсионера, инвалида войны, преследовали другие пенсионеры — КГБ, МВД, вооруженных сил. После публикации в «Известиях» в его защиту в квартире Журавлева раздался взрыв. Сгоревшего Ивана Михайловича обнаружили на кровати со связанными ногами, и боевые ордена его были прикручены к груди проволокой. Убийство, самоубийство? Я этого никогда не узнаю.

Да и с Маринеско. За те два года, пока газета билась за него, покончил с собой один из его родственников — бросился в Неву. Это случилось осенью. Через полгода, весной, всплыл на окраине Ленинграда и был похоронен как бомж.

У каждого журналиста, если он занят конкретными судьбами, есть свое кладбище.

И раньше преследовали журналистов, провоцировали на разного рода взятки, подбрасывали в гостиничные номера сомнительных девиц.

И раньше снимали неугодных редакторов. Юрий Воронов мальчиком пережил ленинградскую блокаду и потом не мог слышать немецкую речь. Это было как болезнь. Возглавил «Комсомольскую правду», за критические, смелые статьи Юрия Воронова вызвали на политбюро. Отправили очень скоро корреспондентом одной из газет в… ГДР.

Теперь я смотрю на это, как на цивилизованнейшие методы борьбы с прессой.

Потому что никогда еще, ни в какие времена, ни в советские, ни в царские, журналистов не убивали так жестоко и планомерно.

Никогда еще убийство журналистов не было поставлено на поток.

*   *   *

Статья «Награды вместо служебного разбирательства» была опубликована после известных октябрьских событий. Еще не перенесли из больничных палат в морги тела убитых, тех, кого не захотели защитить милиция и армия, а президент уже срочно вручил Виктору Ерину Золотую Звезду Героя, а Павла Грачева повысил в звании. Газета задала вопрос проще простого: когда в мирное время гибнет такая масса людей, является ли это результатом личного героизма в высоких кабинетах или маршальской стратегии? Ответа не последовало.

Теперь мы знаем подробности.

Из записок президента: «Еще раз позвонил Грачеву. Он сообщил, что войска уже в Москве, к «Останкино» сейчас подойдут мощные подразделения армии. Вот-вот телецентр будет полностью освобожден.

Я прошу созвониться с дежурным ГАИ по Москве… никаких войск в Москве нет».

Министр обороны не моргнув глазом лгал своему главнокомандующему.

Единожды солгавши…

«Я видел, что армия… не в состоянии немедленно включиться в защиту Москвы.

Милиция… ушла, оставив город на растерзание вооруженным бандитам».

Все, все они выжидали — кто кого, чтобы потом присягнуть на верность любому победителю.

Безоружный народ вышел защитить президента и свободу. И на глазах этого оболваненного народа спустя дни вручаются награды силовым министрам.

Конечно, это была взятка.

И, конечно, она была принята.

Еще два года назад было известно о том, что творится в Западной группе войск. Мер не приняли, и многие поняли расположение президента как вседозволенность.

После траурного митинга в день похорон журналиста Дмитрия Холодова один из выступавших сказал в толпе:

— Сегодня самая безопасная работа — вор.

И убийца, добавил я мысленно.

«В целях защиты чести вооруженных сил РФ и их высшего командования, авторитета государственной власти…» — говорится в указе об отстранении от должности тринадцатого заместителя министра обороны Матвея Бурлакова. А как в таком случае быть с честью вооруженных сил и авторитетом государственной власти в лице самого министра? Журналиста еще не успели похоронить, а Павел Грачев уже объявил его самоубийцей-преступником; привез с собой с Северного Кавказа кое-что из взрывного устройства. Как же не преступник: штатский с оружием…

Что делать в таком случае отцу мальчика, коллегам из газеты?

Жаль, нет дуэлей.

Впрочем, многие нынешние генералы на дуэль не явятся, пришлют вместо себя адъютанта. А если явятся, зарядят чужой пистолет холостыми патронами или просто выстрелят в спину, когда будут отмерять шаги.

Когда так много крови вокруг, и дуэль легко превратить в убийство.

Министр и выстрелил в спину — уже убитому.

Контроль за расследованием дела об убийстве журналиста президент возложил на Ерина. Почему? Дело Ерина — ловить, расследовать же должна прокуратура. Едва ли не каждый день я вижу их на телеэкране вместе: за длинным столом, во главе — президент и рядом, по правую руку, неизменно вместе, бок о бок — два Героя России. Теперь сосед будет контролировать дружественного соседа, проверять, не причастно ли его ведомство к убийству.

*   *   *

Может быть, я ошибаюсь, и все не так безнадежно плохо. Лучше ведь не было никогда, просто раньше были надежды. Может быть, и достоинство заветных рубрик — «Меры приняты» — как раз и держалось во многом на принадлежности газеты к высоким органам, а теперь, когда газеты остались один на один с властью, у них как раз появилась возможность биться без прикрытия — один на один — за свое достоинство, формировать общественное мнение без партийного привкуса в чистом виде.

Может быть.

В конце концов видано ли прежде, чтобы по одному факту выступили, пусть неудачно, и министр обороны, и начальник ГРУ, и, наконец, президент. Но причина всплеска — не столько газетная кампания, сколько сам факт убийства журналиста, жестокого, оглушительного даже в череде бесконечных ежедневных убийств.

Теперь это явление будничное — убивают банкиров, коммерсантов, биржевиков, цирковых работников, эстрадных певцов, священников, милиционеров, журналистов, бомжей. Убивают — народ. И ни одного крупного заказного убийства не раскрыли. И власти безмолвствовали.

И вдруг убили — депутата!

Помните, что началось?! Помните, как негодовала Дума? Снять Ерина! Назначить комиссию! Найти преступников!

Но депутаты — не таксисты (вспомните похороны убитого таксиста с бесконечной вереницей машин и гудками), депутаты обязаны болеть за весь народ, если они не антинародные.

Журналисту «Московских новостей», занимающемуся, как и Дмитрий Холодов, коррупцией в Западной группе войск, звонят и проигрывают по телефону похоронный марш. На телеграммы никто не реагирует — ни МВД, ни ФСК, ни прокуратура. В Петербурге одного за другим, в очередь, избивают тележурналистов. Милиция — ноль внимания, журналисты вынуждены обращаться к частным сыщикам.

Убийство Холодова оказалось самым шумным, не отреагировать было нельзя, и президент пообещал для журналистов лицензию на безопасность, «как милиционерам».

Как будто милиционеров не убивают.

Как будто, если бы у журналиста «Московского комсомольца» была лицензия, чемодан не взорвался бы.

Президент действовал, конечно, из лучших побуждений, но по существу — тоже подачка. Не надо лицензий. Я готов жить со всеми наравне. Единственное, что в самом деле необходимо, — чтобы меня слышали. Не может быть никакого демократического общества, если в системе Власть—Народ нет обратной связи. Именно этим и заняты журналисты — проводники народных интересов. Не понимать этого — значит вернуться в прошлое.

Если бы власти отреагировали на выступления Холодова по поводу дел в ЗГВ, вот тогда журналист действительно остался бы жив. Это и было бы лицензией на безопасность.

…По высшему счету армия должна бы благодарить прессу.

*   *   *

Сколько было крови и утрат за свободное слово — в поэзии, прозе, публицистике, обличительной сатире — страдали еще задолго до Радищева, и потом — всегда. Сколько изобретали наказаний — от розог и шомполов до каторги и расстрела. Оказалось, все просто — свободное слово надо не преследовать, а обесценить: ноль внимания.

Сейчас, наверное, в эту минуту, сидит чиновник и тешится над этими строками: пиши, пиши. Кукарекай — все равно не рассветет.

Писатель, опальные слова которого заставляли дрожать стены Лубянки, давали людям последнюю надежду, теперь с государственной трибуны целый час говорит все, что у всех давным-давно наболело, — депутаты слушают снисходительно, через силу.

Пленное слово сильнее свободного. Оказалось, так просто — ничего не слышать и ничего не видеть.

Вот выводы западных коллег, внимательно следящих за судьбой российской прессы. «Нью-Йорк таймс»: Кремль даже не пытается оказывать давление на газеты — это уже бессмысленно и бесполезно. Однако возникла другая тенденция — не обращать внимания.

Вспышки державной активности любой из ветвей власти случаются, но как исключения, подтверждающие правило. В основе их чаще не общегосударственный, не общенациональный интерес, а политический — персональный или групповой. Тут больше повода, чем причины, выгоды, а не пользы. Хотя случается и неизбежная польза.

«Известия» опубликовали серию аналитических материалов о страшном росте преступности в России. Власти не отреагировали. Когда же убили еще одного депутата, последовал очередной всплеск: снова «на ковер» приглашается Ерин, депутаты с опозданием, но обсуждают наконец Закон о борьбе с организованной преступностью.

Как установить ясные и четкие взаимоотношения между властью и прессой? У меня нет рецепта, его нет и ни у какой из ветвей власти, включая четвертую. Я знаю только: свобода слова осталась едва ли не единственной из завоеванных свобод, она умирает последней, и, если умрет, наступит ночь — самое удобное время суток для воровства и убийства.

Ведь это свобода слова остановила вторжение российских войск в Чечню. Это печать и телевидение раскрыли суть событий, не позволили — пока! — развязаться в Чечне настоящей войне, которая была бы войной России против себя самой, ибо с обеих сторон лилась бы кровь наших соотечественников.

Сколько лжи пришлось преодолеть. Помните министра обороны, который вначале якобы даже не знал, что там происходит в Чечне, потому что Чечня его вообще не интересует. Потом, отдельно, он сказал, что российских солдат там нет, российской военной техники тоже нет и российские самолеты Грозный не бомбят. Пойманный на очередной лжи, министр не растерялся: да, российские самолеты, да, бомбят, но — выборочно… Русские, солдаты и офицеры? Да, но как бы бывшие, демобилизованные из армии. Но вот же они на телеэкране — никакие не бывшие, настоящие. Ну что же, не сдается министр, все равно они не наемники, а добровольцы.

Да ведь наемники — всегда добровольцы. Насильственных наемников не бывает. Насильственный — призыв в армию, под угрозой уголовного наказания.

Наемники, русские наемники…

Лгал, лжет и лгать будет Павел Сергеевич. Нельзя назначить себе быть честным с завтрашнего дня.

«Безнаказанность лжи, круговой порукой связавшая невежд и честолюбцев, — вот первопричина наших горьких бед. В стране, отвернувшейся от Бога, вирус безнаказанности лжи вошел в плоть и кровь миллионов. Он по-советски живуч и стоек, и рассчитывать на добровольное от него избавление — наивно. В условиях девальвации всех государственных начал столь же наивно рассчитывать на закон, и все-таки я считаю, что закон против лжи — необходим. Так и сформулировать: «Закон против лжи», который бы карал неотвратимо и незамедлительно каждого, будь то государственный муж или рядовой исполнитель.

Артем АНФИНОГЕНОВ, Москва».

*   *   *

В тяжелые минуты нас почему-то пугают: вы что же, хотите, чтобы было, как раньше? Не хочу. Но почему я должен выбирать из двух зол?

Я выбираю другое время, до которого, теперь уже ясно, не доживу.

Мы, конечно, построим храм Христа Спасителя — посреди смуты и разорения, посреди срама — построим, в нас жив еще дух великих строек, построим в срок, а скорее всего, досрочно. Копия Спасителя возвысится куполом к серому, пепельному небу, когда уже и спасать-то, может быть, будет некого.

И еще до первого колокольного звона загнанному, задыхающемуся, недоубитому народу объявят: президент пролетел Россию, и его никто не разбудил.

1994 г.