Заявляю, я живой (2002)

У них в нынешнем году был юбилей: 60 лет назад оба родились второй раз. Тогда, в январе 1942-го, ему было девятнадцать, ей — один год.

Десантник Виктор Григорьевич Дунайцев высаживался на ночном холодном побережье Евпатории, занятом немцами. Задача десанта была — занять побережье до скорого прихода основных сил.

— Мы, как черноморы, из воды вышли.

Батальон морской пехоты захватил не только побережье, но и город. Они удерживали Евпаторию три дня. Оставшись без патронов, бились врукопашную. Но помощь так и не пришла.

Из 740 человек погибло около 700.

Тяжело раненного в голову, окровавленного пулеметчика Дунайцева перехватили врачи городского госпиталя, перебинтовали, велели ложиться в кровать, но в городе шло сражение, и Дунайцев, без оружия, без патронов побрел на выручку. Ушел и тем спас себе жизнь. Немцы заняли госпиталь и расстреляли всех раненых. Просто случай.

Чтобы устрашить, запугать город, чтобы отомстить, фашисты расстреляли 12 640 мирных жителей, включая стариков и грудных детей. Это треть довоенного населения Евпатории.

У Нины Степановны расстреляли всю семью — маму, деда с бабулей, мамину сестру, невестку, внуков, всего — 14 человек.

— Меня успели спрятать соседи. Степановы. Я у них и выросла.

Тоже случай.

Судьба свела этих двоих. Они вместе больше сорока лет.

Живут под Симферополем. В разгар торжеств в честь 60-летия десанта я позвонил Виктору Григорьевичу из Евпатории.

— Как себя чувствуете?

— Если б хорошо, я б сейчас с вами был.

Разрешил навестить.

Когда им предложили сфотографироваться — заволновались ужасно. Она поменяла мужу рубашку, как к празднику. Переодевалась сама, красила губы, прихорашивалась перед зеркалом.

— Мне как, в очках или нет? — спрашивал он, примеряясь и так, и эдак. У меня одного глаза-то нет, а второй — если видит, то два процента… А куда посадите? Куда удобно, так и скажите, потому что я вас не вижу. А занавеску занавесить — окно?

Хатка маленькая, как подсобка, и куда ни сядь, все фон мешает. То картонная коробка сзади, то занавешенный наглухо телевизор.

Виктор Григорьевич старается улыбнуться и голову приподнять. Но голова не слушается, клонится вниз, и лицо не получается веселым. Отвлекаем его, развлекаем — не получается. Фотокорреспондент «Евпаторийской здравницы» Валентина Лавренко долго щелкала фотоаппаратом, пока наконец он улыбнулся.

На снимке он не грустит, это у него улыбка такая.

А мы и не волновались перед высадкой. Мы же к своей земле шли, к нашей.

А. ЕГОРОВ,

бывший сержант морской пехоты

Пролог

В начале декабря 1941 года был высажен короткий десант в Евпаторию. Ночью к берегу проскочили два катера-охотника. Моряки захватили документы из полицейского и жандармского управлений, освободили из плена более ста человек. Скрылись под утро, прихватив с собой двенадцать «языков». Еще сожгли пристань — это зря.

Операцией руководили два друга — командир отряда капитан В. Топчиев и батальонный комиссар У. Латышев.

Высадка

Спустя месяц в Евпаторию двинулся новый десант — 740 человек. Главная ударная сила — батальон морской пехоты: 553 пехотинца под командованием капитан-лейтенанта Г. Бузинова. Кроме того, в составе десанта было 60 разведчиков штаба флота во главе со знакомым нам капитаном В. Топчиевым. Задача — занять побережье, продержаться несколько часов до прихода главных сил. Затем захватить город — «овладеть исходным плацдармом для наступления на Симферополь».

В успехе не сомневался никто. С десантниками шел бывший председатель горисполкома Я. Цыпкин — чтобы снова возглавить Советскую власть. Возвращались в родной город недавний начальник горотдела НКВД С. Иванов, начальник милиции П. Березкин.

В ночь на 5 января тральщик «Взрыватель», семь катеров-охотников и морской буксир «СП-14» вышли из осажденного Севастополя. Только в море десантникам сказали, куда идут и с какой целью. «Нам сказали, что в Евпатории немец нас не ждет, так что высадка будет спокойная» (X. Ровенский, сапер).

Было около трех ночи. Немцы открыли по кораблям прицельный артиллерийский и минометный огонь. Аукнулась сожженная недавно Центральная пристань. Моряки высаживались в ледяную воду. Во время высадки было убито и ранено больше полусотни человек. Убили командира высадки Н. Буслаева. Только сошел с капитанского мостика на палубу — и возле него разорвался снаряд.

Праздник

Несмотря на потери, вначале все шло по плану.

Взвод Г. Пронина, покинув Товарную пристань, перебил немецкий патруль и двинулся к немецкой комендатуре.

Рота лейтенанта Шустова, высадившаяся на Хлебной пристани, продвинулась в глубь старого города, в районе мясокомбината моряки освободили из лагеря около 300 советских военнопленных.

Оперативно-чекистская группа Литовчука громила гестапо. А. Лаврухин: «Среди немцев поднялась паника, они выскакивали из окон в нательном белье, их тут же настигали наши пули».

В гостинице расположился штаб батальона. Уже увидели в городе и, конечно, сразу узнали двухметрового гиганта, председателя горисполкома Цыпкина. И он узнавал людей, кричал женщинам:

— Девочки, мы вам свежие газеты привезли!

Это был праздник! «Женщины и дети повисли на бойцах, целуя всех. С трудом высвободились из объятий» (Н. Шевченко).

Рота лейтенанта Шевченко должна была захватить порт. «Из-за каменного забора немцы вели сильный огонь. Мы атаковали. Меня ранило в ногу. Подавив немцев, пошли дальше. По дороге встретили группу конников, которых атаковали с ходу. Около насыпи наткнулись на артиллерийскую батарею, захватили ее. Матросы развернули пушки и стали стрелять по фашистам. Меня ранило еще раз — уже в правое плечо, рука повисла. Потеряв много крови после первого ранения (в сапоге чавкала кровь) и получив второе, я двигался с трудом».

К десяти утра они освободили Евпаторию. Хотя к этому времени немцы, получив подмогу, уже имели более чем пятикратный перевес в живой силе и подавляющее превосходство в технике.

То есть моряки дрались один против пятерых.

Больница

А. Корниенко, пехотинец: «Мы ворвались в госпиталь, заняли все три этажа, ножами, штыками и прикладами уничтожали немцев, выбрасывали их через окна на улицу…»

Хирургическое отделение заполнили наши раненые. Попал сюда и тяжело раненный в голову пулеметчик Виктор Дунайцев.

— Я хотел остаться, но там один матросик так стонал!.. У него живот был разворочен. У двоих челюсти снесены. Я ушел. Немцы уже подходили к больнице, и медсестра на выходе спрашивает: «Что же теперь делать-то?». Я успокоил: «К больнице врага не пустим». Но нас уже никого не осталось…

Рано утром 7 января фашисты ворвались в больницу. В палате лежало 18 моряков. За раненых попытался вступиться главврач Балахчи, но его вывели из палаты вместе с хирургом Глицосом и санитаром.

— Вы нас били? — спросил через переводчика немецкий офицер. — Теперь мы вас будем убивать.

Моряки молчали. Только один спросил:

— А кровью нашей не захлебнешься?

Автоматные очереди слушал тяжелораненый моряк Михаил Курносов. Его, самого молодого, 19-летнего, успели спрятать в бельевой.

Когда медсестры Щенникова, Брезгане и санитарка Дронова вошли в палату, увидели мертвых моряков с открытыми глазами. Лица убитых были обращены на середину палаты, никто не принял пулю в затылок или в висок.

Трупы врачей Балахчи, Глицоса и санитара (его фамилия осталась неизвестна) лежали у ворот.

Миша Курносов жил еще целые сутки. 8 января немцы обнаружили в бельевой и его.

Гибель

Враг, опомнившись, подтягивает силы. Вот уже остановлена рота Шевченко, отошли чекисты Литовчука. А. Лаврухин: «Мы, понеся большие потери, отошли и заняли оборону, чтобы удержать плацдарм до высадки следующего, основного десанта».

Где он, основной десант?

В бой с моряками вступили 22-й разведывательный и 70-й саперный батальоны, несколько артиллерийских батарей. С соседнего аэродрома Саки поднялись в воздух 20 немецких юнкерсов. Из Балаклавы примчался на автомашинах 105-й гитлеровский пехотный полк. Десантников стали отрезать от моря и брать в кольцо.

Теперь задача была — пробиваться обратно, к морю. А. Лаврухин: «При отходе раненые, чтобы не попасть к немцам, сами подрывали себя гранатами».

Яростно отбиваясь, моряки пытались удержать Пассажирскую и Товарную пристани, чтобы мог высадиться второй десант.

Н. Шевченко, у которого в сапоге «чавкала кровь» и было перебито плечо: «По дороге к причалу я наткнулся на трех фашистов, у меня оставалось только два патрона. Мне удалось подстрелить двоих, третий — офицер вытащил пистолет, но я, перехватив наган в левую, здоровую руку, ударил офицера рукояткой в лицо. Немец тоже рассек мне бровь». Обессилевший Шевченко продвигался к головному кораблю — тральщику «Взрыватель», на котором собирались все раненые. На причале встретил друга, старшего помощника капитана буксира «СП-14» Анатолия Иванчука. Тот взял Шевченко с собой. Вдвоем они, не зная фарватеров, через минные поля, в сильный шторм, повели буксир в Севастополь, в Стрелецкую бухту.

А головной корабль, флагман «Взрыватель», погиб. На нем фашисты сосредоточили главный огонь. Тральщик, до отказа заполненный ранеными, выбросило на мель. В живых оставалось меньше трети экипажа. Несколько раз немцы предлагали сдаться, моряки отвечали автоматными очередями. Капитан-лейтенант Трясцын приказал взорвать тральщик, но погибнуть всем вместе не удалось: не оказалось боеприпасов.

Трясцын был тяжело ранен в ноги. Он вызвал боцмана, одессита Льва Этингофа, приказал принести ему противотанковую гранату. Этингоф принес и встал рядом с командиром. Трясцын бросил гранату к ногам, от обоих ничего не осталось. В кубрике застрелился радист. Фельдшер схватил пистолет и бросился на берег, на немцев.

Краснофлотцу Ивану Клименко, который до войны участвовал в марафонских заплывах, вложили за пояс в цилиндр записку о судьбе тральщика, и он кинулся в ледяную воду — к Севастополю, вплавь.

Видя, что жизнь на корабле замерла, фашисты решили, что все погибли. Им удалось даже взобраться на тральщик, но моряки (их оставались единицы) в рукопашной перебили врагов. И тогда танки стали в упор добивать корабль. Когда трюмы были полны крови, когда кончились все патроны, пятеро последних моряков экипажа кинулись в море.

*   *   *

Три дня они удерживали Евпаторию, три дня!..

Эпилог

А что же помощь, которую они так ждали?

Если бы она пришла хотя бы к концу дня 5 января… Но эсминец, тральщик и четыре катера подошли только в ночь на 6 января. Уже был семибалльный шторм, он не позволил десантникам высадиться. 6 января в 20 часов те же корабли снова двинулись к берегам Евпатории, их вел за собой мощный лидер «Ташкент». И снова буря не позволила высадиться. Моряки с кораблей видели на берегу пламя: это горела гостиница «Крым» — недолгий штаб батальона.

И те последние, кто еще оставался жив, — моряки группы Литовчука тоже видели своих беспомощных спасателей.

Город был усеян телами моряков, три дня трупы никто не убирал: фашисты запретили под угрозой расстрела.

Чтобы выяснить судьбу десанта, командование Севастопольского оборонительного района отправило в Евпаторию разведывательную группу — 13 человек под командованием батальонного комиссара Латышева. Это он со своим другом Топчиевым месяц назад совершил дерзкий налет на Евпаторию. Теперь Ульян Андреевич отправился искать следы друга.

8 января подводная лодка «М-33» высадила их в районе маяка. На следующий день Латышев сообщил: десант полностью уничтожен. Разведчики приготовились в обратный путь. Но… снова разыгрался шторм. Подводная лодка и сторожевой катер не смогли снять группу. Шесть суток горстка моряков обороняла последние метры свободной земли — Евпаторийский маяк. 14 января Латышев передал последнее донесение: «Мы подрываемся на собственных гранатах, прощайте…».

«За помощь десанту» немцы расстреляли более шести тысяч мирных жителей — в первые же дни. А всего было расстреляно 12 640 стариков, женщин, детей. Почти треть довоенного населения Евпатории.

Чудо

Сколько их тогда осталось в живых, так никто и не знает. Единицы. Каждого спасло чудо.

Разве не чудо, что тяжело раненный Дунайцев не остался в больнице и не был расстрелян прямо в кровати. Разве не чудо, что Шевченко, дважды раненный, ковылял к тральщику «Взрыватель», который был потом расстрелян танками с берега, а его перехватил по дороге товарищ и отвел на буксир. Разве не чудо, что бывший морской пехотинец Николай Панасенко в бессознательном состоянии был схвачен румынами в плен, прошел шесть фашистских концлагерей и лазаретов, его выводили на расстрел, и он остался жив.

И даже из группы Латышева — из 13 человек, высадившихся с заданием узнать судьбу десанта, — один спасся — Василюк, он кинулся в море.

Остался жив Иван Клименко, который с гибнущего «Взрывателя» отправился вплавь в Севастополь. В январской лютой воде он проплыл 42 мили, он был практически без сознания, когда на траверсе чуть северо-западнее Николаевки его подобрал сторожевой катер.

Какими они возвращались…

Об Иване Клименко рассказывал бывший чекист Галкин:

— Он очень больной был. Так с виду вроде ничего, а как заговоришь о десанте, его начинает трясти… Я почти ничего не узнал от него. Он умер.

В октябре 1945 года в Белграде бывший участник десанта С. в одном из кинотеатров смотрел документальный фильм об обороне Севастополя. Что с ним произошло, он не помнит, ему потом рассказали: когда появились фашисты, он выхватил из кобуры пистолет и разрядил в экран всю обойму. Потом С. год лежал в психиатрической клинике. Вышел, снова лечился — до последних дней.

Легенда? Может быть.

После десанта

Группа десантников — 60 человек — целые сутки скрывалась на улице Русской, в доме № 4. У Прасковьи Перекрестенко — шестилетний сын и старики-родители, у Марии Глушко — девятилетняя дочь. Но молодые хозяйки двух квартир провели гостей в комнаты, на чердак, в сарай. Сестра Прасковьи Мария Люткевич принесла марлю, стала перевязывать раненых. Ровенского ранило в левый глаз, и женщины ножницами извлекли осколок.

Утром немцы пришли и на Русскую. Женщины растерялись, но потом выскочили, успели нарисовать на воротах крест и написать: «Холера!».

С наступлением новой ночи десантники разбились на мелкие группы и ушли. Пункт назначения — Севастополь, курс — по усмотрению.

В пути погибли все группы, кроме одной. Литовчук, Лаврухин, Задвернюк и Ведерников сумели пройти 300 километров по территории, занятой врагом.

Ушли из дома на Русской не все. Двое остались ждать высадки второго эшелона десанта: Яков Цыпкин — председатель Евпаторийского горисполкома и Федор Павлов — секретарь Ак-Мечетского райкома партии.

Остался в Евпатории и Александр Галушкин. Если Цыпкин должен был возглавить в городе Советскую власть, то Галушкин — партийную. Его спрятал у себя здесь же, на улице Русской, дом 9, Иван Гнеденко, или, как его звал весь город, — Ванька Рыжий. Возчик с электростанции. Выпивал, его постоянное место — возле рынка, в забегаловке.

Из осторожности Ванька Рыжий перепрятал Галушкина в семью Гализдро, здесь жили бабушка Матрена Васильевна, ее дочь Мария Ивановна, дети Марии — 16-летний Толя и Антонина, 22 лет. У Антонины свой ребенок — Георгий, год и восемь месяцев от роду.

Здесь его немцы и обнаружили. Кто-то выдал. Александр Иванович прятался во дворе, в яме. Отстреливался. Когда остался один патрон, выстрелил себе в висок. Он был последним десантником, погибшим в Евпатории.

Семью Гализдро пытали — всю, от старушки до правнука: немцы пытались выяснить, кто скрывался. Толе забивали в голову гвозди. Его мать, Марию Ивановну, увозили в гестапо полубезумной.

Расстреляли всю семью.

После этого и на Русской, 4 ожидали прихода немцев. Растерявшийся Павлов выцарапал в подвале на потолке: «Павлов, Цыпкин. Здесь скрывались 2 комиссара, но погибли от предательства Ваньки Рыжего — И.К. Гнеденко».

Ванька Рыжий знал и того, кто застрелился, и тех, кто скрывался на Русской, 4. Когда дом Гализдро оцепили, Ванька сидел в гостях у брата Федора. Он глянул в окно и увидел — оцепляют весь квартал.

— Беги! — сказал Федор. — Еще успеешь.

— Не побегу, — сказал Иван. Он боялся за свою семью и сам вышел навстречу немцам.

…Пальцы его рук вставляли в дверной проем, пока не переломали. Потом отрезали ему уши и нос. Потом отпилили кисти рук, потом отпилили ноги. Живые останки пятидесятилетнего Ваньки Рыжего лежали в гестапо. Трудно было узнать в человеке человека. Таких мук не принимал никто и никогда на этом скифском побережье.

*   *   *

А Павлов с Цыпкиным продолжали прятаться. Перекрестенко и Глушко держали их 2 года и 4 месяца! До прихода наших войск.

*   *   *

После войны Павлов объявил себя руководителем Евпаторийского подполья. Цыпкин отказался участвовать в фальсификации, и по наветам Павлова его исключили из партии.

Отказалась лгать и Перекрестенко. И тоже стала врагом Павлова. В 60-х годах у нее отобрали домик и передали его молодому работнику мясокомбината. «Что заслужила, то и получает», — сказал Павлов.

К кому обратиться, ведь все десантники погибли?

Оказалось, нет. Жив Алексей Лаврухин. Тяжело раненного, с черными ногами, его вывезли последним кораблем из осажденного Севастополя. Она написала ему: «…Хочу вас посвятить о своем горе. Вещи наши на старой квартире выгружают, замки сломаны… Мне очень тяжело в настоящее время, Алексей Никитович».

Вот что ответил отец четверых детей, слесарь Алексей Лаврухин, который всего-то сутки в жизни знал евпаторийскую жительницу Пашу Перекрестенко. Не 2 года и 4 месяца прожил у нее, а сутки.

«Многоуважаемая Прасковья Григорьевна, вы для меня мать родная, хотя и не по возрасту, но по содержанию души. Не отчаивайтесь, Прасковья Григорьевна, не для того я оставался живой и через 26 лет появился перед вами на свет, чтобы не помочь вам.

2.IX.68 г. Алексей Лаврухин».

«Известия»

Отчаявшись найти правду, Алексей Лаврухин написал в «Известия»: «Уважаемая редакция. Я хочу напомнить об одной тыловой гражданке… в городе люди думают, что все десантники погибли, но так не бывает, кто-нибудь жив да остается, и вот я 26 лет спустя заявляю, что я живой. До этого я молчал, ведь все мы воевали, что кричать об этом? Не буду описывать, что у нас была за встреча с Прасковьей Григорьевной, всякий поймет… От имени своих погибших товарищей я добиваюсь и буду добиваться, чтобы к ее нуждам отнеслись по справедливости.

А. Лаврухин, бывший моряк Ч.Ф.».

Когда корреспондент «Известий» Ирина Дементьева приехала в Крым, тельняшка Павлова уже была выставлена в музее в Симферополе, уже были изданы мемуары Павлова, голос его звучал со всех трибун. Он повторил Дементьевой слово в слово:

— Что заслужила Перекрестенко, то и получает. В подполье проявляла пассивность, работала под нажимом.

И тогда журналистка спросила:

— Кормила ли?..

Растерялся Павлов:

— Разве что кормила…

В «Известиях» были опубликованы очерки Дементьевой «Домик на окраине» и «След в след» (1969 год, № 90 и № 291). Павлову объявили строгий выговор: «за фальсификацию…». А Цыпкину предложили вновь вступить в партию. Он отказался: «Не вступить, а восстановить». Дело затянулось, Цыпкин умер.

Перекрестенко вернули дом.

И еще — главное. Считалось, что из 740 десантников спаслась только четверка Литовчука, из них трое потом погибли, жив остался один Алексей Лаврухин. Но после публикаций в «Известиях» откликнулись вдруг другие десантники. Словно из небытия возникли морской пехотинец М. Борисов (из Немана), разведчик Н. Панасенко (из Новосибирска), сапер X. Ровенский (из Днепропетровска), командир роты морских пехотинцев Николай Шевченко (из Краснодара), пулеметчики Виктор Дунайцев (из Симферополя) и Василий Щелыкальнов (из Гусь-Хрустального). Корниенко, Пронин, Крючков. Посчитали, из 740 человек погибло около 700.

Алексей Лаврухин, с которого все началось, никак не мог поверить, что трое его боевых друзей по десятидневному переходу потом погибли при защите Севастополя. Тезка Алексей Задвернюк был самый лихой из них. «Не мог он погибнуть. Я — мог, он — нет».

*   *   *

И что же? Жив-таки оказался Задвернюк. Алексей Фомич работал в колхозе — в Чай-поселке Большемурашкинского района Горьковской области. За все эти годы о своих товарищах по десанту он ничего не знал и вот случайно ему попала в руки корреспонденция «След в след».

«Известия» телеграфировали в Севастополь и получили ответ: «Выезжаю в Москву. Лаврухин». Одновременно редакция пригласила в гости и Алексея Задвернюка. Его провожали всем колхозом.

Задвернюк прибыл первым и встречал Лаврухина. Они кинулись друг к другу! Плакали. Долго молчали. Фотокорреспондент «Известий» Сергей Косырев, сам фронтовик, расчувствовавшись, забыл нажать кнопку фотоаппарата. Успел снять в последний момент.

Оставшиеся в живых десантники — малая горстка — ездили к Лаврухину в Севастополь, оттуда морем — в Евпаторию.

*   *   *

Летом 1982 года в Евпатории через Приморский сквер прокладывали ливневую канализацию. Ковш экскаватора зацепил вместе с землей куски матросских бушлатов, обуви, остатки ремней, пуговицы. Экспертиза дала заключение: люди погибли от ран, нанесенных холодным оружием. Значит, был ближний бой, проще говоря — рукопашная.

Таких похорон еще не знала Евпатория. На улицы вышли все.

Открылись новые обстоятельства трагической гибели десанта, новые тяжелые подробности в послевоенных судьбах людей. Позади у некоторых был плен, советские лагеря. Никто, ни один из 740 десантников, не был удостоен даже самой маленькой медали. Те немногие, кто сумел потом пробиться на фронт, заново завоевывали ордена. А после войны они оказались какие-то беспомощные.

Перекрестенко в эту пору уже тяжело болела, не ходила, ноги сильно опухли. Пенсию получала маленькую.

В апреле 1983-го я вернулся из командировки. На май редакция запланировала пять публикаций. Но против яростно выступил Главком Военно-морского флота С.Г. Горшков. Мы встретились. Он лгал:

— Десант был вспомогательный, никаких партийных, советских, прочих городских руководителей для взятия власти в свои руки в нем не было. Виноватых нет: шторм.

Но в безупречно разработанной операции случайности исключены. Почему никто не выяснил прогноз погоды? Почему высаживались на мелководье? Даже в тихую погоду лидер «Ташкент» не смог бы подойти к берегу. Почему людей кинули на смерть?

Зам. наркома обороны СССР Лев Мехлис заверил Сталина, что 3—4 января весь Крымский полуостров будет освобожден. Командующий Крымским фронтом генерал-лейтенант Д. Козлов взял под козырек, директивой от 1 января потребовал высадить десант в Евпаторию. Только командующий Черноморским флотом вице-адмирал Ф.Октябрьский был против этой операции: войска измотаны, в строю оставалась лишь половина личного состава. Октябрьский просил хотя бы ненадолго отсрочить высадку.

Владимир Кропотов, бывший зам. директора евпаторийского музея, знает о десанте больше, чем кто-нибудь.

— Даже если бы основные силы сумели высадиться и поддержать моряков, десант все равно был бы разгромлен. Генерал Манштейн мог бросить любые силы, все степные аэродромы были у немцев. Вот в чем истинная трагедия — шансов не было.

Сергей Георгиевич Горшков главнокомандовал Военно-морским флотом СССР 30 лет. Получил две звезды героя — к дням своего рождения: в 1965 и 1970 годах. В ту пору высоким чиновникам дарили эту самую высокую награду как юбилейные знаки. И звание адмирала флота он получил в мирном 1967 году.

Девять месяцев длилось противостояние между «Известиями» и Горшковым. Из пяти очерков было опубликовано два с осторожным промежутком в три недели.

Польза все равно была.

Перекрестенко назначили персональную пенсию.

Удалось помочь другим. Например, саперу X. Ровенскому. В войну всю его еврейскую семью расстреляли. Ровенский после плена прошел несколько немецких лагерей. Его освободили англичане и передали советскому командованию, после чего отправили этапом на Урал. Вернулся в Днепропетровск, где более 20 лет работал слесарем. Врачи подтвердили его фронтовое ранение, но инвалидность ему не дали и никакой военной пенсии — тоже. И квартиру никак не мог получить.

Долго я перезванивался, переписывался с властями Днепропетровска. Все образовалось, и квартиру дали.

В статьях моих шла речь об увековечении. И это сделали. Появилась улица Героев десанта, площадь Моряков, улица Чекиста Галушкина, улица Братьев Буслаевых.

А улицы Ивана Гнеденко (Ваньки Рыжего) — нет. У нас принято отмечать прежде всего командиров.

Судьбы

В той давней поездке мы познакомились с Александром Илларионовичем Егоровым, сержантом морской пехоты.

— А мы и не волновались перед высадкой. Мы же к своей земле шли, к нашей.

До конца 60-х он и не знал, что высаживался с десантом именно в Евпатории…

Приехал как-то Егоров в Севастополь, экскурсовод стала показывать Стрелецкую бухту, рассказала о евпаторийском десанте. Он вспомнил: шли тоже отсюда, а куда — на их катере почему-то не объявили. Отправился потом в Евпаторию, сошел на берег и стал узнавать — набережную, парк, трамвайную линию. Жил тогда Егоров на Севере, чувствовал себя плохо. Дело было как раз после шумных публикаций в «Известиях» о Перекрестенко, и ему разрешили купить здесь дешевый недостроенный домик. Теперь он счастлив.

— Вот здесь, — показывал он, — на меня кинулся сзади часовой, но ребята его штыком прикололи. Меня ранило в руку, в ногу и в голову. И двоих моих ребят ранило. Я стал одному голову перевязывать, а пальцы аж туда все и утонули — вся голова разбита. Он только успел спросить: «Кто меня перевязал?» Я говорю: «Сержант Егоров» — он и умер сразу. Второй просит: «Пристрели меня». Я говорю: «Нет, я сам такой же». Ногу разбитую на винтовочный ремень устроил, а винтовку вместо костыля приспособил и — в город. На Театральной площади потерял сознание. Очнулся, когда услышал: «Раненых на берег!». Тогда я обратно побрел, к своему раненому…

Для сержанта морской пехоты Егорова Евпаторийский десант был далеко не главным событием на войне. До этого под Алуштой от роты (120 человек) их осталось всего 8. Потом снова бой, тоже под Алуштой, от новой роты осталось 12 человек, и снова он живой. Потом от взвода осталось их двое… Такая была война.

В Евпатории Егоров выглядел чужим. Вокруг ходят загорелые, беззаботные, распахнутые люди. А он — в костюме, застегнутый на все пуговицы, застенчив. Он как будто стеснялся жить.

— Ну что же, — говорит он почти виновато, — мы ведь плацдарм заняли. Мы свое задание выполнили, а?

*   *   *

Погибшего моряка по традиции накрывают морским флагом.

…В конце 70-х, в конце ноября в доме на окраинной севастопольской улочке умирал старик — высохший, желтый, с остатками седых волос, у него не было одной ноги, от самого бедра. Когда подъехала «скорая помощь», чтобы забрать его в больницу, где он должен был умереть, зять легко, как пушинку, поднял его на руки. Во дворе старик попросил положить его на землю. Он оглядывал крыльцо, цементный двор, баньку в углу, деревянный сарай, виноградные лозы. Он лежал минут десять, он все хотел запомнить, и санитар не торопил его.

Это был Лаврухин.

За два месяца до смерти он спросил жену: «А в чем ты положишь меня?» Ольга Прокофьевна заплакала, но он приказал, и она вынула из шифоньера новую белую рубашку и черный костюм. «А на ноги что?» Она, не переставая плакать, достала ботинки. «Не надо, — сказал он, — тяжело с одной ногой в ботинках. Тапочки приготовь».

— А чем накроешь меня? — спросил бывший моряк Лаврухин.

Она показала белый тюль.

— И не жалко тебе?

Он хотел ее рассмешить, а она еще сильнее заплакала.

Я подробно расспрашивал Ольгу Прокофьевну о последних минутах жизни Лаврухина, какие были его последние слова.

— Он с вечера мне сказал: домой не уходи. А рано утром умер. В полном сознании, он только имена одни называл, торопился. Думал разговором смерть перебить. Сначала родных всех называл — попрощался, потом однополчан — много имен, тех даже, кто еще тогда, в январе, погиб… Ирину вашу, Дементьеву, назвал…

В одно время с Лаврухиным в Горьковской области парализовало его ненаглядного дружка Задвернюка, с которым они так здорово встретились на московском перроне спустя 27 лет после войны. Парализовало тоже правую часть тела. И умер он той же осенью. Они были как близнецы — два Алексея.

Народ

Такая странная годовщина десанта — 60 лет: абсолютное поражение тактики и стратегии штабных военачальников и полная победа рядовых.

В наши серые, почти беспросветные дни маленький город сумел мощно отметить юбилей. Все было — парад, оружейные залпы, гимны, митинги. В одном строю и за одним столом — русские и украинские адмиралы.

Краеведческий музей отправил приглашения уцелевшим десантникам. Получил ответы.

«Я, жена Баранникова Павла Захаровича, получила Ваше поздравление с 60-летием подвига Евпаторийского десанта, участником которого был мой муж. Но уже 4 года, как он умер, и об этом я сообщаю Вам». Письмо Алексею Воробьеву вернулось обратно с корявой старческой припиской: «Уже 7 лет как его нет в живых».

Помните Алексея Корниенко, который так лихо укладывал немцев в госпитале? Отозвался. «Дорогие мои побратимы, кто из вас жив? Я очень хотел бы повидаться с вами, но сковало мне мои раненые ножки. Я целую вас всех. Счастья, здоровья. Очень жду, пишите мне. А.С. Корниенко».

Сколько же их приехало? Один. Михаил Семенович Марков. Он был на тральщике «Взрыватель», кинулся в море. Ему 82 года, почти не слышит, ходит плохо.

Здоровье у старых морских десантников сдает, а руки и сейчас как кувалды. Сдают ноги, у всех — ноги.

А где же мой Егоров, мой Александр Илларионович, который только через 30 лет узнал, где воевал, и который так стеснялся жить? Нету Егорова, сказали мне, умер Егоров вскоре после вашего отъезда.

И Прасковьи Григорьевны Перекрестенко давно нет, недолго пожила с новой персональной пенсией.

«Идет война народная, священная война», — распевала десятилетиями вся страна. Это правда: воюют солдаты, но побеждает народ. А что такое — народ? Как его разглядеть? Я думаю, народ — не армия и не флот. Народ — это те, кого не учили ни воевать, ни погибать.

Когда каждого третьего повели расстреливать на Красную горку, в колонну к мужьям вставали жены и шли на казнь. Это — народ.

Прасковья Перекрестенко с Марией Глушко — народ.

Семья Гализдро — народ.

И, конечно, Иван Гнеденко, великомученик Ванька Рыжий — символ великомученика-народа.

Готово ли новое руководство Верховного Совета Крыма поддержать инициативу евпаторийцев о том, чтобы именем Ивана Гнеденко назвать улицу — увековечить народ?

*   *   *

У моряков и немцев была своя война на войне. Фашисты звали матросов «черная смерть» и в плен не брали.

В юбилейный день 5 января 2002 года за евпаторийским поминальным столом я оказался рядом с Людмилой Артемьевной Меркуловой, бывшим военврачом 145-го полка морской пехоты. Вот что она рассказала:

— Это было недавно, в конце 80-х годов. Мы приехали в Алупку — в годовщину освобождения города. Идем на экскурсию в Воронцовский дворец. Морячкам под семьдесят, но — красавцы! Бравые, у всех ордена от шеи до колен. И в это время в зал вошли немцы, тоже пожилые. Увидели наших — остолбенели, и один, заикаясь, картавя, мямлит: «Ма-а-тгосы!..» Наши мальчики, не зная, что ожидать, приняли боевую стойку. Сбежалось музейное начальство, группы развели…

Старых моряков вежливо провожали через служебный выход.

Помнят моряков, почти полвека прошло — помнят.

2002 г.

Еще об Евпаторийском десанте: