Читательских писем за эти годы было тысячи, но когда он вошел в форме морского пехотинца, я вспомнил и адрес, и суть. «Тихоокеанский флот?» — «Так точно!»
Вот его давнее письмо — отклик на очерки о Евпаторийском десанте:
«В 1971 году я, молодой лейтенант, командир мотострелковой роты, отдыхал в Евпатории. Там я увидел очень сильный памятник морским пехотинцам. Узнал о них, что смог. Тогда же появилось твердое желание попасть в морскую пехоту. Я писал во всевозможные управления кадров…»
Отказывали решительно: одно дело — сухопутные войска, и совсем другое — флот. Он написал семь (!) писем министру обороны. Два года хлопотал, просил, при этом достоинство — сохранил. Предложили вдруг Севастополь — мечта! Но командиром взвода, и он, ротный, отказался.
«И, наконец, в августе 1973 года меня перевели на Тихоокеанский флот. Вы знаете, что почти все части морской пехоты ведут свою родословную с мирных времен. У нас в частях нет своего боевого пути, нет своих героев, мы — есть, а прошлое — забылось. Нельзя ли современным частям морской пехоты присвоить наименования фронтовых частей или назвать их именами десантных операций, именами героев-пехотинцев? Посоветуйте, к кому обратиться.
Валерий Барышев, военнослужащий».
Вопрос я счел риторическим: Барышев, при его-то напоре, не найдет, к кому обратиться?
Сегодня Барышев — уже подполковник, замполит полка морской пехоты. Он достает из объемистого тугого портфеля запросы, ответы, справки, обращения комсомольских собраний части: «О передаче полку по преемственности почетного наименования…»
— Неужели не добились?
— Ничего, ноль.
Никто, ни один человек не сказал Барышеву: «Нет». Идея нравится всем, и чем ответственнее руководитель, тем больше нравится.
В минувшем году хлопотам Барышева был юбилей — 10 лет.
* * *
Морская пехота — любимица на флоте, да, пожалуй, и в Вооруженных Силах. Родилась давно — при Петре I: «прорубая окно в Европу», он издал указ о сформировании первого полка морских пехотинцев — в 1705 году. Потом были Гангут, Синоп, Чесменское сражение, Севастополь Крымской войны, Порт-Артур. …Оборона Ленинграда, Одессы, Севастополя, Сталинграда — что ни страница в летописи, то подвиг.
После войны морскую пехоту расформировали.
Очень скоро создали вновь. Частям вручили новые знамена.
А где же старые, гвардейские, политые кровью?
В подвалах, в архивах, в музейных запасниках.
Не повезло не только морской пехоте. После войны были расформированы многие части и соединения, часто волевым порядком, играли роль и личные амбиции полководцев. Среди развеянных в прах соединений оказались и орденоносные, составлявшие гордость армий.
Где они, боевые ордена?
Там же, где и гвардейские знамена,— пылятся.
Небесполезно задуматься: царские полки существовали и хранили традиции века. Старейшие полки русской гвардии Преображенский, Семеновский, сформированные из «потешных» также Петром I, просуществовали до 1918 года, сохранив все до корней.
Как же мы за короткий промежуток умудряемся так безоглядно растрачивать свою славу? Вот уж чем действительно богаты, в чем не надо никого ни догонять, ни перегонять — прошлое, доблесть предков. И усилий почти не надо — все наследное.
Можно ли, нравственно ли делать вид, что история начинается с нас, а прежде было пусто?
Можно ли быть патриотом, не зная истории Родины?
* * *
Вполне понятно, что начал Барышев с ближнего начальства — комбата, командира полка, его замполита. «Товарищ подполковник, разрешите обратиться?» Замполит выслушал.
— И с этим ты пришел?
— Так точно.
— У тебя в роте как дисциплина?
— Нормальная.
— Вот иди и занимайся!
Спустя некоторое время Барышев снова обратился к замполиту. В конце концов Устав внутренней службы предписывает: поддержание и умножение традиций части (корабля)… являются важнейшими обязанностями командиров. Черным по белому — о преемственности. А сколько было приказов, директив, инструкций, в которых поминались славные боевые традиции. Редкое собрание взвода, роты, батальона и выше не обходилось без того же: преемственность, наследие!
— Ты думаешь, Барышев, я против? — теперь замполит разговаривал почти доверительно.— Я-то за. Но мы ведь создавались не на прежней базе.
Через полгода состоялся партийный актив Тихоокеанского флота (ТОФа). В президиуме сидели генералы, адмиралы, лучшие офицеры — цвет флота. Барышев лихорадочно строчил записку в президиум: «Начальнику Политуправления ТОФ, члену Военного совета тов. Дьяконскому… Во время войны тихоокеанская пехота покрыла себя неувядаемой славой. Сражалось 14 бригад… А мы словно безродные, нельзя ли нашу часть назвать именем одной из этих бригад…»
— Я волновался ужасно. Дьяконский зачитал громко и говорит: «Ну что, товарищ Барышев, идея нужная. Политуправление флота займется этим».
Наступило затишье. Оно длилось год. Дьяконского перевели в другое место.
Барышев понял: здесь, на месте, он ничего не добьется. В конце концов главное — текущие дела: укрепление воинской дисциплины, учения, освоение новой техники, парады. За все это строго спросят, за инициативу — никогда. Более того, она может выйти боком. Ведь чтобы дать «добро», сколько надо инстанций пройти, сколько подписей собрать! Все вроде бы «за», а вдруг кто-нибудь да поморщится: им что там, больше делать нечего?
С 1980 года Валерий Барышев стал писать в Москву. Прежде решил: лучше всего продолжить родословную 13-й гвардейской бригады морской пехоты: она и формировалась как раз здесь, и воевала в 1945 году на Тихом океане.
В январе 1984 года он получил письмо из Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского Флота.
«Уважаемый Валерий Иванович! Ваше письмо внимательно рассмотрено… Вы подняли правильный вопрос, и нам приятно сообщить, что его практическое воплощение в жизнь уже предусмотрено одной из директив министра обороны и начальника Главного политического управления СА и ВМФ. Ваше письмо направлено для принятия конкретного решения».
Означенная директива предписывала «шире использовать славные революционные, боевые традиции… Добиваться, чтобы каждый военнослужащий хорошо знал героическую историю… своего округа, флота, объединения, соединения, части, корабля…» То есть все то, что Барышев столь давно и безуспешно предлагал, теперь уже приказывали и освящали своими подписями маршал Д. Устинов и генерал армии А. Епишев.
Но «конкретного решения», как было обещано из Главпура, опять не последовало. Барышев снова пишет в приемную министра обороны и Главпур. Его письма пересылались в Политуправление ВМФ, оттуда первый заместитель начальника политуправления С. Варгин спускал их дальше, в политуправление флота. Барышев сохранил все ответы Варгина, одинаковые до запятой: «Ваше письмо, адресованное… направлено… О результатах Вам будет сообщено».
И сообщали: «…Хотелось бы отметить, что политработнику в звании майора надо знать, что вопросы в вышестоящие организации задаются тогда, когда непосредственные начальники (до политуправления флота включительно) не могут дать на них ответ». Так осадил Барышева зам. нач. агитпропа политуправления флота капитан I ранга В. Зверев.
Комсомольцы части развернули соцсоревнование за право называться именем 13-й гвардейской бригады. Полк становится лучшим среди береговых частей флота. Барышев связался с семьями погибших моряков из 13-й бригады. Списался с Советом ветеранов флота в Ленинграде, уже у них просит он поддержки. Они, конечно, «за».
И опять — тишина.
«Как же так,— с горечью пишет Барышев,— битая нами горно-пехотная дивизия бундесвера уважает себя, ведет свою родословную от пресловутого «Эдельвейса». А наши прославленные части морской пехоты никак не могут восстановить свою родословную, оживить свое прошлое, без которого трудно построить зрелое будущее. Мы, дети победителей, не имеем права на забвение».
За эти 10 лет назначен уже шестой командир части. Третий министр обороны.
* * *
Слова Барышева: «Мы, дети победителей» — не образ.
Отец, Иван Барышев, начинал войну политруком роты. В 1944 году наступил на растяжку противопехотной мины, был ранен в обе ноги — глубоко, до пояса, и до 1946 года пролежал в госпиталях. Уволился инвалидом II группы, но в 1953 году, переборов недуги, вернулся в армию.
Валерий после училища служил в воздушно-десантных войсках, неудачно приземлился с парашютом, разбил ногу и был переведен в мотострелковый полк.
После учебы минуло три года, и Валерий, ротный, мог поступать в одну из военных академий, готовящих командные кадры. Но отказался, вопреки советам отца: учеба не уйдет, а пока — опыта работы маловато.
Позже, в 1978 году, он поступил, была единственная разнарядка на флот, в военный Краснознаменный институт. Учился заочно. Получил диплом переводчика-референта английского языка. Из выпускного курса отобрали их, четверых, для спецкомандировки — военными наблюдателями при ООН. Он мог быть первым нашим морским пехотинцем там. Но заболела жена…
В минувшем году решил поступать в адъюнктуру Военно-политической академии имени Ленина. Но разнарядок для заочников туда не выделяют. Барышев отправился в Москву, зашел в Политуправление ВМФ с просьбой допустить к экзаменам в академию на кафедру военной педагогики. Был допущен и сдал экзамены прекрасно. Строевой офицер — случай редкий.
Человек, прикрой ему глаза, чтобы избавить от сравнений, жизнь свою сочтет удачной. Главное, не знать, что может быть лучше, бывает лучше. Наверное, и Барышеву жилось бы и работалось спокойнее, если бы не памятные ему воздушно-десантные войска. Дивизия была гвардейская, в ней служили еще участники войны. Все было пронизано любовью. В ленкомнатах — уголки славы, аллея Героев дивизии. Приезжали свои ветераны. Многое шло от Главкома, генерала армии Маргелова: ходил в кожаной куртке, пистолет на боку, лицо обожжено — с войны, курил без конца. Те же тельняшки, только береты голубые… Вспоминать — одно расстройство.
Однажды многолетняя идея Барышева чуть не воплотилась. Ходатайство надо было отправить в первых числах декабря, чтобы в начале января все легло на стол министру. Но бумаги продержали до конца декабря, и дело отсрочилось еще на год. Только потом у Барышева мелькнула мысль: не случайно. В одном из писем он рассказал, как есть: «Начальник политотдела тов. Вершинин Е. Т. поддержал наше обращение и поручил пропагандисту тов. Рудницкому А. А. довести его до всех подразделений. Но последний отнесся к поручению с прежним скептицизмом. Мол, ничего не получится, никто этим делом все равно заниматься не будет».
* * *
Вскоре после упомянутой директивы министр обороны издал приказ, в котором говорилось о порядке зачисления навечно и почетными солдатами (матросами) в списки воинских частей Героев Советского Союза, полных кавалеров ордена Славы. Цели все те же, постоянные — улучшение работы по воспитанию военнослужащих на революционных и боевых традициях.
И тут, надо же, как раз подоспел в одном из журналов рассказ о своей жизни морского пехотинца из Херсона Павла Христофоровича Дубинды. И Золотой Звездой он награжден, и орденами Славы всех трех степеней. Таких на всю страну — четверо!
Тяжелый, в общем, рассказ. В Камышовой бухте под Севастополем попал в плен, еще и повоевать толком не успел. Бежал из плена в 1944-м. Собственно, воевал один год и за этот год — в рукопашных, в невероятных передрягах заслужил все награды. В конце войны был тяжело ранен. Уже и война кончилась, уже июнь подходил к концу, а он лежал в Москве, в госпитале без единой награды. Потом в палату вошли сестры с цветами, врач, поздравили с присвоением звания Героя. Его перевели в отдельную палату. Осенью сорок шестого жил у себя в селе, работал на катерке. Вызывают вдруг в военкомат, вручают орден Богдана Хмельницкого III степени. И орден Славы I степени.
— Первая степень «Славы» без третьей и второй не выдается, — сказал военком, — как так…
— Были… потерял в бою.
Запросили архив: точно, награжден.
Павел Христофорович попытался восстановиться в партии. Он был уже при всех наградах, когда на бюро райкома партии первый секретарь сказал ему: «Там, в Камышовой бухте, ты обязан был застрелиться. Пленный не может быть членом партии».
С тех пор, с 1947 года, он больше заявлений не писал.
Сейчас Павел Христофорович на пенсии, уже несколько лет каждый день он начинает с двух уколов, перед сном — тоже уколы.
Барышев написал старому моряку ободряющее письмо, попросил разрешения приехать. В январе 1985 года он собрался в отпуск, попросил матросов подготовить для Дубинды флотские сувениры. «Я расскажу о вас и от вашего имени вручу». Поднялся старший матрос Сергей Федоров: «У меня тоже отпуск…»
— Я его отговаривал. У него же семья — мать, жена, ребенок. Мне, говорю, из дома, из Сочи, до Херсона недалеко, а тебе будет накладно — из Чебоксар. И отпуск у меня большой, а у тебя — 10 суток плюс дорога. Он — ни в какую: с вами, и все. Он из Чебоксар сначала ко мне в Сочи прилетел, три дня у меня пожил, я ему город показал. Потом — вперед! Прилетели к вечеру — в Херсоне дождь, грязь. Заходим в дом, встречает нас жена: он — в больнице. Мы — такси и туда. В палату входим — пусто. Потом входит Павел Христофорович, он ужинал. Мы встали, отдали честь… Вручили ему полный комплект формы современного морского пехотинца. Он разволновался, расстроился. Правда, форма оказалась великоватой, он же на снимке-то в журнале крепкий, здоровый. Еще фотографии лучших наших матросов вручили. Просидели до отбоя. Он, конечно, дал согласие на зачисление к нам почетным матросом…
Барышев написал рапорт на имя начальника политотдела Вершинина с просьбой о зачислении Дубинды в часть. Тот передал на исполнение опять же Рудницкому. Последовало привычное молчание. Барышев вновь обратился к Вершинину с рапортом, и тот внизу на рапорте написал: «Подполковнику Рудницкому А. А. Второй раз Вам напоминаю, поднять соответствующее положение, рассмотреть и доложить мне. Обращаю внимание, что Вы склонны волокитить данные Вам указания».
Рудницкий еще подержал рапорт у себя, а потом из политуправления Барышеву пришел ответ: рапорт неправильно оформлен, написано «навечно», а надо «почетным матросом», поскольку Герой жив. Видимо, матрос при перепечатке ошибся, а Барышев действительно не заметил (сколько их было рапортов — задергался). Но поправить-то, перепечатать стоило одну минуту. Теперь время было упущено, то есть бюрократия выиграла очередной раунд, декабрь подходил к концу, письмо снова не попадало к январю на стол министра. Отложили на год.
А спустя время Барышеву сказал один из офицеров:
— Дубинда? А зачем он тебе? Дубинда — Дубинда, имя какое-то… не те ассоциации для почетного.
* * *
А может быть, в самом деле вся эта конкретная память — суета сует? Может быть, пусть все будет в общем и целом? Всеобщая Победа без личных жертвенных вкладов каждого, героизм и подвиги без боев и сражений. И 20 миллионов пусть будут абстрактными, не поименованными. Пусть везде будет народ, а не отдельный человек, народ-победитель. Может быть, зря говорят, что ничейной земли не бывает, что всякое изъятие духовных ценностей, всякая пустота мигом заполняется пустотой духовной? Не ничейная земля, а, употребим военную терминологию,— нейтральная полоса.
Я сидел в кабинете Барышева и приглашал по одному матросов, не Барышевских, других. Над столом висит портрет Кирова. В 1979 году кто-то подчищал казарму и выкинул его как устаревший, ни для какой агитации не нужный. Барышев увидел, подобрал, купил линогравюру и в рамку вместо лужайки с коровами вставил портрет, сверху наложил стекло. И вот висит.
Входят красавцы, рослые, могучие, кирпичи кулаком разбивают. «Откуда?» — «Из Нижневартовска». — «Образование?» — «10 классов».— «Что по истории было?» — «Четверка».
Показываю на портрет Кирова, он — хрестоматийный, знаменитая улыбка.
— Кто это?
— Калинин вроде.
— У Калинина — бородка и очки.
— Тогда не знаю.
— Кем был Свердлов?
— Не знаю.
— А Луначарский?
— Не слыхал.
Из двенадцати матросов только один назвал Кирова, правда, имени и отчества не знает, кем был, тоже не знает.
Из двух офицеров (дальше Барышев эксперимент прервал, ему это было неприятно) один тоже не знал Кирова. (Эти беседы проходили до выхода на телеэкран фильма о Кирове).
Советской власти всего-то 70 лет — возраст человеческой жизни, а молодые защитники страны уже не знают основателей, первых руководителей ее. Можно ли так жить дальше?
Правда, вины армии и флота здесь нет. Семья, школа, комсомол — да, виновны, вся система воспитания, отношение к собственной истории. Но главная беда — в другом. В сороковых годах на устах у всех было единственное имя, в пятидесятых — другое единственное имя, в шестидесятых — семидесятых — снова единственное, и каждый раз прошлое старательно отметалось. Культы одних — это забвение других. Всех остальных, пожалуй…
И отсутствие дисциплины, и бездуховность, и равнодушие, и социальная инфантильность — от забвения. От того, что рвется живая связь времен.
* * *
Когда минувшей осенью я приехал на Тихоокеанский флот, мне сказали, что дело сдвинулось. Ходатайство комсомольцев полка морской пехоты о присвоении имени 13-й гвардейской бригады, помимо других начальников, подписали и начальник политотдела береговых войск флота С. Благов, и зам. командующего флотом по береговым войскам В. Хрустицкий. Документ отправлен в отдел комсомольской работы политуправления флота.
Как выяснилось, отправлен давно, несколько месяцев лежит без движения.
Я разговариваю с молодыми офицерами, комсомольцами Василием Кулаковым (нач. отдела), Федором Чарушиным, Виктором Сергеевым (старшие инструкторы). «Звание «Гвардейской» надо заслужить, люди кровь проливали».— «Другие же современные войска имеют это звание. Надо как-то исправлять?» — «Просить звание гвардейской — нехорошо, все равно что нам просить еще одну звездочку на погоны». — «За это прибавки в должности, в жалованье не дают. Ничего, кроме ответственности».
Да, но как же они, комсомольцы, не боятся держать без движения несколько месяцев ходатайство, подписанное полковниками, генералом? «А они нам второй экземпляр дали. На нас ответственность спихнули. Взяли бы да сами пробивали».— «Вы по своей комсомольской линии с кем-то советовались?»— «Был здесь Клемехин, из комсомольского отдела Политуправления ВМФ».— «И что?» — «Да, он тоже за Барышева, говорит, надо бы помочь…».
Все — «за». Чего же тогда боятся они, молодые офицеры, комсомольцы? Держат месяцами подписанное всеми ходатайство и никому об этом не сообщают. И полковники, и генерал не знают, что комсомольцы им «отказали». Благов, начальник политотдела береговых войск флота, узнал об отказе от меня.
— Обещаем, — сказал он твердо,— что доведем это дело до конца. При одном условии, если пройдут успешно стрельбы. Это главный показатель, итог двух лет службы.
— Только к декабрю успейте,— напомнил я.
* * *
Мы идем с Барышевым по городу. Он — в полевой черной форме, сухопарый, подтянутый, черный берет — на самые глаза. Я знаю, он тоже кирпич кулаком расколет. Но главное — невидимая внутренняя сила, на него оглядываются прохожие даже здесь, в приморском городе.
— Когда-то были крейсера, такие, как «Рюрик», они в одиночку целые эскадры гоняли. Идет матрос, на бескозырке — «Рюрик», и он этим гордился. У нас сначала названия кораблей с бескозырок убрали, а потом и флотов. Теперь просто: «Военно-Морской Флот». Пропагандируем везде традиции, а обезличиваем все, что можно. Это в недавнюю пору под видом повышения секретности сделали. Ведь что такое присвоить полку имя 13-й бригады? Разыскивать ветеранов ее, приглашать на принятие присяги, другие торжества. И не только Героев, но и рядовых, они тоже воевали. По местам боев пройти. В семьи погибших зайти — землю вскопать, дом подновить. Связываться со школами, комсомольцами, их работу оживить. Подключить военкоматы, пусть в гвардейские части отбирают достойных, лучших. …А Дубинда? Зачислили бы Дубинду почетным матросом, под его портретом в казарме стояла бы заправленная кровать. Фамилия его на каждой вечерней поверке звучала бы первой… В общем, память должна жить в казармах, а не в бумагах.
Мы прогуливаемся по улицам, Барышев знакомит меня с городом, но я смотрю поверх домов, на крыши, туда, где воздвигнуты намертво, на века огромные буквы: «Слава советскому народу, борцу за мир», «Слава Военно-Морскому Флоту», «Слава советскому народу-победителю».
Лес, тропики бетонно-кирпичных слов на крышах. Что значит все это само по себе, не осененное живой памятью каждого из нас?
Мы прогуливаемся, и ни он, ни я еще не знаем, что скоро полк успешно отстреляет, второй год подряд будет признан лучшим на флоте, но пройдет декабрь, за ним январь, а дело так и не сдвинется.
Тихоокеанский флот
1988 г.