Самые первые, чистые страницы — короткое предвоенное детство, воспоминания об отце.
Отец его, урожденный Петр Авксентьевич Железный, почти всю жизнь работавший кузнецом, по просьбе райвоенкомата занимался с призывниками. Вечерами готовил дома конспекты, изучал оружие, в избе лежали гранаты (без запала, конечно), винтовки, даже пулемет. «Ложись, сын, — командовал он. — Заряжай. Смотри на цель, видишь мушку? Дави на спуск». Силенок у Саши было мало, отец клал свою могучую руку на его и вместе спускали курок. Оба были очень довольны.
Воспоминаний военной поры, у него много. Первые письма от отца. Он предупреждал маму о том, что зима будет трудной, просил обязательно заготовить дрова. Беспокоился о детях, крепко целовал маленькую Валю, предупреждал Сашу: если не будешь слушать мать, я к тебе не приеду.
Восьмилетний Саша мыл полы, топил печь, готовил еду, вместе с матерью корчевал пни на дрова. Работал до изнеможения, но зато, наверное, ни один сын на свете не был так уверен, что отец вернется.
Эвакуировались они не сразу в глубинку, а перебирались с места на место. Словно не эвакуировались, а отступали — Харьковская область, Сталинград, Саратовская область. Осенью сорок второго плыли по Волге в Камышин. Небольшой пассажирский пароходик причалил к пристани в Саратове, стоянка — час. Здесь жила семья брата отца — Андрея. Мать заскочила к ним: от мужа нет писем… Жена Андрея — Лена неопределенно пожала плечами, рассказала об Андрее, что жив, что воюет в танковых частях. И только когда гостья заторопилась уходить, Лена сунула ей в карман газету.
— Андрей с фронта прислал. Только прочти на пароходе…
Вновь поплыли мимо осенние волжские берега. На первой же странице на полях она увидела два слова, написанных от руки чернилами: «Смерть брата!» Чей почерк, Андрея? Лихорадочно пробежала глазами страницы, увидела заметку о героической гибели комиссара роты разведчиков Железного.
Антонина Михайловна подошла к борту, смотрела на тяжелую воду… Маленькая надежда теплилась в ней: отчество в заметке было чужое — «Авдеевич».
Саша ждал отца долго. Уже после войны, когда возвращались фронтовики и в многоголосых дворах пацаны хвастались их наградами, он вдруг ясно понял: отца больше нет.
Мать показала ему газету. В небольшом донецком селе, читал Саша, комиссар Спартак Авдеевич Железный принял неравный бой…
А при чем здесь Спартак, скажет теперь читатель?
* * *
Имя, как и родителей, человек себе не выбирает. Однако Железный в детстве прочитал роман Джованьоли «Спартак» и решил имя поменять. В его комсомольском билете в 1925 году вместо Петра появилось имя легендарного гладиатора.
Над какими страницами «Спартака» трепетало маленькое сердце? Может быть, над теми вначале, где гладиатор, еще раб, сражается на потеху публике на арене Большого цирка — один против четверых и побеждает: и, побеждая, не убивает, а дарует жизнь последнему побежденному. А может быть, там, где Спартак зовет сражаться и умирать не для потехи, а для завоевания свободы: «Я надеюсь… сокрушить позорные законы, заставляющие человека склониться перед человеком… Свободы ищу, свободы жажду, свободу жду и призываю, свободу как для отдельных людей, так и для народов, великих и малых, для сильных и слабых, а вместе со свободой — мир, процветание, справедливость».
Над какими страницами горевал, страдал ребенок? В конце книги? Там, где вождь рабов-повстанцев гибнет в неравном бою?
…А сочетание, конечно, получилось несокрушимое — Спартак Железный. Да еще кузнец.
Вместе с именем он выбрал себе судьбу.
* * *
Конечно, свет имени падал на него. 22 июня 1941 года он явился в военкомат, в полном походном снаряжении, с чемоданчиком в руке.
После окончания курсов при Харьковской политшколе Железный осенью сорок первого попадает в 383-ю шахтерскую стрелковую дивизию. Здесь его назначают политруком разведроты. Командир дивизии К. Провалов в своих мемуарах вспоминает, что политрук ходил в разведку чаще, чем командиры взводов разведроты. «Когда я сам иду в разведку, — говорил Спартак, — это и есть моя партийная агитация». Видимо, не во всем тут прав был Спартак, пишет командир дивизии, но что делать — он рвался в бой.
В ночь с 18 на 19 ноября группа разведчиков под командованием политрука кинулась на вражеские окопы. Они уничтожили 60 офицеров и солдат, захватили трофеи. Уже через день Спартак Железный повел отряд разведчиков на высоту, занятую фашистами. Врагов было много больше. Бой шел четыре часа. Целая рота противника, понеся большие потери, отступила. А еще через несколько дней снова разведка боем. Железный полкилометра нес на себе раненого младшего лейтенанта Хацко, перебинтовал, спрятал и вернулся в бой.
Разведчики любили ходить на задание именно с ним.
Под Княгиневку Спартак с ротой был отправлен, чтобы завязать бой на северо-восточной окраине села, вызвать у врага панику, а главные силы — стрелковый батальон должен был в это время ударить с юга.
Ночь на 5 декабря выдалась с морозцем и вьюжная — как раз для разведки. Политрук с бойцами сделали больше, чем требовалось, они зацепились за окраину Княгиневки, даже заняли несколько домов. Когда Железного ранило, его перевязала Нина Гнилицкая и хотела отправить в тыл. Он остался. Его ранило снова. Потом две пули задели Нину Гнилицкую, левая рука повисла, как плеть, она, перевязав себя, встала с автоматом в руках к пролому в каменном заборе рядом с политруком, которого уже не покидала. Это был последний рубеж обороны.
Фашисты наступали с трех сторон. Спартак успел отправить в тыл связного, пятнадцатилетнего Юру Рязанова, просил передать, что гитлеровцы дорого заплатят за жизнь разведчиков. Уже все было ясно, стрелковый батальон запоздал, политрук с Ниной Гнилицкой на последнем рубеже прикрывали отход.
Их окружили. В этом бою погибли все.
* * *
Спартак I века до новой эры и Спартак XX века. Один — легендарный, другой — рядовой (разве мало было таких в войну?). Спартак Железный хранил в сердце литературный образ великого гладиатора (о реальном, историческом Спартаке известно вообще очень мало). С этим литературным образом он рос, с ним сжился, его унаследовал.
Спартак у Джованьоли, упав на землю, подставил врагам щит, «мечом совершая чудеса нечеловеческой доблести».
Спартак Железный, упав на землю, продолжал отстреливаться до последнего патрона, совершая чудеса доблести.
«Спартаку, — пишет Джованьоли, — в то время было около тридцати лет».
Спартаку Железному через месяц с небольшим исполнилось бы… тридцать.
Врачебная комиссия при Н-ском отдельном медсанбате осмотрела труп политрука Железного. Руки вывернуты из суставов и поломаны… Ноги переломаны прикладами, сапоги сняты, пальцы отрублены… Лицо политрука исколото штыками…
В конце концов, фашисты облили умирающего комиссара бензином и подожгли.
Политрук знал, какие муки ждут его, и мог облегчить себе участь. Но и последнюю пулю он послал в фашиста.
Минула зима. В марте 1942 года, когда сошел снег, на окраине Княгиневки был обнаружен обгоревший труп.
* * *
Сын — давно уже не Саша, а Александр Спартакович. Полковник милиции Херсонского УВД — здоровый, широкоплечий, мощный. Мы сидим с ним в номере херсонской гостиницы «Киев», и он рассказывает о том, как опознали отца. У него подступает ком к горлу, он выходит в коридор перекурить. Раз начал рассказ — не смог, вышел, другой раз — не смог…
«Отца с Ниной Гнилицкой обнаружили вместе. Повезли в медсанбат. Нину опознали сразу: единственная девушка была в бою. Второй труп не опознали — черный, обгоревший, смерзшийся… Левая рука сжата в кулак и приподнята… Кто-то заметил:
— В кулаке что-то есть!
Пытались разжать пальцы, не смогли. Принесли паяльную лампу, стали греть… Разжали. Увидели… партийный билет. В трубочку свернут… Пообгорел, но сохранился, только отчество не разобрать…»
Эту короткую, в несколько слов, историю Александр Спартакович рассказал с трех попыток.
Огонь погубил Спартака, огонь помог вернуть имя.
* * *
Полковник Александр Спартакович Железный работает начальником отдела пожарной охраны. Профессия у него — бороться с огнем. По сигналу тревоги его поднимают из-за праздничного стола, ночью с постели. В ту ночь, кстати, когда я ехал на поезде из Москвы в Херсон, Александр Спартакович не спал. В совхозе «Овощной» загорелась животноводческая ферма. Сигнал диспетчеру поступил в два тридцать, а без восьми три Железный был уже в совхозе. Вывели из огня весь скот — 268 коров, да и ферму спасли, сгорела только крыша молочного блока.
В Херсоне я услышал: Железный берет зеленых новичков за руку и вместе с ними идет в огонь.
Жена Александра Спартаковича, Алла Ивановна, заведует лабораторией санэпидстанции. Двое детей. Рае недавно исполнилось пятнадцать, Ане — девять. Семья на редкость добросердечная, гостеприимная, простая. Минувшим летом приехали отдыхать на Херсонщину знакомые, друзья Железных — сразу двадцать девять человек. Все жили в их квартире.
В доме богатейшая библиотека. Если хозяева замечают, что гость проявил внимание к каким-то книгам, предлагают с детской добротой и простотой:
— Нравится? Возьмите. Берите-берите…
…Где-то здесь, среди сотен тысяч строк, в красных, черных, желтых переплетах, может быть, хранятся и эти.
Земля прозрачнее стекла, И видно в ней, кого убили И кто убил: на мертвой пыли Горит печать добра и зла.
* * *
В своей рабочей комнате Александр Спартакович сделал домашний музей. На стене — большая темно-красная доска, на ней медная чеканка — увеличенные копии Золотой Звезды Героя и ордена Ленина. Здесь же — Грамота Президиума Верховного Совета, СССР с Указом о посмертном присвоении Спартаку Авксентьевичу Железному звания Героя. Фронтовая газета под стеклом рассказывает подробно о гибели отца. Портрет, под которым на выступе лежат цветы.
Дочерям не нужно объяснять, почему мы победили в той войне, они это видят. И какими надо расти, как жить, тоже объяснять не надо. Александра Спартаковича только один раз пригласили в школу по поводу дочери: она вступала в отряд красных следопытов, и отец пришел повязать ей алую ленту.
Есть еще в доме большой альбом, в котором собраны документы об отце и шахтерской дивизии начиная с той газеты, где от руки написано: «Смерть брата!». За каждым документом, фотографией — история, легенда, новелла. Вот фотография командира дивизии Привалова — без дарственной надписи, а в конце альбома — другая, с надписью.
Дело в том, что Александр Спартакович стеснялся знакомиться с ним. Со многими однополчанами отца подружился, а к генерал-полковнику зайти не решался.
Только в семидесятых годах, приехав в командировку в Москву, Александр Спартакович не без волнения направился на Садовую-Черногрязскую улицу, вошел в подъезд старого толстостенного дома. Волновался потому, что командир дивизии мог вовсе и не помнить отца: прошло столько лет… Провалов воевал после отца еще три с половиной года… А Героев в дивизии было больше тридцати…
Он позвонил, дверь открыл среднего роста, слегка располневший человек в коричневом халате и домашних тапочках. Железный видел это лицо на многих фотографиях. Отдав честь, по-военному четко представился:
— Подполковник Железный Александр Спартакович.
Хозяин молча шагнул к гостю, обнял его, поцеловал. Так, обнявшись, стояли они — генерал-полковник и подполковник, — и только потом Провалов сказал:
— Сын!
— Сын, — ответил Александр Спартакович.
Нелегкая это была встреча. Константин Иванович помнил отца до мелочей: много было героев в дивизии, но Спартак был первым.
Железный-сын рассказал, что видится с однополчанами отца, приезжает на их встречи: те считают его своим.
— Что-то у меня оборвалась связь с некоторыми, — сказал Провалов. — Как Корпяк, комиссар дивизии?
— Умер в Одессе, совсем недавно.
— А Минаков, разведчик?
— Умер…
Генерал тяжело вздохнул: «Время…»
* * *
Как у всяких добрых людей, у Железных сложились почти родственные отношения с Проваловыми. «Вернетесь в Москву, вас на вокзале встретят», — говорила мне Алла Ивановна. Речь шла о посылке для Константина Ивановича.
И мне, признаться, близок стал командир дивизии. Наверное, потому, что он был дорог Железным.
…В день отъезда я зашел к Железным за посылкой. Алла Ивановна молча накрывала на стол.
— А вы знаете, — сказала она вдруг, — а ведь Провалов-то умер… Вчера вечером звоним в Москву и… А мы с Новым годом его поздравили и все думали, что же ответа-то нет. А он — в декабре…
И через паузу добавила:
— А у его сына, у Кости, сын родился…
Я глянул на посылку, вместо «Провалову К. И.» стояли инициалы «К. К.». Там были пеленки, распашонки…
В Москве меня встретил Костя. «Сын ваш в ноябре родился, значит, Константин Иванович все-таки успел на внука поглядеть»,— сказал я, словно теперь это имело какое-то значение.
— Нет, не успел. Отец последние недели в больнице лежал, на руках у меня и умер.
Земля прозрачнее стекла… Конечно, 1981-й не 1941-й, совсем другой декабрь. Но мне все кажется: кто войну до конца прошел, тот и потом не умер, а погиб.
* * *
«Божественной Валерии Мессале от Спартака привет и счастье… Когда ты получишь это письмо, вероятно, меня уже не будет… Будь мужественной и живи, живи ради любви ко мне, живи ради нашей невинной девочки… К тебе с последним поцелуем летит последняя мысль, последнее биение сердца твоего Спартака».
С тех пор люди открыли, что Земля круглая, что она вертится, люди изобрели порох, а слез с тех пор было пролито столько, что если бы их собрать вместе, то это было бы самое глубокое и соленое море в мире.
«Здравствуй, моя дорогая Тасюшечка!.. Последняя наша встреча застыла во мне как яркий поток солнечных лучей… Целую бессчетно раз тебя так, как целовал последний раз в парке… Целую Валечку и Шурочку. Остаюсь твоим. Спартак».
Вечное чувство — неумирающее, несжигаемое, неприкосновенное, то самое чувство, которое иногда так трудно укладывается в слова.
Когда в доме впервые появился музей, маленькая Рая спросила у отца:
— Что это?
— Это дедушка твой,— ответил он, указывая на портрет.
— Который без ножки?
— Нет, без ножки из Сталинграда вернулся мамин папа. А этого ты не знаешь, он не пришел с войны.
— Почему же он такой молодой?
— Его больше не могли фотографировать… Он мало жил.
— А если бы был живой, он был бы такой же старенький?
— Да.
— И такой же хороший?
Через несколько лет Рая станет ровесницей деда.
Херсон
1982 г.