Учитель показывал картину Айвазовского. «Какое здесь море?» — спросил он.
Встал мальчик, подумал.
— Одинокое.
— Какое же оно одинокое?— сказал другой. — В нем же рыбы.
Потом учитель показал «Березовую рощу» Куинджи.
— Какие здесь деревья, ребята? Повнимательнее, Лена.
— Мне кажется, деревья здесь чуть-чуть загорают.
— Деревьям весело, — добавил маленький сосед по парте, — потому что летом всегда весело.
Дети задумываются и словно впервые открывают для себя мир. Наверное, в этой чистоте, если хотите, невинности восприятия — источник всякого таланта. Во всяком случае, пристальное, вдумчивое внимание рождает любовь.
Уроки рисования в 209-й московской школе ведет заслуженный художник РСФСР Борис Михайлович Неменский. Вот он делит класс пополам: «Вы рисуете флот царя Салтана, а вы — флот пиратов…»
Стоит в классе ведро с водой, в которое макаются кисти, малыши не щадят красок, перепачкали парты, перепачкались сами, одни сосредоточенно рисуют светлые паруса, другие — черные. Цвет определяет настроение ребят, их отношение к теме. А по сути — их отношение к добру и злу.
Здесь же, в 209-й средней школе, ведет уроки композитор Дмитрий Борисович Кабалевский, помогает ему Эдуард Борисович Абдулин. Как назвать эти занятия — уроки музыки? Но музыка здесь — лишь исходная точка.
Разговор на уроке шел о богатырях.
— Мы с вами, ребята, — напомнил Дмитрий Борисович, — уже слушали «Богатырскую симфонию» Бородина, говорили о людях сильных, смелых. Видели трех богатырей Васнецова, видели русских полководцев. Какие картины вы помните и какая музыка к ним была?
Дмитрий Борисович садится за рояль.
— Ну? Откуда это? О ком? Правильно, об Александре Невском. «Вставайте, люди русские». А это о каком богатыре? О Кутузове, верно. Кто автор? Прокофьев. Мы все о полководцах с вами говорим, а солдат — богатырь? Рядовой солдат. Думайте, думайте. Не жалейте времени, когда думаете. Плохо, когда время тратится бездумно. Думайте про себя, за себя и для себя. А то соседа иногда послушаешь, отсюда неприятности все и начинаются. Ну, Вова? Так, солдат, ты считаешь, — главный богатырь. А теперь я попрошу вас вспомнить солдатскую песню, ну-ка?
Класс думает. Кабалевский неожиданно наигрывает «Жаворонка» Глинки.
— Помните, мы ее пели? Это любимая песня Гайдара. В «Судьбе барабанщика» Сережа просит отца спеть ему солдатскую песню, и тот поет: «Между небом и землей песня раздается…». А-а, вот как вы все удивились, почему солдатская? А вы представьте, ребята: лежит солдат перед боем. Как и все, он любил и любит, мечтал и мечтает: «Лейся, песенка моя, песнь надежды сладкой, кто-то вспомнит про меня и вздохнет украдкой…»
Четвероклассники даже рты раскрыли от внимания и удивления.
…Кабалевский приоткрывает перед малышами дверь в огромный мир: входи. Он берет за руку каждого и незаметно ведет за собой: видишь, как богата, как многоцветна жизнь. Ты должен не просто понимать это, ты должен чувствовать. В мире есть и зло, но добро сильнее. И с твоим появлением на свет добро должно быть еще сильнее…
Уроки музыки становятся уроками гражданственности.
Когда эти дети подрастают, взрослеют, вместе со школьными учителями они путешествуют по Москве, Подмосковью, изучают историю своего края. Бородинское поле, Петрищево, разъезд Дубосеково… Добро и зло, слышанные прежде в музыке, много раз рисованные в красках, предстают почти воочию…
* * *
В конце весны, в двадцатых числах мая, в московской средней школе № 209 прозвенит последний школьный звонок. Выпускники, по давней традиции, преподнесут, оставят на хранение первоклассникам символические ключи от школы.
Нынешние выпускники переступали когда-то порог школы с нехитрой целью: научиться читать и писать. Сейчас, десять лет спустя, они передадут малышам ключи, которые откроют дверь не только в мир знаний. В конце концов что такое знания сами по себе — без чистоты убеждений, без ясности мыслей и целей, без обыкновенной человеческой доброты? Ведь знания можно употребить и во зло, выбрав цель жестокую или ничтожную. Да и к высокой цели можно идти кривым, обходным путем.
И тогда волшебный школьный ключ станет отмычкой.
Значит, кем будешь — не самое главное, важнее — каким будешь, какими глазами увидишь мир, какие чувства он пробудит в тебе.
Школа приоткрыла дверь в этот мир, и они вошли.
Как-то в Доме художников на Кузнецком мосту старшеклассники задержались у мемориальной доски с именами погибших художников. «А может быть, кто-то из погибших жил с нами рядом, в нашем городке художников на Нижней Масловке?»
Оказалось: да, их соседом был Валериан Турецкий. Как погиб, где? Никто не знает. Школьники разыскали жену Турецкого, тоже художницу, но и Вера Андреевна ничего не смогла сказать им.
И тогда дети отправились на поиски могилы.
…Сколько людей проходило мимо этой мемориальной доски. Тысячи? Десятки тысяч? Но именно дети 209-й средней школы остановились в раздумье. Именно они отправились на поиски могилы в Смоленскую область, в Калужскую область…
— Неужели они хоть что-то смогут узнать?.. — волновалась Вера Андреевна. Мы сидели в ее мастерской, в окружении полотен. — Вы знаете, Валериан был очень хорошим художником. В 1941 году готовилась его персональная выставка — 250 работ. И вот… в войну это все пропало. Еще шли бои, я поехала искать Валериана. Мимо сожженных деревень ехали, мимо убитых… Стало плохо с сердцем, домой вернулась. Потом все следы потеряла. Ему было 33 года.
Вера Андреевна помолчала, закурила: — Неужели они хоть что-то узнают?…
* * *
Прошлым летом в районе деревни Тростники лучшие московские школы проводили слет туристских групп. Отправились туда пешком и девятиклассники 209-й школы. Больше ста километров решили пройти за две недели. С ними вместе, как обычно, пошли учитель немецкого языка, завуч школы Лев Иосифович Тартаковский и молодой физик Елена Васильевна Астахова. Распределили обязанности. Женя Попов — командир отряда, комиссар — Коля Гуров. Две Светланы — Горина и Гагарина — составляют и оформляют отчет о походе, ведут дневник. Алеша Чернышев — завхоз, Вера Боровикова — повар, Маша Куликова и Ира Аршавская — отрядные врачи. Был свой кинорепортер, фотограф, картограф.
Они шли, вековая природа обступала их со всех сторон, и они словно растворялись в ней. Их встречали поля, травы, звезды в темном небе, холодные чистые ключи, закаты и восходы солнца. Мягкие ночные тени, луна, радуга. Придорожные и лесные цветы и камни, теплый ветер по вечерам.
Однажды они заночевали в маленькой сельской школе и утром, с первыми лучами, счастливые, вышли босиком на влажное деревянное крыльцо. В другой раз им пришлось заночевать на болоте, под ними хлюпала вода, и они мучились от усталости и полчищ комаров. А однажды выпал град… Это в середине-то лета! И они за считанные минуты поставили палатки.
Всюду они знакомились с интересными людьми, со старожилами, те указывали им путь интереснее заданного, и они, случалось, отклонялись от маршрута, шли трудные лишние километры (поэтому они и заблудились однажды, отклонившись, и ночевали на болоте). Они шли и внимательно, пристально вглядывались во все.
«На горизонте виден городок, — записали они в дневнике, — нельзя сказать, что он очень живописен, но посмотрим, какова его душа, какие люди здесь живут…».
В Апрелевке они пришли на завод грампластинок, познакомились с историей его, с производством, с заводскими передовиками.
В Бабенках они увидели, как из липовой чурки рождается игрушка. Здесь ребятам предстояло выполнить краеведческое задание ВДНХ — выяснить состояние народных промыслов. Они разыскали старожилов, узнали, что раньше бабенские мастера славились на весь мир, завоевывали на международных выставках золотые и серебряные медали, а сейчас мастерство теряется (делали, к примеру, 50-местные матрешки, а сейчас даже вдвое меньше никто не выточит). Куда девалось мастерство, где наследники? Дотошные школьники пытаются разобраться.
В Мещерском у них было еще одно задание — от Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры. Группа разделилась надвое: художник, картограф, кино- и фотокорреспонденты отправились делать картографические съемки бывшего парка князей Трубецких, а другая группа пошла «собирать материалы». Вот что записали они в дневнике:
«4 июня 1894 года на съезде врачей в Мещерском был А. П. Чехов. В Мещерском был Л. Н. Толстой.
Парк, посаженный по приказу князя Трубецкого, разбит в свободном английском стиле. В парке пасутся коровы.
…Мы поражены равнодушием совхоза к памятникам старины. Необходимо взять парк под охрану».
Обо всем этом ребята, вернувшись в Москву, напишут потом в Общество охраны памятников. А пока они заканчивают страничку дневника: «Данные нам помог собрать местный житель Белов Анатолий Васильевич».
Так просто на бумаге: «…помог собрать». А на деле Белов оказался болен. Ребята пошли к нему прямо в больницу. Дежурная медсестра им помочь не смогла, главврач отделения их не пустил. Тогда они явились в кабинет главврача больницы В. А. Бакульцева. Он был любезен, пригласил больного Белова к себе в кабинет, здесь и состоялся разговор. Анатолий Васильевич рассказывал о родном крае подробно, увлекательно, с чувством. Главврач потом благодарил ребят:
— Спасибо, я не знал таких подробностей о своем крае и не знал, что такой замечательный человек лежит у нас в больнице.
…Так они шли, знакомились с людьми и событиями, и природа сопровождала их, пока не пришли они наконец к огромной поляне у деревни Тростники, где ждал их слет.
* * *
Это был целый палаточный город. Когда я приехал сюда, оставалось два дня до закрытия. Шли последние соревнования, ребята бегали кроссы, ходили в лесу по азимуту, преодолевали завалы. Под проливным дождем по тонкому бревну перебирались они через мутную реку, сваливались в воду, снова шли и снова падали, и невольно подумалось: увидели бы сейчас своих детей мамы…
Ребята из 209-й школы подводили итоги, между тем главная победа была уже одержана: никто не вернулся с полпути в этом трудном походе, никто не заболел, наоборот, окрепли.
— Вы знаете, сколько дает этот поход ребятам, причем ненавязчиво, исподволь, — рассказывал Тартаковский. — Идем по лесу, кто-то выругался — банку тушенки ему сразу же в рюкзак: в наказание. А дома сколько бы слов попусту на это потратили. Или отношение к природе взять. Посмотрите… — Тартаковский кивнул в сторону ребят, — видите?
Ребята тушили костер, расчищали черный квадрат земли. Дерн с этого места аккуратно был ими срезан и все это время хранился неподалеку у деревца, дети каждый день поливали его, чтобы он жил. Сейчас они аккуратно укладывали куски дерна на прежнее место, где был костер. И снова земля жива и зелена.
Потом все сидели поздно вечером вокруг свежего дерна, как прежде вокруг костра. Тартаковский тихо рассказывал, как в войну он устраивал командный пункт под вывороченной сосной. Как сразу после войны был у него класс, в котором учились 43 человека, и из них 39 — без отцов.
— Жаль, что из школы уходим, — сказал кто-то в темноте.
— А вы его на второй год по немецкому оставьте, Лев Иосифович.
— Да я бы вас всех, ребята, оставил, — вздохнув, сказал завуч.
За полночь, когда палаточный город спал, все поле и лес вокруг покрыла легкая фата тумана. Ночной чистый воздух, ширь и этот туман заставляли верить в любое чудо.
Чудо и произошло. В тумане, с каждой минутой все более молочном, поплыла от реки песня Леля… Среди тех минут, которые запомнятся в жизни, будут, наверное, и вот эти: ночь, лес, туман, привидение — Лель.
Внизу, у реки, сидела молча компания. Шагах в десяти от них, прислонившись к дереву, пела женщина.
«Не может быть, — говорил потом утром Тартаковский, — я сначала думал: приснилось, потом решил — приемник.
Женщина пела долго. Я слушал и думал о ребятах — о тех тридцати девяти — без отцов и этих, нынешних, о художнике Валериане Турецком, о его жене и почему-то ждал, что сейчас зазвучит «Жаворонок»: «…кто-то вспомнит про меня и вздохнет украдкой».
…Вспоминалось, как мы сидели у Веры Андреевны в мастерской, а через полчаса пришли ребята из 209-й средней школы, вернувшиеся вместе с завучем после тех долгих поисков.
— Значит, Валериан ушел в разведку, — тихо повторяла Вера Андреевна… И это произошло тринадцатого апреля?..
— Там потом весь полк погиб, — тихо сказал кто-то из ребят.
— Полк? — она близоруко посмотрела. — Простите, сколько это?
— Три тысячи! Три тысячи…
— Я закурю, извините.
Руки у Веры Андреевны дрожат, она курит, молчит и все вздыхает, вздыхает.
У Лены Ольховской раскрыт блокнот с записями, там записано все, что удалось узнать. И рядом с чертежами, именами, цифрами — на полях смешные личики и рожицы, нарисованные рассеянной детской рукой.
1978 г.