Без права на ошибку (1980)

В небольшом черноморском доме отдыха отпускники ловили последние неяркие лучи солнца, окунуться в море почти никто не решался. В один из этих поздних дней и обратил на себя внимание парень, который сидел на берегу, у самой воды, и не спеша, деловито натягивал на себя резиновый купальный костюм. Собственно, увидели и разглядывали не парня, а необычный, как потом выяснилось, французский, костюм — куртка и брюки были черные, с ярко-желтыми полосами.

Уезжать он решил раньше всех, так как хотел еще заехать в Сочи, там сесть на теплоход, съездить в Геленджик и Новороссийск, а уж потом, через недельку, домой, в Москву. «С билетами на теплоход трудно», — предупредил кто-то. «Ничего, — улыбнулся он, — как-нибудь».

Уже вслед парню один из его знакомых сказал: «Если хоть один билет в кассе будет — дадут ему. Если не будет — без билета посадят».

Бывают такие люди, думал я, все им в жизни дается легко — знакомства, связи; у таких людей, деловых и предприимчивых, никогда никаких проблем и забот, все под рукой.

Много позже, месяца через два, уже в Москве я спросил его: «Как тогда с билетом-то?»

— Так Сочи ж в Краснодарском крае, — засмеялся он.

К тому времени я знал о нем почти все: уже далеко не парень — сорок три года, и со старыми грамотами его ознакомился.

«Лейтенант Ильин Л. С. приказом Главнокомандующего Сухопутными войсками за успешное выполнение заданий Командования по разминированию и очистке местности от взрывоопасных предметов на территории бывших военных действии и проявленные при этом смелость и находчивость награждается Почетной грамотой с объявлением благодарности. Генерал армии А. Жадов».

Выписка из постановления бюро Краснодарского крайкома ВЛКСМ. «Ильин Леонид Сергеевич — член ВЛКСМ, лейтенант войсковой части, занесен в краевую Книгу почета крайкома ВЛКСМ…».

*   *   *

Его судьбу определило военное и послевоенное детство. Хорошо помнит маленький предвоенный поселок Серебряные Пруды Московской области, деревянный домик на две семьи. Когда уехал на фронт отец, вместо него директором элеватора стала мать, она пропадала там сутками.

Однажды Леня проснулся от страшного грохота и увидел, что половина улицы горит, разрушен элеватор, в огне склады с зерном.

Утром забежал ближайший друг отца дядя Миша Капустин, крикнул с порога, что пора уходить, велел идти к нему. Мать быстро собрала два маленьких узелка. На полпути к Капустиным появился низко летящий самолет…

Не раз и не два попадали они потом под бомбежку, но, вспоминая именно этот налет и пулеметную очередь, мать и сейчас говорит сыну: «В рубашке родился».

Когда подошли к дому Капустиных, то он увидел, что дядя Миша лежит на земле у крыльца, глаза у него открыты и неподвижны.

Все первые несчастья, первая гибель на его глазах — от бомб: элеватор, склады с зерном и дядя Миша Капустин.

В 1948 году он впервые попытался самостоятельно взорвать бомбу. Было ему уже двенадцать, отец давно вернулся с фронта, жизнь налаживалась. По соседству с ними жил шестнадцатилетний Гоша, который и обучил Леню обращаться с бомбами и снарядами. Бикфордов шнур искать было не надо, на него старуха соседка вешала во дворе белье.

Они нашли огромную бомбу, Гоша никого близко к ней не подпустил, разрядил по привычке сам. Когда подошли ребята, он небрежно бросил взрыватель к ногам Лени и разрешил ему подготовить бомбу к взрыву. Леня поджег шнур, побежал в укрытие и тут вдруг подвернул ногу. Гоша, увидев хромающего приятеля, выскочил, побежал к бомбе и выдернул детонатор.

— Спас он мне тогда жизнь, спас,— вспоминает Леонид.

*   *   *

Жизнь его, как четное число в арифметике, делится ровно надвое без остатка. Вторая половина, с двадцати двух лет, — офицерская служба.

После окончания военного училища он прибыл в распоряжение командующего войсками Северо-Кавказского военного округа, стал командовать саперным взводом.

Работы было много не только на земле, но и в море. Леонид Ильин поступил в водолазную школу и после учебы стал водолазом 1-го класса.

Можно сказать, что он все время был на передовой и смертельной опасности подвергался постоянно, всегда. Правда, в отличие от военного времени, судьба отныне была уже в его руках. И собственная судьба, и тех, кто оказывался рядом с гибелью — на работе, в собственном доме, на отдыхе в санатории, в пути…

Однажды Леонида Ильина вызвали в штаб среди ночи. Оказалось, в Геленджике, на территории санатория «Солнце» обнаружены две бомбы. «Послезавтра 5 марта, — сказал начальник штаба, — день выборов, праздник. Понял?». Вместе с лейтенантом Ильиным в Геленджик выехали рядовые Шкуро, Навицкас и Наум.

Одна бомба была в полтонны, но, осмотрев взрыватель, Ильин понял, что с ней пока можно не спешить; вторая осела у самого берегового обрыва. Берег, со временем оползал, осыпался, и вот бомба обнажилась — всего в сорока метрах от главного санаторного корпуса. Выяснилось, что в бомбу вмонтированы взрыватели-ловушки: извлекать их нельзя, трогать бомбу с места тоже нельзя — включится часовой механизм, взрыв может произойти через несколько секунд.

Приехали командир части и его заместитель. «Твое решение?» — спросил командир. «У основания берегового откоса выкопать глубокую нишу, осторожно опустить туда бомбу, головной частью в берег. Вся взрывная волна уйдет в море». — «А если бомба сработает немедленно?» — «Должны успеть», — ответил Ильин.

Весь день 3 марта под проливным дождем копали нишу, готовили бомбу к взрыву.

Все отдыхающие были выселены из санатория. Все окна и двери в корпусах по распоряжению лейтенанта были открыты для целости и сохранности. Один лишь заведующий клубом улыбнулся снисходительно. «Ты еще молод, лейтенант, а я войну прошел. Мои окна далеко, не волнуйся».

Ильин доложил директору санатория.

— Пусть, — сказал директор лейтенанту, — сам потом вставит.

Все прошло как по писаному, после сильнейшего взрыва ничто не повредилось. Кроме, конечно, клуба — там не уцелело ни одно стеклышко.

Вторую бомбу увезли в ущелье и взорвали там.

4 марта к шестнадцати ноль-ноль все было закончено, саперы вернулись в санаторий оформить акт о проделанной работе. Проза, бухгалтерская отчетность: обезврежены две бомбы такой-то марки. С точностью до грамма перечисляется израсходованная взрывчатка. И все.

*   *   *

Пребеспокойнейшую себе выбрал долю Леонид Ильин. Заявки военкоматов на разминирование поступали почти каждый день и с разных концов Краснодарского края. Удивительного тут мало: бои в этих местах шли жестокие. Лейтенанта поднимали среди ночи, вызывали из театра во время спектакля, уводили с танцевального вечера в Доме офицеров…

Как-то на Таманском полуострове, где он «выполнил заявки» сразу нескольких военкоматов, Ильин после долгих многотрудных дней и бессонных ночей сидел перед отъездом в кабинете директора совхоза и оформлял свои акты. Неожиданно вошел парень и сообщил, что в доме у одной старушки под полом лежит бомба. «Ей не приснилось?» — спросил директор.

Ильин отправился вместе с испытанным своим другом литовцем Юргасом Навицкасом.

Женщина жила одна, и дом был ее единственным богатством. Она плакала и говорила, что всю жизнь думала об этой бомбе, но скрывала, боялась, что дом разрушат. А к старости вот за жизнь свою стала бояться.

Копали под домом целый день, ничего не нашли, и, когда уже собрались было уходить, Навицкас обнаружил едва заметный канал. Оказалось, бомба, пробив крышу и пол, упала в землю, изменила направление и вышла в огород.

Бомба оказалась с часовым механизмом, взрывать можно было только на месте. Но жалко было старушкину избу, кроме того, все это происходило в самом центре станицы, и от нее тоже мало что могло уцелеть. Леонид и Юргас решили рискнуть — вывезти и взорвать ее в ближайшем карьере.

Навицкас вел машину, а Ильин сидел в кузове и «прослушивал» бомбу. Когда миновали станицу и выехали на полевую дорогу, лейтенант вдруг услышал, что заработали часы. Лоб его стал мокрым и холодным, до карьера оставалось еще около километра. Выскакивать из машины? Он нагнулся и через окно кабины закричал Навицкасу: «Гони!». Шея и лицо Юргаса мгновенно покрылись красными пятнами. Еще Ильин увидел, как вспотели руки Юргаса, крупные, мясистые.

Часы шли уже три минуты. Лейтенант решил почему-то, что раньше чем через пять минут часовой механизм не сработает. По дороге он уже открыл борт, отодвинул мешки с песком. Навицкас мастерски развернулся у оврага, они сбросили бомбу и быстро отъехали.

Прошел час, другой. На исходе третьего, уже под вечер, приехал парень, тот самый, который сообщил о бомбе, он привез хлеба и молока. Оба не ели весь день. И когда стали пить молоко, окрестность потряс взрыв. Часовой механизм был рассчитан на три часа.

Неожиданности, впрочем, коль зашла о них речь, связаны были не только с чрезвычайными нежданными вызовами, особыми секретами взрывателей-ловушек, незнакомыми системами мин и т. д. Непредвиденные случаи были и не связанные прямо с его основной работой. Один раз взрывали снаряды, и обнаружился ров с останками погибших советских бойцов. Личность одного из погибших удалось установить, нашли пластмассовую коробочку, в ней документы на имя старшего лейтенанта Кузнецова. Еще в коробочке были часы, 30 рублей денег одной банкнотой и два патрона из пистолета «ТТ».

Из сотен тысяч без вести пропавших на одного стало меньше.

*   *   *

Вряд ли можно найти человека, который бы никогда в жизни не ошибался. Ошибался и Ильин. Было дело. Дважды. А как же поговорка насчет того, что саперы ошибаются только один раз? Возможно, это были оплошности, а не грубые ошибки. А может быть, действительно в рубашке родился?

Как-то поднятую из воды торпеду он отвез в укромное место на Малой земле, где уже было собрано около сотни разных мин и снарядов. Положил заряд-детонатор, поджег шнур, все сделал вроде бы «по науке». Отъехал метров за пятьсот, стал ждать. Когда прогремел взрыв, он увидел, как из-за деревьев прямо на него с шумом и гудением несется огненная торпеда. Он отскочил, рванулся в сторону, торпеда изменила направление и уже почти настигла его. Он упал в ров, а огненный смерч, зацепив рядом дерево, снова изменил направление и врезался в скалу. После оглушительного грохота он еще долго лежал, осыпанный пылью и камнями, тело болело, пропала речь.

Потом только понял он, что при взрыве мин и снарядов в торпеде сработал реактивный двигатель и привел ее в движение.

В другой раз он обезвреживал реактивный снаряд. Дважды закладывал тол, в снаряде что-то шумело, а взрыва не было. Лейтенант подложил третью шашку и едва только выбрался из котлована, как взрывная волна опрокинула его. На короткое время он потерял сознание. Очнувшись, увидел, что шинель на нем горит, а шофер бьет его телогрейкой. Сбить пламя не удалось, он стал кататься по рисовому каналу, но, видно, крепка была горючая жидкость, и это мало помогло. Шоферу удалось снять с лейтенанта всю одежду.

После этого он три недели пролежал в госпитале: контузия, сотрясение мозга.

А в коротком рапорте была только одна лишняя строка — о причине перерасхода взрывчатки. И ни слова больше.

…События, о которых идет речь, происходили в основном в начале шестидесятых годов, они легли как раз посередине между войной и нынешними вполне безоблачными днями. Насколько он нужен был людям в эти, отдаленные уже от войны годы, может сказать одна лишь цифра — в 1959 году, когда он только пришел сюда работать, в Краснодарском крае погибло от снарядов и бомб 156 мирных жителей.

Не всякую работу доступно измерять в цифрах. Можно, конечно, предположить, что за двадцатью тысячами обезвреженных бомб — сотни тысяч спасенных Ильиным жизней, ведь от взрыва бомбы редко гибнут по одному. Правда, не Ильин, так другой бы обезвредил, это верно. Но сколько было самых трудных случаев, когда отправляли на задание именно его — тот же санаторий в Геленджике…

*   *   *

В военной биографии Леонида Ильина в конце шестидесятых годов произошли перемены. Он окончил военную академию, но кабинетная, преподавательская, любая другая спокойная работа не по нему. Уже после окончания академии он получил звание «водолазный мастер» — высшую квалификацию водолазного специалиста. Стал работать с современной подводной техникой.

Время от времени он наведывается в родную деревню.

— Гоша-то мой, первый учитель и спаситель мой, жив-здоров, трактористом работает. И старушка, которая белье на бикфордовом шнуре развешивала, тоже жива. Я приехал к себе в деревню уже в звании и в форме полковника, бабуля глянула: «Ах ты, сорванец,— говорит. — Это ты взрывал все тут, ходил?».

И, конечно, бывает он там, где вершил свои — как сказать: трудовые или ратные? — дела. Вспоминает каждый раз первое задание. При разминировании он обнаружил тогда в земле бутылку с полуистлевшей запиской старшего лейтенанта. Прочитать ее всю не было возможности, но можно было догадаться, что в этих местах шли кровопролитные бои, группа бойцов во главе со старшим лейтенантом сражалась до последнего патрона. В конце записки угадывались слова: «Пусть светит солнце, живут люди, пусть цветет наша Родина-мать!».

Эти слова остались для него наказом.

Он и тогда, из дома отдыха, спешил через Сочи в свои прежние края. Там увидел он своих боевых друзей, спасенных им людей, густые сады, поля, хаты. Словом, сохраненную, сбереженную жизнь, которая со времен войны не прервалась здесь ни на одну минуту.

1980 г.