О, какая собиралась компания раз в году в доме Аграновских. Поэты Константин Ваншенкин и Инна Гофф — муж и жена, писатель Александр Борщаговский, летчик-испытатель, Герой Советского Союза Марк Галлай, нейрохирург Эдуард Кандель — величина уровня Федорова — и сам Святослав Федоров с Ирой, женой. Повод для сборов был невеселый — дата кончины Анатолия Аграновского.
В первый раз сидели молча, почти не говорили. На второй год обсуждали дела, жизнь. Потом это стало обыкновенным застольем необыкновенных людей. Супруги Федоровы садились в середине стола, Святослав Николаевич был всегда в центре разговоров, даже когда молчал.
Кто теперь остался из этого созвездия — Ваншенкин, Борщаговский.
Сегодня, на данный час, особенно не хватает Марка Галлая. Столько версий в первые дни после гибели, не озвучили лишь первое, что могло прийти в голову: почему не был включен режим авторотации? При отказе мотора вертолет падает, но от встречного потока воздуха лопасти винта продолжают работать — не так, конечно, интенсивно, но достаточно для спасительного шанса.
Легендарный летчик-испытатель Марк Галлай так, мне кажется, сумел бы вернее других определить причину гибели вертолета. Во всяком случае, он не дал бы солгать никакой комиссии. И в трагедии Бажаева и Боровика разобрался бы. Вот как повернулись бы теперь его знания, с ног на голову: в молодые годы проверял самолеты на прочность, теперь — на распад.
«Смелость бывает разная. И я думаю, одна из высших ее форм — смелость мысли» — эти слова Галлая относятся к Аграновскому. Но и к Федорову, конечно.
Святослав Федоров в доме покойного Аграновского — тема для романа. Подробности давно и многими описаны. Если кратко, журналист вытащил провинциального доктора из небытия, из трясины.
В Чебоксарах после уникальной операции (вживил в глаз девочки искусственный хрусталик) доктора Федорова… затравили. Уволили с работы. Доктор пишет в «Известия», Аграновскому. Московские специалисты советовали журналисту не вмешиваться: надо ждать отдаленных результатов операции. Сколько? Пять лет. Аграновский соглашается. Но еще задолго до первой строки он борется за Федорова, ведет с министерством трудные переговоры. Врача восстанавливают на работе.
Через пять лет — блистательная статья «Открытие доктора Федорова». Врач работает уже в Архангельске. Еще через десять лет журналист снова возвращается к Федорову. Доктор уже в Москве, уже знаменит на весь мир. Но столичные тиски куда крепче провинциальных, и завистники могучее. У ЦК КПСС — свой хирург-офтальмолог, штатный гений.
Тут надо говорить не только о журналисте, но и о газете «Известия». О ее могуществе и репутации. Еще тогда, 30 лет назад, я говорил и теперь повторю: у каждой смелой статьи — «смелость мысли» по Галлаю — обязательно есть соавтор — главный редактор. Им был тогда фронтовой журналист Лев Николаевич Толкунов.
Аграновский собирался продолжить свой рассказ снова через десять лет. Не хватило одного года жизни.
* * *
Из старого диалога времен престарелого Политбюро ЦК.
— Почему ты любую дверь в ЦК ногой открываешь, а я никуда пробиться не могу? — спросил Федоров Канделя, нейрохирурга, специальностью которого был человеческий мозг со всеми его аномалиями.
— Потому что они мои клиенты, а не твои, — ответил нейрохирург. — Они сначала ко мне попадают, а потом — в ЦК.
* * *
Романтик? Да, но очень земной и практичный.
Партийные бонзы, министры неизбежно потянулись к Федорову, некоторые после неудачных операций у их штатного гения. Федоров брал с них за операции больше, чем деньги, — обещания. Пробить, протолкнуть, подписать бумагу.
Теперь уже и он открывал наверху любую дверь.
В клинике, в регистратуре, фамилии клиентов были распределены строго по стеллажам: вот папка с суровой надписью: «ЦК КПСС», на другой папке — «Президиум Верховного Совета», на третьей — «Совет Министров СССР». И отдельно, на равных, и очень просто — «От А. Аграновского».
Был период, когда Федоров довольно регулярно звонил мне. Почти всегда — после двенадцати ночи. Бодрый, импульсивный. Его задевало все — от событий на Ближнем Востоке до происшествий в парадном подъезде.
— Ну разве так делается!
В конце каждого разговора — просьба.
— У Понтекорво лошади гибнут, вот вам бы этим заняться, а?
— Я сведу вас с журналистом, который об этом прекрасно напишет.
Просьба не заказ, но журналистская тема — как любовное влечение: лучше когда ты выбираешь, а не тебя выбирают. Я не написал ничего по его просьбе, и звонки иссякли.
Практик. Мощный, железный практик.
— А если бы ваши пути с Аграновским не пересеклись?
— Все было бы, как и сейчас. Но я выиграл время. Главное — мы выиграли время.
* * *
1984 год. 14 апреля. Пять утра. Анатолий Абрамович Аграновский понял, что умирает. Сказал Гале, жене:
— Мне не страшно. Тебя жаль.
Галя:
— Когда Толи не стало и когда его хоронили, я слезинки не проронила, все в себе держала. Самое трудное было потом. Прошло дней пять после похорон. Я открыла створки шкафа — там висел Толин костюм и оттуда вдруг потянулся слабый запах одеколона, который Толя любил. Вот тогда мне стало плохо.
Я думаю, у всего осиротевшего коллектива НИИ микрохирургии глаза самым тяжелым днем станет не сегодняшний день похорон. Позже. При всех разногласиях Федоров для каждого был защитой от всех посягательств снаружи. Даже сегодня, пока он еще на земле, все они, коллеги, за ним как за каменной стеной.
* * *
Не знаю, что случилось. Но после смерти Аграновского Святослав Николаевич, кажется, только один раз упомянул фамилию журналиста. И то это было очень давно и по настоятельной просьбе тележурналистки. А потом, все долгие годы, в сотнях, тысячах интервью — ни разу не вспомнил.
А скорее всего ничего не случилось. Ведь во всех бесчисленных газетных и телевыступлениях он также никогда ни разу не назвал ни одного своего сотрудника, коллеги, последователя. Кто с ним, за ним? Никого. Один, все могу.
То, что деньги из госбюджета выбивал по особо высокой шкале — молодец, сумел убедить кого надо. Но ведь говорил громко, на всю страну, что зарабатывают сами сколько хотят.
* * *
Счастье, что Федоров не состоялся как политик. Зачем вообще нужна была политика человеку, выигравшему время? Перед глазами — многократно повторявшаяся по телевидению сцена. Заседает Верховный Совет СССР последнего созыва. Крупным планом — спящий в кресле немолодой депутат. Кардиохирург от Бога. Николай Амосов.
Сколько людей погибло от сердечных приступов в те дни!
У меня осталось только Божье время, Своего, на что попало, — больше нет.
* * *
Теперь он потерял время.
А может быть, и не потерял. Может быть, еще раз выиграет его. Если никогда и нигде не обозначенные им преемники его же именем что-то поправят, что-то приумножат, то есть не опустят руки.
2000 г.