Подсудимый Феськов, вы обвиняетесь в подлости. В том, что вы — негодяй… Суд предоставляет вам последнее слово, Феськов…
Как жаль, что спаслись вы от этих, слов, от кары народной. Не судили вас. Нет такой статьи в уголовном кодексе, чтобы вас по ней привлечь. А преступление налицо. И вину вашу тяжелую ничем не сгладишь.
Разная бывает подлость. И наказывать бы надо за любую ее разновидность. Сделал гадость — садись на скамью подсудимых. А ты видел все это? Молчал? — тоже садись рядом. Видел, как совершается зло, как захлестывает беда, не вмешался — сам соучастник зла, сам виновник этой беды! Так бы надо.
Помните: «Не бойся врагов — в худшем случае они могут тебя убить. Не бойся друзей — в худшем случае они могут тебя предать. Бойся равнодушных — они не убивают и не предают, но только с их молчаливого согласия существует на земле предательство и убийство».
Я смотрю на сидящего передо мной розовощекого, здоровенного мужчину с равнодушными глазами. На коленях лежат большие ладони-лопаты. Феськов, Феськов, да с такими-то ручищами одним бы махом эту девчушку на берег выбросить! Человек-то в трех шагах от вас погиб.
— Опоздал я, — оправдывается Феськов, — прибежал, а она уже утонула. Крики о помощи я, конечно, слышал, но думал, балуются детишки. Криков этих знаете сколько, чего их зря слушать. Если бы я успел, я бы, конечно, спас. А так чего в воду полезу… Я сыну сначала крикнул… Ему двенадцать лет. Он-то побежал. А я опоздал. Если бы успел, я…
Хватит, Феськов! Довольно! Ложь это все. Вранье! Вы были там. С самого начала. Все видели. Стояли рядом, и, подумать только, издевались.
Страшный вы человек, Феськов!
Увидел однажды Емельян Бурдаков, как мальчонка в проруби тонет, на помощь зовет. А Мельянка — так звали в деревне Емельяна — в новом полушубке был. Испугался он лезть в холодную воду, спрятался за углом. Утонул мальчишка. Это было еще до войны. А в войну Мельянке в первом бою выжгло глаза. — Неслучайно это, думает вся деревня. — Он ведь трус!
После Мельянки не было в деревне другого, кто не пришел бы на помощь. Кроме Феськова…
Судость течет вдоль всего села. В половодье, в ледоход она разливается. И еще бывает глубока, если выдастся дождливое лето. Такое, например, как в прошлом году. А в это лето дождей совсем не было. Повысохла речка. В самых глубинах чуть больше двух метров.
Сестры Таня и Люда Симановские, их подружки соседки Валя и Маша сначала плескались у берега. Потом Валя предложила Тане: «Поплыли на баллоне!»
Поплыли. Когда до того берега оставалось совсем немного, баллон перевернулся, и обе нырнули в воду. Старшая, 13-летняя Валя, подхватила круг и поплыла с ним обратно. Таня осталась одна.
— Спасите! — и захлебнулась.
На берегу — куст ракиты. И мужчина возле него. Все видит. Смотрит на Таню.
— Дядечка, помоги! Спаси, дядечка!
С другого берега заголосили подружки:
— Дядечка, вытяни ее! Вытяни! Спаси!
Мужчина смотрит. Равнодушно, лениво.
— Давай, давай, берег рядом.
Таня скрылась под водой. Потом снова вырвалась наверх. Дикая от страшного испуга.
— Дядечка-а!
— Плыви, плыви ко мне. Вот так, вот так… Во-во: тренируйся.
Снова скрылась под водой девчонка.
Снова всплыла.
Опять скрылась.
Около десяти минут боролась она один на один со смертью.
Последний раз расступилась перед ней темная пелена воды, мутное солнце снова стало ярким и ослепительным, брызнуло в лицо синее небо, чистое, спокойное. Рядом, в трех шагах, все тот же зеленый куст ракиты и колхозный пастух с длинным кнутом в руках.
Ну помоги же, Феськов! Что же ты стоишь, чего же ты ждешь, красный, потный, разомлевший от тридцатиградусной жары?! Она же протягивает к тебе руки. Ну?.. Что же ты? Кинь хоть кнут, Феськов! Ну?.. Ну же?..
— Сукин ты сын, Феськов! — так говорит вся деревня.
Сбегались со всех сторон люди к реке. Шумели, волновались.
— Где? В каком месте?
Феськов охотно показывал каждому.
— Вот здесь.
Под общий шум кто-то зло крикнул ему:
— Беги, ирод, придут мужики — утопят.
И он пошел. По дороге встретил колхозного тракториста Егора Боровика.
— Слышь, Егор, девка утопилась.
— Где?!
— Да вон там. Сам видел.
— А чего ж ты-то смотрел?
— А-а… спина болит.
Егор бросился к реке.
* * *
А ведь вас, действительно, хотели утопить. Вас искали потом. Неподалеку удили рыбаки из Погара. Они прибежали, когда вас уже не было.
Если бы хоть крикнули тогда, позвали на помощь, они бы прибежали тут же. Они бы успели!
И Алла Рубис тоже бы прибежала. Она неподалеку стирала белье. Крики детей она слышала. Несколько раз оглянулась, но видит — взрослый человек там стоит, наблюдает, никаких признаков беспокойства не подает. Все ладно значит. Балуются дети. А когда прибежала, не раздумывая, прямо в платье кинулась в воду.
Трудно говорить с человеком, когда на каждом слове лжет. Лжет, а смотрит твердо, прямо, нагло даже. И обидно — надо же с таким гнилым нутром парень видный, заметный. Именно парень, хотя ему и за тридцать. Моложавый, шевелюра что надо, глаза девичьи — синие.
…Хоронить девочку пришли из соседних сел, из Погара даже были люди. А Феськов в тот день, как это часто с ним бывает, не работал в колхозе, а калымил — ладил фундамент дома односельчанину. Жаль, что земля не сгорела под ногами его, когда сотни людей шли мимо, улицей на кладбище.
И все-таки не выдержал Феськов. Завидев идущих обратно плачущих женщин, спрятался за угол.
Неужели совесть пробудилась?
Нет! Струсил Феськов.
А потом снова работал, как ни в чем не бывало.
* * *
Ценой жизни спасает солдат мальчишку от смерти… Дружинник идет против ножа бандита, чтобы выручить незнакомых ему людей… Комсомолец, рискуя собой, спасает из люка, пропитанного парами этилового бензина, потерявшего сознание парня… Товарищи несут сломавшую ногу девушку много километров по ночному лесу до большака…
Пятилетний мальчонка, ухватившись за кромку льда, протягивает ножонку в прорубь тонувшей восьмилетней девочке, а потом ползет, вытаскивает ее…
Это все ваши земляки, Феськов. Это все брянцы. Да что вам рассказывать о хороших людях — вы ведь их тоже встречали, хорошо знаете.
Помните, как заболела ваша жена. Декабрьской морозной ночью метались вы по селу, не зная, что делать. Как только, уже за полночь, приехал в гараж председатель, вы бухнулись перед ним на колени:
— Жена умирает! Спасите!
А что мог тогда сказать Яценко? Заставить шофера снова работать? Он сказал тогда: «Давай попросим шофера. Как, Иван?».
Разве можно отказать? Через несколько минут машина мчалась ночными проселками. Поехали в Суворово. Там помочь не смогли. Метнулись в Погар… Всю ночь Иван вместе с вами, Феськов, не сомкнул тогда глаз. Жену спасли.
Здорово помог вам тогда этот человек — отец утонувшей девочки. Вы не смогли отплатить добром.
И ведь это не первая ваша гадость. Тогда, позапрошлогодней весной, все окончилось благополучно, потому что рядом оказались еще люди.
…Коля Масейцев бежал за собакой. Выскочил прямо на тонкий лед и провалился. Стал звать на помощь. Стоял недалеко Феськов. «Нехай тонет — сказал он, — чтоб не лез куда не надо».
У Петра Сергеевича Мельниченко четверо детей. Он, не задумываясь, пополз к полынье. Попробовал протянуть вожжи, но окоченевшие руки парня не смогли их ухватить. Тогда Мельниченко схватил мальчишку за руку и сам ухнул в ледяную промоину.
Спасли обоих. Проходит теперь Николай Масейцев мимо Петра Сергеевича и каждый раз говорит:
— Здравствуй, батька!
А не окажись тогда, кроме Феськова, никого рядом — пропал бы парень.
Отчего же вы такой, Феськов? Доброты-то людской вокруг вас — богатства несметные! Вглядитесь, как цветет хорошими людьми земля ваша погарская. А вы ведь их даже не знаете. Потому что вы — один, вы только для себя живете. Все остальное касается вас лишь постольку, поскольку это связано с вашими личными заработками. Вы знаете, да и то очень плохо, тех только, кому надо печь сложить или погреб. А вас все знают. Знают и не любят. Ненавидят даже.
Есть такие — им плюют в лицо, а они вытираются и идут дальше. Но так далеко уйти нельзя, Феськов, ведь так ваши собственные дети возненавидят вас. Опомнитесь! Человеком никогда не поздно стать. Даже такому, какой вы есть сейчас.
1963 г.