Не одно поколение читателей знает известинца Эдвина Поляновского.
Его всегда привлекали темы морали, нравственности, защиты людей с трудной судьбой. Не раз ему удавалось острыми выступлениями вернуть доброе имя человеку вопреки мнению чиновничьих верхов, устоявшейся официальной пропаганде.
Так было и с материалами Эдвина Поляновского о герое-подводнике Александре Маринеско, которому во многом благодаря стараниям спецкора «Известий» и публикациям в этой газете было присвоено звание Героя Советского Союза, установлены памятники.
Недавно все мы с интересом читали его публикацию «Поэты и палачи» о безвременно ушедших в годы сталинских репрессий. Немало помог журналист возвращению в наш духовный и культурный мир голоса некогда любимого народом, а затем незаслуженно забытого певца Вадима Козина.
Часть из этих публикаций уже вышла отдельной книжкой, но, к сожалению, не у нас, а в Париже.
Пути газетчика не раз приводили его в Крым. И здесь он находил острые, пронзительные сюжеты, необычные судьбы. Эдвин Поляновский писал о том страшном рве под Симферополем, где на останках жертв фашизма наживались современные гробокопатели. Он рассказывал о героях Евпаторийского десанта и о проблемах крымского «Интуриста», защищал простого человека (публикация «Журавлев и др.»).
Ниже мы публикуем материал лауреата премии Союза журналистов СССР времен начала перестройки Э. Поляновского, написанный специально для «Крымской правды».
Долго откладывал я просьбу коллег из «Крымской правды» выступить на страницах газеты. Откладывал по причине прозаической: чем конкретнее читатель, тем труднее и ответственнее браться за перо. Теперь дождался, пишу в иностранную газету иностранным читателям иностранного государства.
Прежде всего поздравляю коллектив «Крымской правды», всех ее читателей с Новым годом!
Обычно добавляют: «С новым счастьем!» А старое-то счастье было ли у крымчан в ушедшем 1993-м? Теперь, пожалуй, честному человеку не до счастья, дотянуть бы до относительного спокойствия, сохранить надежду на лучшие времена.
У наших республик — России и Крыма — общие проблемы, общая судьба, хотелось бы, чтобы и возрождались мы вместе.
И у наших газет «Известия» и «Крымская правда» — общие заботы, как, впрочем, и у других газет, становящихся на путь независимости: бумага, подписчики, издательская база. Правда, у «Известий», как у газеты крупной и влиятельной, и узда оказалась более крепкой, а бывшие хозяева и их наследники более лютыми. Характерно, что вожди, претендовавшие на роль хозяев «Известий» и открывавшие газете войну, оказывались потом в тюрьме — и Лукьянов, и Хасбулатов, судьбы Верховных Советов — СССР и России также известны. Пусть будет их пример — другим наука.
Два главных принципа, которыми я руководствуюсь как журналист — быть свободным и вступаться за слабых.
Никогда не входил ни в какие партии, движения, общества, даже прогрессивные, поэтому никогда не был связан и зависим. Когда почти 30 лет назад переходил из областной газеты «Брянский рабочий» в «Известия» (вышел победителем творческого конкурса), мне был задан вопрос, могу ли я по прежнему месту работы вступить хотя бы кандидатом в партию. Я сказал «нет» и меня оформляли почти год. Затем, уже в «Известиях», мне еще четырежды предлагали вступать в партию, и я до последних лет получал зарплату ниже своих партийных коллег.
Беспартийностью своей никогда не гордился и теперь не горжусь, как и тем, что за 32 года работы в журналистике ни разу не упомянул имени ни одного Генерального секретаря, ни разу не цитировал вождей. Гордиться тут нечем, я просто сам выбрал свою жизнь.
Власть и неподцензурное вольное слово несовместимы. Понимаю это не только как невозможность пишущему человеку быть под кем-то, но и над кем-то. Никогда никем не руководил, ни единым человеком, в пионерах не носил даже одной нашивки звеньевого.
В многочисленных командировках избегал всяческих общений с партийными лидерами. Однажды написал весело-грустный очерк об Одессе, который, как мне передали, очень понравился тогдашнему всемогущему первому секретарю обкома партии. «Теперь ты в Одессе — свой человек», — шутили коллеги, не подозревая, что я не был не только в обкоме партии, но ни в одной даже самой маленькой районной инстанции. А зачем? Музей характеров, нравов, обычаев — Одессу, как Париж, можно познать на одном квадратном метре. Не надо никуда спешить, просто присесть на ограждение тротуара на Дерибасовской и смотреть, слушать.
Независимость от местных партийных вождей вызывала немало трудностей. В Кисловодске председатель горисполкома торговал квартирами. Судили лицо второстепенное, дали восемь лет, а председателю вручили цветы и отправили на пенсию. Я еще не успел прибыть в Москву, еще был в самолете Ставрополь—Москва, а первый секретарь обкома партии уже позвонил руководству «Известий». «Ваш корреспондент не разобрался… Он не удосужился зайти даже в крайком партии».
— Да, не удосужился, — сказал я редактору. — Мы — орган Советов.
Смею думать, я был и остался достаточно независим и от непосредственного начальства, сам себе выбирая темы, письма для поездок. Конечно, были неизбежны в работе просьбы и пожелания главных редакторов (их у меня в «Известиях» было шестеро!), написать, например, о герое, который что-то преодолевает, жертвуя иногда жизнью. Но я считаю песенные и прочие заповеди «У нас героем становится любой» или «В жизни всегда есть место подвигу» не просто блудливыми, но и опасными. Почему «всегда»? В мирное время? Когда в хозяйстве все отлажено и до мелочей все предусмотрено, не должно быть места героизму. И я пишу о геройстве, за которым почти всегда чья-то халатность, чей-то грех.
Напиши о передовом рабочем. Нашел такого рабочего. Но его выгоняют с завода. Честному человеку невозможно работать на нашем типичном предприятии, где нет порядка, простои сменяются авралами, вместо перестройки — латание дыр.
Подвижники при том, что наша жизнь к лучшему не меняется, вызывают более сочувствие, чем восхищение.
Такое задание было: написать о провинциальном подвижнике, интеллигенте из глубинки, чья жизнь и поступки вызвали бы у читателя прилив сил. Написал («Минувшее ваше, как свечи…»), Николай Михайлович Пидемский — человек чистый и сильный, но система оказалась сильнее, она, как в химической реакции, нейтрализовала все его благородные дела, низвела жизнь его до уровня сегодняшнего нищенского дня.
Наконец, задание было конкретное. Под Симферополем, на месте массового расстрела в годы войны, установлен мемориал «Поле памяти». Надо воспеть. «Могу ли я писать о мародерах, которые раскапывали могилы и снимали с мертвых золото?» — «Нет». — «Могу ли я рассказать о предателях, местных жителях, которые и теперь живы и здоровы, потому что сами не расстреливали, но указывали немцам адреса будущих жертв?» — «Лучше не надо».
Кажется, все преграды расставлены. Но опять вместо гимна — реквием. И с этим поделать ничего нельзя, просто жизнь сама берет за руку и ведет за собой.
Нет смелых журналистов, есть смелые редакторы. Главный редактор говорил с грустью и пониманием:
— Опять написал не о том, но публиковать это надо.
Плохо, когда человек смотрит на дерево, а видит пень, еще хуже, когда смотрит на пень, а видит дерево. Видеть жизнь, как есть, задача не только журналистов.
* * *
Вот, как раз на «Поле памяти» впервые в журналистской практике так плотно пересеклись и сошлись пути мои и крымских партийных руководителей.
Я занимался делом — обходил места массовых расстрелов в Крыму, разыскивал родственников погибших, знакомился с судебными делами мародеров, пытался найти следы прошлого в областных архивах. Я не имел права действовать в тылу у местных властей инкогнито, тем более, что материал вырисовывался предельно критический. Позвонил первому заму председателя облисполкома. Беседовать со мной он отказался, не желая ни с какой стороны быть причастным к будущей публикации. «Я этим не занимаюсь». — «А кто ЭТИМ занимается?» — «Зав. отделом». Но и зав. отделом испуганно отступился, переадресовав меня к инструктору. А инструктор направил… в музей.
Георгий Леонидович Северский, в войну он был заместителем командующего партизанским движением в Крыму, посоветовал:
— Обратитесь к Грачу, он заведует идеологическим отделом в обкоме партии. Нормальный человек. И с архивами поможет.
Но до Грача дозвониться не удалось. И я связался с секретарем обкома партии Багровым.
— У вас кончается командировка, — неожиданно резко начал разговор секретарь обкома, — и вы только сейчас решили позвонить.
— У меня еще есть время…
— Но вы у нас уже давно. Вы уже ездили в Ялту.
Это был самый неприятный и взрывоопасный момент. Я не знал, что сигналы о моем пребывании четко «поступают» наверх, о чем и сказал.
— Если у вас есть время и желание встретиться, я — готов, если нет…
Обычно секретари обкома назначают время. Николай Васильевич неожиданно спросил:
— Когда вам удобнее?
В старом здании обкома партии, в бывшем семинарском саду за окном его кабинета в войну был самый большой сборный пункт. Знает ли он, что именно отсюда увозили людей на расстрел — на 10-й километр Феодосийского шоссе.
Разговор в кабинете секретаря обкома не сразу, но обретает тон, значение и смысл.
Мне еще надо съездить в Керчь, там, по моим сведениям, обижают Героя Советского Союза. Грач предлагает помощь.
Там, в Керчи, Леонид Иванович Грач действительно помог мне.
Реакция на очерк «Поле памяти» была шумной, откликнулись даже из-за рубежа. Крым молчал.
Но это было лучше, чем скорая отписка. Вспомните, какая была журналистика — туда-то поехать, того-то воспеть, он — передовой. Их всех это устраивало: и партию, и Советы, и военных, и прокуроров. И никакой критики, кроме легкой «конструктивной».
В начале шестидесятых главный редактор «Известий» Алексей Аджубей — зять Хрущева был всемогущ. Тем не менее, когда первое лицо в одной из областей выразило крайнее неудовлетворение собкором газеты, журналиста пришлось перевести в другую область. В ту же пору, когда газета играла мускулами, фельетонист отправился по местам недавних выступлений, откуда «Известиям» было отвечено: «Меры приняты». Побывал в пяти городах. Выяснилось, все по-старому. Там, где виновный был якобы «снят с работы» — опять восстановлен или устроен на более теплое место,— других, наоборот, на работе восстановили, как и положено, но условия создали такие, что люди сами ушли.
В конце семидесятых другой главный редактор «Известий» (монстр: фельетонист лежит с инфарктом, он его увольняет — журналист умирает) гранки фельетонов отправлял на визу первым лицам тех областей, которые критиковались. Уже и ответы с мест шли другие, научились отписываться: факты подтвердились, разрабатываются мероприятия по повышению… улучшению… обеспечению…
Я ожидал ответа из Симферополя довольно спокойно, ибо миновал самый опасный этап моих взаимоотношений с крымской властью. Там, в кабинете обкома партии, я опасался, что меня по-человечески попросят: мы наведем порядок, и мародеров накажем, и «Поле памяти» оградим, к вам просьба — не надо писать. Подобные просьбы для газетчиков чрезвычайно опасны. Ну, наведут порядок в этом месте, а в других? Вскрытие и грабеж могил в ту пору в стране было повальное. В Узбекистане вдовы на покойных мужьях резали костюмы на ленточки, чтобы их потом в могилах не раздели. На Украине, в Ровно, поймали гробокопателей, которые занимались зловещим промыслом аж с 1945 года — сразу после войны и до второй половины восьмидесятых годов. Больше сорока лет! Мародеры ворошили кладбища в Прибалтике, в Белоруссии, в России, на Украине…
Минул месяц с небольшим, когда Багров и Грач позвонили мне — вместе. Я понимал, что обком ожидал реакции из столицы Украины. «Киев», видимо, отреагировал достойно. Но главное: как с «принятыми мерами»? Памятник на «Поле памяти» привели в порядок, рядом с могилами установили пост ГАИ, они оказались под наблюдением. В очерке шла речь о старушке Гурджи, которая когда-то, девочкой, чудом спаслась во время расстрела (ее прикрыла мать, и она трое суток пролежала во рву среди мертвых), она единственная уцелела из 12000 расстрелянных и теперь доживала век в сырой развалюхе.
После публикации этой несчастной женщине была предоставлена квартира в течение месяца! Это в Крыму-то! Это в Симферополе-то!
Занимался квартирой Леонид Иванович Грач. С подобным реагированием я столкнулся едва ли не впервые.
Вот, скажут, наверное, по реакции на свои личные выступления судит о деловых качествах руководителя. Но я ведь предоставлял не свою частную газету и выполнялись не личные прихоти.
В истории с ветераном войны Журавлевым, которого затравили высокопоставленные пенсионеры МВД, КГБ, Министерства обороны (им удалось даже запихнуть Журавлева в психбольницу), совпали интересы «Крымской правды» и «Известий». «Крымская правда» в течение года критиковала правоохранительные органы. Те в свою очередь пытались поставить газету на колени. После выступления «Известий» состоялось заседание бюро обкома партии. Были наказаны прокурор области, начальник УВД, начальник управления юстиции облисполкома, председатель облсуда.
* * *
Кого чаще всего приходится вырывать из рук прокуратуры, суда — директора передового, одного из лучших леспромхозов на Дальнем Востоке П. Нефедова («После анонимки»), председателя замечательного колхоза в Курской области В. Евсеенкова («Столкновение районного масштаба»). Нетрудно увидеть закономерность — страдают именно передовые, инициативные люди, лучшие. Объяснение простое: у них много завистников, они бельмо на глазу у начальника. Начальству легче управлять, когда у народа меньше свободы, воли, когда все одинаковы. Если кто-то вырвется далеко вперед, сразу открывается убогость остальных, уже трудно рапортовать о всеобщих достижениях. Уже само руководство, привыкшее командовать по старинке, выглядит ретроградно.
Так и жили три четверти века: весь мир работает, одни мы соревнуемся; весь мир живет, общается, одни мы обмениваемся мнениями. Как только пресса стала вырываться из-под оков, ее тут же окрестили — «желтая». Какую область критикуешь, там — «желтый», а в других окрестностях пока свой.
Пресса тогда была «желтой», когда молчала, лгала.
Инвалиды войны, вдовы, престарелые ветераны — многим удавалось помочь. Но система не менялась, и это было печально. Да и потери были немалые. Два года бился за Александра Маринеско (семь крупных публикаций, министр обороны маршал Язов написал на меня «жалобу» в ЦК КПСС), пока наконец легендарный подводник не получил посмертно звание Героя. Победа? Да, но за это время покончил с собой один из родственников Маринеско — бросился в Неву, через полгода всплыл на окраине Ленинграда и был похоронен как бомж. Вступился за полковника Барышева, который вел войну с политорганами. После выступления «Известий» мстительные политорганы перевели Валерия Барышева из Владивостока в Баку, там во время кровавой заварухи Барышева тяжело ранили. Он скончался, ему только-только исполнилось сорок лет. А несчастный мой Журавлев? В квартире его раздался взрыв, начался пожар. Иван Михайлович лежал со связанными ногами. Убийство, самоубийство?
Говорят у каждого врача есть свое кладбище. У журналиста — тоже.
А как оказался моим подопечным Леонид Иванович Грач? Молодой перспективный политик? Просто. Он единственный из обкомовского руководства не бросил партийный билет и был проклят своими недавними единоверцами.
— Я так не могу. Как же я людей брошу, сто тридцать тысяч человек в партии — старики, участники войны, это что, шутка?
С тяжелейшим повторным инфарктом он оказался в больнице. Я вступился не за коммуниста. За человека, которого распознал, надо сказать, не сразу, и который оказался в своих убеждениях и поступках мужественным. Когда он выкарабкался из больницы, его снова чуть не погубили, предложив денежное место, но деньги-то, как оказалось, были ворованные у государства. Хорошо, что Грач вовремя увидел это.
* * *
Печать перед властью никогда не была наравне с другими государственными институтами: либо прислуга, либо враг. Власть пыталась всех убедить в преимуществах советского образа жизни, в том, что у человека на Западе нет уверенности в завтрашнем дне. Теперь, благодаря печати, мы узнали наконец, что у нас и в сегодняшнем дне уверенности нет.
Сегодня взаимоотношения изменились. Если раньше пытались включать партийно-идеологические рычаги, то теперь — экономические. Но теперь идет разговор на равных. Президент Ассоциации издателей и главных редакторов И. Д. Лаптев (недавний главный редактор «Известий»), руководители Союзов, главные редакторы газет и журналов сумели объяснить председателю Правительства России В. С. Черномырдину огромный вред принятого правительством постановления, в результате которого многократный рост стоимости основных фондов полиграфических предприятий приводил к подъему цен на типографские услуги в шесть раз. Это остановило бы выпуск практически всех газет и журналов. Журналисты были приняты председателем Правительства, выслушаны, услышаны. Намеченная забастовка газетчиков не состоялась. Крымчане могли видеть эту встречу, ее широко показывало телевидение.
У крымских журналистов те же проблемы. Властям лучше учиться на чужих ошибках, чем на собственных, я убежден, по примеру России крымские власти найдут возможность поддержать свою печать.
Когда-то Крым был жемчужиной в нашем общем доме, который оказался поделен на «коммуналки». Старое государство — монстр было искусственным, поэтому рухнуло, но никто еще в новых республиках-государствах не сумел воспользоваться независимостью, ни одна власть на местах не сделала жизнь своего народа лучше. В Крыму — как всюду: рушится экономика, падает производство и в промышленности, и в сельском хозяйстве, начались национальные трения, чего никогда прежде не было. Татары, крымчаки, караимы, евреи, русские, украинцы, болгары, греки, немцы — все жили как одна общность. Вот эта потеря межчеловеческих отношений гибельнее всех других потерь, в том числе экономических.
В многонациональном Крыму всегда было достаточно трудолюбивых и здравомыслящих людей. Пусть сегодня, на очередном историческом рубеже, восторжествует разум. Никакая самая справедливая власть не поможет нам, если сами мы не станем добрее и милосерднее.
1994 г.